Дуровъ - Все схвачено

Встали – силы и впрямь вернулись! – потопали, завернули вправо вместе с тоннелем, легко прошли метров пятьдесят и уперлись в стальные, некогда выкрашенные в какой-то цвет, но сейчас потерявшие его, ржавые ворота. Или двери – раз тоннель пешеходный. Такие арочные, как в старых замках. Крепкие, судя по всему, двери, на совесть деланные в далеких сороковых – пятидесятых, наверняка – тяжелые, массивные, вон – ни малой щели даже нигде не видно, пригнаны на века. А на дверях – сквозь ржавчину, сквозь грязь, пыль и (чего там еще?) ну, конечно, сквозь время, просматривалось местами красное, а в целом грязно-серое крыло и чуть выше – край маленькой птичьей головки. Одной. Вторая исчезла под грязью.

Если б не знал об орле Легат, не разобрал бы. А тут…

– Пришли! – констатировал он. – Ребяточки, дорогие мои, респект вам и любовь на всю жизнь! Мы пришли. Это орел. Двуглавый, естественно. У меня точные сведения, – ну не мог не продать себя дешевле, чем мог, пардон за невольную тавтологию, – на этих дверях, ведущих в тоннель Правительственного метро, должен быть красный двуглавый орел. А вот и он! Видно же? Видно, да?

А может, отвар все еще действовал…

Напарники молчали. Смотрели на нечто типа красное, выглядывающее из-под грязи десятилетий. Орла в этом красном и впрямь трудно опознать – даже при мощном хотении.

– А что, – сказал Бур, – может, и орел. То, что вход в метро, – это точно, Варяг не ошибается. Да и по его плану шли. А что орел… Варяг говорил, что Гумбольдт говорил, что орел. Когда они сюда пришли, все уже грязью поросло, видно было хреново. Как сейчас. Но Варяг говорил, что Гумбольдт говорил…

– Заладил, – сварливо отозвался Диггер. – Говорил, что говорил, что говорил… Ну, пусть будет орел, какая на фиг разница! Ворота заперты, ключ в сове, сова в гнезде, гнездо… В жопе все, короче! Отмычку, извиняйте, я с собой не взял, а ломиком мы здесь хрен что подцепим. Да и маленький он, ломик…

И повисла тишина – родная для этих мест.

Тут Легат раздвинул занавес и вышел, с позволения сказать, на сцену.

– А у меня с собой было, – торжествующе сообщил он и достал из кармана куртки ключ.

Он любил разыгрывать маленькие неожиданные спектакли, любил вынимать теоретическую курицу из-под теоретического платка. Он всегда любил неожиданности, не боялся их, являющихся со стороны, но предпочитал лично устраивать их близким и дальним, а в том числе и себе самому. Он любил не театр в принципе, а театр для себя, даже не задумываясь над термином. Более того, скажи ему, что он ладит театр, он бы обиделся. Театр – это жена. А он – суровая проза жизни. Но желательно срежиссированная им самим.

Тут он, сам того не желая, шел по профессиональным стопам жены.

После такого монолога полагается занавес.

Но никто даже паузы не выдержал.

– Что за хрень? – спросил Диггер и протянул лапу.

– А и не хрень никакая, а ключ от двери, – объяснил Легат, пряча руку с ключом за спину.

– С чего ты взял, что он – отсюда? В смысле от метро? И ты, что, знал, что ли, заранее?

Довольно косноязычный выражанс, автоматически отметил Легат, но – по делу. Придется объяснять. В сущности, он заставил ребят играть вслепую, что пользы для, но по-товарищески нехорошо. А что до выражанса, так Легат легко подстроился под лексику Диггера (Бур – тот мало говорил, он – большой и могучий, ему не до слов).

Единственное, что корежило, так это необходимость наскоро сочинить худо-бедно толковую историю, поскольку реально правдивая слишком коротка, странна и противоречива. Пусть будет чуточку вранья, чтоб все казалось правдой…

– Ребята, каюсь, но я не все вам сказал. Да и не все скажу, не имею права, вы понимаете. Вкратце – что могу: один хороший человечек принес мне рисунок вот этого орла. И попросил меня связаться с другим человечком: отдать ему рисунок и получить взамен ключ. По каким-то причинам тот человечек, ну, с рисунком, не хотел встречаться с тем, который с ключом. Ну, чего не помочь? Просьба пустячная. Я встретился, обменял рисунок на ключ – вот он, – вернул из-за спины руку, потряс ключиком-брелочком, – а до того – ну, на всякий пожарный – я сделал с рисунка несколько копий: мало ли… И в тот же день показал рисунок и ключ нашим спецам, сами соображайте каким. Они и сказали: есть легенда, что орел – знак Старого метро. А про ключ не знают. Конечно, они хотели его взять ключик, но хрен отберешь… А следить могли. Вот почему я тебя, Диггер, и гнал так. Я с ними перед самым началом Праздника беседовал – за пару часов, наверно. Потом Праздник – до ночи. А с утра нас – нет. Сегодня суббота, так? До среды времени навалом. Мы дошли. Посмотреть мы успеем, если будет на что? И если что интересное найдем, так лучше пусть это будет мое дело, а не спецов. Кстати, Командир в курсе, что мы ищем…

Вот такой длинный и путаный монолог. Не без вранья, нет…

Некоторое время молчали. Переваривали.

