Оксана Робски - Устрицы под дождем

Попробуй! Вкусно! Это нас соседи поддерживают! – он набил картошкой полный рот и, прищуривая глаза, изображал Оле, какое это блаженство. Он так тщательно жевал, что все его лицо ходило ходуном, и даже буквы на лбу скакали друг над другом.

Все остальные тоже ели.

Голодать стало бессмысленным.

Оля взяла тарелку и жадно положила туда несколько дымящихся кусков мяса. И четыре огурца. И засыпала это сверху картошкой так, что ни мяса, ни огурцов не было видно.

– Вы посмотрите, – рассмеялась женщина в резиновых сапогах, – девчонка как будто действительно ничего не ела!

И все остальные рассмеялись ей в ответ. И Оля тоже.

– Актриса знает, что меня перевели в надзорную? – спросила Маруся у девушки с хвостом. Каждое утро, сделав гимнастику, девушка приходила к Марусе читать ей вслух.

– Знает, – как всегда, отвечая, девушка взмахнула перетянутыми резинкой волосами.

– А чего не приходит? Скажи ей, что здесь камеры, – настаивала Маруся.

– У нее свои камеры, – девушка взмахнула головой.

– Но здесь-то настоящие! – Маруся обвела палату рукой.

– И у нее теперь настоящие.

– Да ладно? – обрадовалась Маруся. – Выписалась?

– Перевелась в надзорную. Начинаем читать.

Она села на стульчик, открыла книгу и взмахнула хвостом.

Это была книга «Унесенные ветром».

Маруся слушала и ела конфеты «Грильяж в шоколаде».

К тому моменту, когда наступало время девушки ежедневного обзвона родственников, вся кровать Маруси была в конфетных обертках.

Девушка закрыла книгу, мечтательно улыбнулась, подошла к Марусе, развернула конфету и, как обычно, не замечая бардака на Марусиной кровати, отнесла фантик в мусорный ящик в ванную комнату.

– Я пойду позвоню родным, – сказала девушка.

– Вали, – кивнула Маруся.

Дверь за ней захлопнулась, Маруся вздохнула. Обвела взглядом потолок, пытаясь понять, где именно установлены камеры.

Поковырялась в носу.

Изобразила жующего орангутанга.

Потом заплакала.

Дверь распахнулась, появилась нянечка с капельницей.

– Ну, что ты, деточка, – проговорила нянечка, – сейчас тебя полечим, полегче станет.

После капельницы Марусе прислали новый спортивный костюм.

– Нравится? – спросила завхоз. – Я подумала, что голубой к твоим глазам хорошо будет, нравится?

Маруся критически посмотрела на себя в зеркало. Костюм действительно был не плох.

– Сойдет, – сказала Маруся. – У вас тут кто Байер?

– Может, тебе еще чего-нибудь надо?

– Надо. Ремень из крокодила, Гуччи. И сумку «Hermes», а то к врачу неприлично ходить. И, кстати, бриллиантов от Граф не помешает.

– Все?

– Все.

– Ну, я пошла? Или действительно новую пижамку хочешь?

– Не хочу.

– Ну, пока.

Маруся наблюдала в окно за девушкой с хвостом.

Она всегда гуляла после обеда.

Она хлопала землю ладошкой и говорила: «Здравствуй, земля».

Она каждый день так здоровалась.

Иногда земля ей отвечала сразу, иногда нет. Тогда надо было хлопнуть несколько раз.

– А как она тебе отвечает? Словами? – спросила Маруся.

– Конечно нет. – Девушка посмотрела на нее как на сумасшедшую. – Она отвечает мне теплом.

На ужин была пицца, Маруся заказала «Маргариту» с острыми колбасками.

Откусила один раз и есть не стала.

Потребовала десерт.

Съела три куска торта «Наполеон».

Пришла девушка с хвостом. Принесла фильм Висконти «Семейный портрет в интерьере».

– Я каждый день в 20.00 смотрю классику. А сегодня, если хочешь, посмотрю вместе с тобой.

Телевизор висел на стене как раз напротив Марусиной кровати.

Телевизор как телевизор не работал. Можно было смотреть только диски. Диски надо было брать в библиотеке или заказывать. Все, что угодно. Музыка, фильмы, клипы, виды природы. Правда, у Маруси было еще радио. Но какой идиот будет слушать радио?

Марусе было разрешено смотреть только то, что смотрит девушка с хвостом.

