Илья Кочергин - Я внук твой …

“Как мать-то?”

Я говорю: “Да сидит”.

Она: “Поди, – говорит, – водички мне принеси, больно пить хочу”.

Потому что бежала она, и все-таки жарко, лето… Я дверь-то открываю избяную, а бабушка, как сидела на своем месте, так и сидит, только головой пол достает. Вот так согнулась она. Я как оттуда…

Говорю: “Мам, мам, мать старая чей-то согну-у-улась…”

“Как согнулась?”

“Она, – говорю, – головой пол достает”.

Мать вошла: “Мам-мам, мам-мам…”.

А мама – готова.

Ой, батюшки мои, ну что же делать-то? Она туда-сюда… Ничего нет…

Ой, господи, да что ж такое? Ну, воды-то надо ведь, надо ее ведь обмыть. Ты знаешь, у ней… по ней вша пошла здоровая, белая. Вот именно крупная и белая. Я таких больше никогда не видела.

Потом мама обмыла ее. Попросила там соседей помочь, – никто не пришел, мама одна все… И голодная, и холодная, и даже непитая, ведь, наверное, даже не пила… Ну она меня спать положила, а сама с ней это, ночь-то провозилась. А наутро говорит: “Побегу на Батрак”.

Меня-то закрыла и сама на Батрак – это километров пять надо было бежать к тете Маше – к ее сестре.

Приходит туда: “Машк, ведь вот мать-то умерла. Что делать-то?”.

Ну что им делать?

“Мы все сами пухлые сидим”.

Хорошо, что вот Алеша говорит: “Ну, как же так? Надо помочь-то”.

Ну, Алеша с ней собрался, и вот Алеша пришел. Ты его помнишь, наверное? Пришел, – надо могилу рыть. Еще кого-то все-таки попросили. Могилу выкопали. Вот даже я не помню, как ее, на чем ее отвезли, – вот не помню, никак не помню.

А потом думаем, Боже мой, ведь надо поминку собрать. Ну, там у нас несколько кусочков хлебушка осталось. Смотрим, – наша курица одна бегает. Откуда она взялась? Ведь давно уже пропала куда-то. Мы эту курицу – оп и суп сварили. Ну вот и помянули.

Бабушка – хороший рассказчик. Она стала хорошим рассказчиком после тридцати лет вдовства. Может, она раньше и не рассказывала ничего, именно потому, что не умела. А теперь у нее уже не наворачиваются на глаза слезы, она забыла обиды и перестала надеяться. Уплыли муде по вешней воде. Осталась одна любовь.

Мама-то хорошая была. Дралась, правда, сильно… Что не так сделаю, так схватит за волосы и таскает меня по полу. А ты ведь знаешь, у меня волосы чуткие такие, иногда расчесаться больно. Всю жизнь так было, что дотронуться неприятно. А она знала об этом. Поэтому и хватала. Так ведь и ей-то жизнь выпала – не позавидуешь.

Прошлое отошло, стало уже неизменным, может быть, даже немного черно-белым. И бабушка начинает убирать из него мелочи, все случайное и личное. Она как будто превращает свою большую жизнь, все бесчисленное количество вечеров, дней и ночей, все краски и запахи, всю боль и радость в то, что можно передать другому человеку, во что-то законченное и компактное. В предание.

Ты парня-то своего за меня поцелуй. Ведь он уж большой стал, два годика скоро. И знаешь, как поцелуй? В макушечку. Именно что в макушечку. Как я говорю. Ведь я что уже для него могу сделать? Бабка совсем негодная стала. И приехать-то сама не смогу, если захочется.

Ты его люби хорошенько. Я следить буду. С того света сральницу тебе надеру, если парнишку плохо будешь любить. Запомнил, что бабка сказала?

За мной заезжает на машине молодой поляк, Тадеуш, чтобы отвезти в город Гент на чтения. Он говорит по-польски, я отвечаю по-русски.

Так мы болтаем всю дорогу. Он расспрашивает меня о жизни в России и о ценах на бензин, на автозапчасти, лекарства, золото и кожу.

Половину я не понимаю. Цен толком не знаю.

Для пробы по-дружески признаюсь ему в том, что у меня был такой дед.

– Понимаешь, Тадеуш, мы должны были пережить катарсис, чтобы строить нормальное общество. Чтобы весь тот ужас не повторился в будущем. Не исключено, что в скором будущем.

– Так. – Он взглядывает на меня. – Иле коштуэ билет до Москвы?

Нет, с такими, как он, бесполезно об этом. Вообще я замечаю, что с молодыми, особенно с нашими или которые из бывших соцстран, мне как-то труднее говорить. Самое лучшее – пожилые европейцы.

В Генте он долго ищет, где припарковаться. Крутит головой и иногда восхищенно тормозит, провожает глазами какую-нибудь дзевчину с красивыми нужками, говорит, что в славном городе Генте половина населения – студентки.