Потом Диггер ожил:

– А если найдем, то что?

– Если найдем, не нам решать. По крайней мере на первом этапе, – объяснил Легат.

И тут ничего не соврал.

– А с чего такой хипеж вокруг этого метро? Все знают, что оно было, писали о нем тыщу раз, но никто из ваших структур не шевельнулся. Выходит, что оно или никому не нужно – раз, или никому не мешает – два. Или его и вправду нет, а за этими дверями – настоящее метро. Станция Центральный Парк, например.

Легат улыбнулся чуть покровительственно, ну, как если ребенку на простой вопрос отвечать:

– Нет никакого хипежа. Давайте, пока уж мы тут топчемся, прикинем варианты. Последний или первый – твой, Диггер: станция Центральный Парк. Замечательно! Выйдем на воздух как нормальные люди. По эскалатору. Второй: все развалено, все обрушено, восстановлению не подлежит. И не надо. Пусть Столичный Голова думает, на чем он свои новоделы строит. Третий: метро есть. Сфотографируем – ну, хоть на телефон, у меня в нем семь пикселей и вспышка сильная, – отдам Командиру, и пусть он кому надо докладывает. Четвертый: ключ не от этих дверей или замок заело. Значит, зря прогулялись. Одно не радует: возвращаться придется не на эскалаторе, а на своих двоих. Или четырех… – повертел ладонями и протянул одну, с ключом, Буру. – Открывай. Если откроется…

Бур аккуратно и нежно – хотя двухбороздный, типа сейфового, ключ смотрелся в его лапе и вправду ключиком – сначала нашел на полу в свете фонаря какую-то проволочку, огрызок, поковырялся в скважине, попробовал вычистить из нее то, что могло помешать ключу, хмыкнул удовлетворенно, прицелился к скважине, начал медленно, нежно вставлять в нее ключ. Легат и Диггер торжественно молчали, ждали удачи. И в самом деле: вставать с ранья, нарушать поутру ПДД как ни попадя, лезть под землю, преодолевать завалы, спускаться с уровня на уровень, где-то идти, где-то ползти, и на все эти клятые четыре километра – три часа тридцать семь минут! Уже – подвиг. А подвигу положено быть победным.

А Бур, сидя на корточках и закрывая могучим торсом половину потенциального входа с орлом, чего-то там возился, чего-то бурчал неразборчиво, а спутники ему не мешали, с вопросами типа «Ну, что там?» не лезли. Понимали: человек при деле, а они – так, на подхвате.

И тут, наконец, Бур нарушил обет молчания.

– Есть! – сказал он, но сказал не так, как положено слово это орать в момент какой-нибудь победы – пусть даже и над дверью, а буднично, констатируя факт.

– Открыл, что ли? – потребовал подробностей Диггер.

– А то, – утвердил Бур.

Распрямился, потянул дверь прямо за ключ: больше не за что было, ручки на дверях отсутствовали. Дверь открылась легко и бесшумно, как будто не висела она черт-те сколько лет – сама ржавая и на ржавых петлях, а будто ее раз в неделю как минимум смазывали машинным маслом. Или чем там двери смазывают?

Легат подумал, что надо бы, вернувшись в свою Столицу, сделать пару дубликатов с ключа. Для спутников и на всякий случай… Мало ли.

Бур шагнул в сторону, освобождая проход. За дверью было черно и тихо. Три луча трех фонарей метнулись в проем, но ничего не высветили. «Я вышел из кибитки. Все было мрак и вихорь». Цитата.

Ее не к месту вспомнил Легат, стоя как столб, а вот Диггер – Диггер как раз ничего вспоминать не стал, а шагнул к проему и вошел в него, малость пригнувшись, чтоб головой дверной свод не задеть. Какая уж ни крепкая голова, а все слабее стального швеллера.

– Идите сюда! – крикнул он, и звук его голоса куда-то раскатился, будто за стальными дверями был не тоннель даже, а ангар, к примеру. Или бомбоубежище Диктатора размером с футбольное поле.

Легат опередил неторопливого первооткрывателя дверей, во шел – тоже с фонарем – и обалдел. А тут еще и фонарь Бура добавился.

– А где метро? – не слишком умно спросил умный Легат.

И получил в ответ, что заслужил:

– Утонуло, – это Диггер сказал.

В типичном и по сей день тоннеле метро – не круче, не большего диаметра, ничем от хорошо известных Легату метро-тоннелей Столицы не отличающимся, – внизу, там, где в реальных тоннелях лежали рельсы, текла река. Именно так! Не стояла вода, что понятно объяснило бы ее здесь наличие: затопило когда-то, дожди, разрыв водопроводных сетей, а именно текла.