То, что понравилось бы ее матери. Не премьера нового американского фильма, а что-нибудь допотопное. Может быть, даже черно-белое. А может быть, даже какой-нибудь спектакль. А еще лучше – на спектакль сходить. Целую неделю готовиться. Каждый день спрашивать своего мужа (который нагло пятнадцать лет утверждал, что он – ее отец): «Я надеюсь, ты помнишь, что в субботу мы идем в театр?» Звонить своим немногочисленным подружкам и говорить по-деловому: «Мы в субботу – в театре ». И обсуждать за ужином, где еще были заняты те актеры, которые играют в субботу. И вспоминать, какие они были молодые. И где играли. И сколько у них детей. А если актеры не молодые, то придумывать, на кого они похожи. На Максакову в юности? А! На Терехову в молодости! Нет, ну что ты – до Вертинской ей далеко.

А в субботу вечером счастливыми прийти домой и снять платье, которое, оказывается, очень даже «ничего смотрелось», несмотря на то что было куплено десять лет назад. И думать при этом, что отлично провели время.

И не подозревать, что бывает что-то другое.

Что можно сесть в собственный самолет и полететь в Лондон на день рождения приятельницы. И там же немного пробежаться по магазинам. А оттуда полететь на Мальдивы, чтобы подзагореть, и не ходить не модного зеленого цвета. А ходить модного. Розового. В духе времени. Цвета евро. А на обратном пути, если уж так хочется, в том же Лондоне заглянуть на премьеру нового мюзикла. И встретить там знакомых со всего света, которые приехали сюда специально, чтобы на вас посмотреть. Ну, и на премьеру.

Вот это – жизнь! Жизнь, которую открыл Марусе ее папа. И в которую ее мама просто не вписывается. Что бы она о себе ни думала.

– Тебе понравилось? – спросила девушка с хвостом, выключая телевизор.

– А тебе?

– Да. Это один из моих любимых фильмов.

– А я знаешь, про что люблю? Про любовь. Только про современную.

– А разве любовь бывает современной и несовременной?

– Конечно. Как шмотки. Или винтажные, или последней коллекции.

– И что такое любовь последней коллекции?

– Это полная противоположность любви винтажной. Отсутствуют: охи и ахи, долгие гуляния под луной до первого поцелуя, обязательства после него, и никаких планов на свадьбу.

– И ты так любила?

– Не однажды. А ты?

– А я хочу любить только однажды. И навсегда.

– Да? А где ты хочешь его встретить? Девушка с хвостом съела конфету и отнесла обертку в мусор.

– Может быть, здесь? – усмехнулась Маруся.

А может быть, любовь – это гораздо больше, чем ты думаешь? – улыбнулась девушка. – Может быть, мой каждый день здесь, где я счастлива, – это любовь. И то, что я встретила тебя, – это тоже любовь. И то, что я вообще существую…

– Ладно, ладно, – перебила Маруся, – тогда давай поговорим о сексе. Ты к сексу как относишься?

– Спокойной ночи. – Девушка направилась к двери. – Завтра в семь утра у меня зарядка, не хочешь принять участие?

– Пока нет. – Маруся прыгнула на кровать, и кровать неожиданно заскрипела.

– Тогда я зайду к тебе после завтрака.

– После завтрака меня здесь не будет! – закричала Маруся. – Я ухожу! Ухожу на волю!

В дверях появилась нянечка.

– Все-все-все, – улыбнулась ей Маруся. – Я уже вернулась. Спокойной ночи.

Ангелина Петровна доброжелательно улыбалась юной Володиной жене, слушая ее и иногда делая пометки золотой – восемнадцатикаратное золото – увесистой ручкой.

Кроме них двоих в кабинете еще была низкорослая, с темной кожей, темными волосами и черными пронзительными глазами малазийка. Светлым у нее был только передник, одетый на темное форменное платье. Сложным было не определение ее национальности, сложным, а скорее невозможным было определение ее возраста. Догадки строились между границами раннего девичества и поздней зрелости.

– Постоянно матерится,– виновато улыбнулась Володина жена, – просто постоянно. Приходят гости, а она им: «Fuck you, fricks! If you want to be ok kiss my pennis every day! If you want to be all right, fuck your boyfriend everynight! Felch off! Fuck you bitch forever!» Позор.

Типичный психиатрический синдром «местного колорита». Встречается, кстати, только в Малайзии. Называется «латах». Вызван сильным испугом или…

– Да я и не знаю, чего она испугалась! Мой Володя просто выплюнул курицу, которую она подала на стол. Обычно она очень вкусно готовит…

– Ну, видите… Психика – это лабиринт, а в лабиринте всегда есть тупики. Но ничего, острое состояние мы снимем дня через два, три, и можете забирать ее домой.

– Володя так нервничает. Мы ее, в общем-то, любим, ее в доме и не видно и не слышно…

– А теперь слышно, – улыбнулась Ангелина Петровна.