Наконец мы вылезаем из машины и находим польский книжный магазин, где продается литература из Восточной Европы. Там Тадеуш оставляет меня в компании украинцев, поляков, русских, которые из вежливости переходят на русский с моим появлением. Потом подтягиваются студентки-филологини и седогривый, похожий на Тургенева профессор-русист.

Этот профессор и ведет встречу. Он заранее просит меня говорить поподробнее. Он рассказывает, что у него был один такой русский автор, из которого приходилось вытягивать каждое слово.

– Главное, не волнуйтесь, – убеждает он меня.

А как тут не заволнуешься – почти одни наши, да еще и молодые. Про

Сибирь придется, дед тут вряд ли прокатит. В общем-то, с Сибири я начинал три-четыре года назад, пока не сообразил, что с дедом лучше получается.

– …живя там, я получил возможность взглянуть на одни и те же вещи с разных точек зрения – как москвич и как житель захолустья. Эта возможность видеть мир по-разному очень помогла мне как начинающему писателю… Сибирь – мультикультурное пространство, пример взаимопроникновения…

Тургенев, однако, переводит беседу в нужное ему русло.

– В интервью телевидению вы делились своими планами написать о вашем отце… нет, о дедушке, который был высокий чиновник в Советской России.

Значит, все-таки придется.

После выступления мне вручают бокал вина, и я оказываюсь в компании эмигрантов. Русистки уходят вместе со своим профессором.

– Нормально говорили, не переживайте. Очень мило смотрелось, только все время ногой под столом трясли. Студентки даже, я видела, в блокнотики что-то дружно записывали. И вообще не думайте, они все съедят, эти бельгийцы. Они же все немного отсталые такие, вам просто трудно понять – вы здесь не жили. А я прожила уже десять лет.

– Не слушай ее, это все пурга. Ты успел посмотреть город? Нет? Да ты че? Прекрасный город.

Накачанный, коротко стриженный мужик отводит меня в угол и не дает вставить ни слова. Его зовут Сергей.

– Я в детстве книжек начитался, правильных или неправильных – не знаю. Типа, короче, Джека Лондона. И понял – хочу увидеть Аляску.

Вот и все. Понял, чего я хочу, и начал действовать. Просто чтобы не загнить там, в поселке.

Чего нужно было сделать? Первое – прорваться на Запад, второе – бабки. И, как ты говоришь, нам повезло, что наша молодость пришлась на это золотое время. У меня портрет Горбачева дома висит, сам увидишь. Я ему по гроб жизни обязан, что он начал войска из Германии выводить.

Я как раз там очутился в то время. Первый из всех наших прорвался.

Потом уже брата вывез и все такое. И там больших мозгов-то не нужно было. Просто чуть-чуть двигаться, делать что-то. Они же все там зашевелились, забегали, крысы эти военные. Я, уже сказал, с Германии начал. Прикинь, беру сигареты у нашего прапора по сорок пфеннигов пачка и толкаю по две марки вьетнамцу в тот же день. Это только сигареты. Да, блин, там деньги текли просто. Я видел, как Аляска все ближе и ближе становится.

Потом нужно было закрепиться. Это труднее, но во всякой системе есть дырки. Нужно просто сказать себе, что ты сложнее, чем любая придуманная система, потому что ты не придуманный, а настоящий, созданный, короче, Богом. Люди же обычно живут как? Как будто они придуманные. Как роботы – придуманные и бессмертные. Это все херня.

Мы сложнее, чем мы думаем. И у нас есть куча полезных органов – голова, член, руки, жопа, мозги. Нужно просто использовать все это, а не жмотничать.

Дырка в системе была такая, что если ты платишь пять лет налоги в

Бельгии, то ты можешь стать гражданином Бельгии. Я поступил тогда в университет здесь, в Генте, и послал запрос в министерство, могу ли я по студенческой визе еще и работать, так как мне не хватает денег на еду.

Они же все тут гуманные до не моги. Пока не сообразят, что к чему.

Они мне дали право работать. И я окончил исторический факультет.

Просто мне история нравилась. И эти пять лет я потихоньку работал и платил налоги. А потом опять послал запрос. И мне дали гражданство.

Понимаешь, двух зайцев убил. Кем бы я был без образования? Сколько всего мне открылось!

Вот сейчас мне, например, интересна стала польская культура, я раз

– и язык выучил, на выставки хожу, книги польские читаю. А так бы сидел на своих бабках. Как некоторые и делают. Все-таки смотри – у меня сейчас английский, голландский и немецкий. Польский тоже выучил, жизнь как-никак интереснее становится.

А потом опять эти бабы все подпортили. Какая в жопу сейчас Аляска, когда у меня дочка тут по-русски ни одного слова не понимает? Я же ведь любимую сюда тоже вывез, пристроил. А она быстренько сориентировалась, замуж за местного вышла. Главное – я не пойму, зачем? Теперь девчонка моя по-русски не понимает, приходится с ней по-голландски говорить. Ей сейчас шесть лет исполнилось, вот летом, в августе.