Евгений Даниленко - Ангелочек

Рассчитанные на более худосочные австрийские, кубанским подъему и икрам сапожки оказались нестерпимо тесны. Пытаясь застегнуть “молнию”, малышка даже всплакнула от досады. Но Герина мама поспешила уверить, что замша — материал чрезвычайно пластичный! Не пройдет нескольких дней, как сапожки разносятся и будут в самую пору. Затем мама принялась нахваливать малышкин, в самом деле, самый высокий, который только можно себе представить, подъем, сильную стройную щиколотку. И гостья опять расцвела.

* * *

Однажды летом молодые люди совершали велосипедную прогулку по загородному шоссе. Заметив в стороне рощу, спетлили к ней. Малышка отошла в кустики. Гера принялся возиться с сиденьем ее велосипеда, оказавшегося поднятым несколько высоко. Когда высота была наконец отрегулирована, вернулась малышка, принеся охапку желтых одуванчиков. Усевшись на мураве, занялась плетением.

Прилетела ворона, опустилась на березу, любуясь колесными спицами. Каркнула, хлопнула крыльями и исчезла.

Ветер переменил направление, сделался слышен гул автомобилей.

Лежа на боку, Гера покусывал травинку. Какой-то весь очень чистый. Словно промытый изнутри струями рек, по которым сплавлялся… Герина любовь растопырила испачканные одуванчиками пальцы и, с очаровательной гримаской, спихнула цветы с коленей.

Отдохнув, велосипедисты направились к окутанной дымкой дороге. Недоплетенный венок остался в примятой траве.

* * *

Светлана Пална позвонила, сообщив, что есть сюрприз. Лиза Солдатова, методист из кинотеатра “Художественный”, погорела на устройстве сеанса по просмотру порнофильма и находится под судом. Так что ее место вакантно…

Светлана Пална представила малышку худощавой, мрачноватого вида женщине в длинной вязаной кофте — директору прославленного кинотеатра.

“Художественный” располагался в нижних двух этажах здания бывшей купеческой гостиницы. И, перед последним сеансом, в фойе с Венерой, выходящей из позолоченного рогоза, оглушительно играл духовой оркестр.

Раиса Григорьевна, так звали директора, отнеслась к малышке как к родной! Делала ей прилюдно выволочки за опоздания на работу и слишком яркую губную помаду. С тем же постоянством выписывала премии. А в обеденный перерыв зазывала к себе в кабинет и кормила до отвала разогретым на плитке домашним обедом.

Случалось, напотчевав подчиненную, Раиса Григорьевна тотчас после этого устраивала ей такой разнос (например, за действительно без души сочиненное вступительное слово к премьере фильма М. Антониони “Профессия — репортер”), что малышке казалось: еще немного — и директорская рука, жестикулирующая в воздухе, врежет ей по уху.

Страстная женщина была Раиса Григорьевна. Хладнокровное существование было невыносимо ей. Стоустая молва утверждала, что первый и последний муж директора, жизнерадостный преподаватель биологии, коллекционер бабочек, прожив с Раисой десять лет, потерял все волосы, сменил размер обуви с сорок третьего на тридцать седьмой и, покинув ненаглядную свою коллекцию на произвол судьбы, бежал от женушки как из горящего леса! По смутным сведениям, беглец смог остановиться, лишь достигнув края земли, где в городе под названьем Находка его успела поймать за полу пиджака одна тамошняя морячка…

Раиса Григорьевна выходила на работу или в упоминавшейся вязаной кофте, с естественными фиолетовыми тенями под глазами. Либо являлась в платье со шлейфом, чулках с люрексом, на расчесанных до крови предплечьях — янтарные браслеты.

* * *

Однажды утром директор вызвала методиста к себе, распорядившись, чтоб был принесен конспект вступительного слова к готовящемуся в “Художественном” акту: встрече деятелей кино со зрителями.

Внутренне трепеща, потому что “слово” представляло мешанину надерганных из статей в журналах “Искусство кино” и “Советский экран” фраз, малышка, негодуя на беспутную Лизку, не удосужившуюся оставить после себя образцов методологического творчества, заперла свой кабинетик и, перейдя гулкое фойе с освещенной лампионами Венерой, зацокала копытцами по лестнице, ведущей в директорские чертоги.

Оказавшись наверху, она постучала в дверь, распахнула ее и вошла. Раиса Григорьевна восседала за столом в платьице, расшитом малиновыми кленовыми листьями…

Она была не одна. Подле стола, в изрядно потертом уже кресле, находился исполнитель популярных лет пятнадцать назад ролей в кинофильмах о комсомольцах, посреди дебрей объясняющихся друг другу в любви, с честью выдерживающих испытания и красиво носящих сверкающие на солнце сапоги.

Они приезжали довольно часто, по линии известного Бюро, киногерои минувшего. Прием гостей был отработан в “Художке” до мелочей. Кидался клич, и кассирши, бухгалтерша, киномеханики, методист, уборщицы, художник, сантехник — короче, весь коллектив кинотеатра во главе с директором устраивал в складчину обед для приезжих. Выступив перед зрителями, деятели киноискусства, оказавшиеся в отрыве от домашнего очага, кушали первое и второе, десерт, пили чай, рассуждая, кто подлее и талантливей — Андрон Кончаловский либо его брат Никита Михалков…

Душка-комсомолец, ни капли не постаревший, в кожаном пиджаке, обжигаясь, пил чай из буфетного стакана с подстаканником, на котором было выдавлено изображение Кремля.

— Здравствуйте, — сказала малышка.

— Здравствуйте, — глядя на нее так, словно это не он, а она была знаменитость, откликнулся актер.

— Познакомьтесь, — окинув обоих проницательным взглядом, подала голос директор. — Это — Георгий Львович. А это, — она назвала имя малышки, добавив: — наш методист…

— Очень приятно, — красивым негромким голосом произнес Георгий Львович.

Вручив загремевшей браслетами Раисе Григорьевне испещренные машинописью листки, малышка вылетела из кабинета на розовом облаке.

* * *

Вскоре по местному беспроволочному телеграфу передали: “Низкошапский обалдел от малышки…”.

Была зима, и на стареньком “уазике” управления кинофикации методист моталась с делегацией из кинотеатра в кинотеатр. В “уазик” набивалось полно актеров и актрис. Большинство — пожилые, отягченные многими заботами люди, в поисках заработка забравшиеся в Сибирь. Выдыхая пар, они пошучивали, переговаривались, стараясь приободрить и разогреть друг друга перед предстоящим в тысячный раз лицедейством.

Обо всем забыв, малышка сидела рядом с Георгием Львовичем, упакованным в новенькую бежевую дубленку. Выходя из машины, он каждый раз подавал руку малышке.

А потом она сидела в зале кинотеатра, в первом ряду, и выходил к микрофону Низкошапский, зал награждал его бурными, гораздо более бурными, чем всех остальных, аплодисментами, зрители помнили его фильмы. Г.Л. рассказывал про то, как снимается лето зимой. Как однажды на съемках его понесла лошадь. Что сказала Любовь Орлова, в 1968 году летевшая с ним на самолете рейсом из Лениграда в Баку. И как в Чехословакии он произвел фурор своим сходством с Карелом Готтом.

Малышка вдруг замечала ворсинки от своей кроличьей шубки, прилипшие к вельветовым джинсам Георгия Львовича…

Покидая вместе с “отстрелявшимися” актерами зал, ловила на себе взгляды из публики. Всегда неожиданно Низкошапский оказывался рядом, касался плеча, что-то говорил, наклонясь к горящему уху. Рука об руку с кинозвездой, только что приковывавшей внимание зала, малышка шествовала между рядами рукоплещущих кресел…

* * *

Георгий Львович пригласил ее зайти в номер.

— Нет, нет, — отвечала малышка.

— Боитесь, что я затолкаю вас в чемодан, — пошутил актер, — и увезу в Москву?

Он прогуливался с малышкой по продуваемой ветрами иртышской набережной, полутемной, пустынной. Было уже часов одиннадцать.

Низкошапский говорил о том, что его карьера, в общем-то, не задалась. Что он, не самый плохой актер, по крайней мере, не из последних, оказался не нужен в современном кино. Такое бывает. Но на попечении у него престарелая мать и малолетний сын, которого он воспитывает один, после гибели жены шесть лет назад в автокатастрофе. И вот, приходится заниматься не самым почтенным делом…

— Но зрители вас так встречают! — возразила малышка.

Низкошапскому хотелось ответить, что зрители точно так же встретят любого, чью физиономию размером с дом двадцать раз покажут на экране, однако, внимательнее взглянув на малышку, сказал иное:

— Давайте, я вам руки погрею.

Стащив с малышки перчатки, он принялся дышать на ее пальцы.

— Георгий Львович, — прошептала малышка, чувствуя, что ее тащит неизвестным теченьем.

Он спросил, приближая к ней лицо:

— Что?..

Уперевшись в грудь Низкошапскому, малышка хихикнула:

— Сколько вы получаете за одно выступление?..

— Двадцать рублей, — по инерции придерживаясь принятого дружелюбно-доверительного тона, отвечал актер, вслед за тем подумав: “Да, глуповата”.