Михаил Чулаки - Праздник похорон

Ольга самозванно председательствовала на семейном совете:

— Ну что? Что-нибудь нужно мамочке достать? Как у неё с пальто демисезонным? Весна ведь уже скоро.

Ольга и не делала вида, что такие вопросы можно обсуждать с самой мамочкой, она признавала само собой разумеющимся, что мамочка — существо несмышлёное, что ею нужно распоряжаться — для её же, впрочем, пользы. Но делала это Ольга как-то легко: несмышлёная — ну и что же, всё нормально, никаких трагедий. Наверное, потому, что ей не приходится каждый день убирать за несмышлёной мамочкой. Но оттого, что Ольга не делает из мамочкиного состояния трагедии, невозможно и жаловаться ей на мамочкины художества. Варя и не пыталась никогда рассказывать, что вот не тот творог съела мамочка, что придётся из-за этого тащить лишнюю сумку с бутылками, — как-то сразу менялись масштабы происшествия: съеденный творог только что казался преступлением — и превратился в пустяк, о котором если и рассказать, то со смехом.

— Ты такая заботливая! Всё у меня есть! — умилённо сообщила мамочка.

Ольга только отмахнулась пренебрежительно от мамочкиных слов и посмотрела вопросительно на брата: мол, а как дела в действительности?

— Есть у мамочки пальто. Прекрасно она в нём ходит. Просто вообще она редко выходит. Сейчас и не нужно, когда скользко.

— Я каждый день гуляю, дышу свежим воздухом! — похвасталась мамочка. — И всех заставляю гулять и дышать. Без свежего воздуха нельзя, как без витаминов. Варечке особенно необходимо после газа на кухне. Они сами не понимают, хорошо, что я лучше знаю, что им нужно. Приходится их тащить.

Если бы не присутствие Ольги, Варя непременно стала бы уличать мамочку в фантазиях: и сама-де она не гуляет, и никому не нужны её фальшивые заботы, и в кухне у них не газ, а электроплита — но при Ольге всем становится совершенно ясно, что отсутствие памяти — милая слабость, которая как бы даже украшает будничную рациональную жизнь.

— Я знаю, что пальто есть, но я подумала, что оно уже плохо выглядит. Ведь то самое, пегое?

— Не пегое, а вполне приличное, — обиделась Варя.

У Ольги противная манера держаться богатой родственницей.

— Ладно, посмотрим. А где Павлик? Нету как всегда? Кстати, как бы нам по второму разу не породниться!

Владимир Антонович не сразу понял, о чём речь. Зато Варя поняла.

— Да ну что ты! Они же брат и сестра!

— Двоюродные! Я тоже сначала так думала, что просто по-братски заходит. Потом смотрю: что-то слишком часто, нынче таких братских чувств не бывает. А тут на днях вхожу: они целуются на кухне! Я говорю: «Вы что?!» А они, нахалы: «Ну и что? Для того и созданы мужчина и женщина!» И ушли вместе. Мужчина и женщина — видали? Я потом говорю моей кобыле: «Ты что?! Он же твой брат! Ты знаешь, как это называется, когда с братом?» А она: «Не брат, а двоюродный! В Англии очень даже принято!» В Англии! Так бы и надавала по щекам. Да ведь моя кобыла и сдачи даст, теперь они такие!

Это точно: Сашка сдачи даст и не задумается! Такая же шумная и решительная, как её матушка. Если такая будет здесь постоянно в доме — совсем бежать придётся! Сноха, мамочка, телевизор — действительно, казни египетские.

— Но ведь запрещено жениться между родственниками! — это Варя-законопослушница.

— «Запрещено»! Так они и спросят разрешения. Мы ещё будем плакать и просить: «Переженитесь, пожалуйста!» А они ответят: «Обойдёмся!» Теперь ведь нынешние иначе смотрят. А что запрещено, так кто узнает в загсе? Фамилии разные, отчества разные.

— Но ведь правда опасно! Вырождение возможно! — Варя.

— Я моей кобыле тоже говорила: «Слово есть научное для этого дела. Как это — альцест?»

— Инцест, — машинально поправил Владимир Антонович.

— Вот-вот! Вовка у нас всё знает, недаром профессором дразнили… Не знаю. Сколько сейчас вырождений и без всяких альцестов — или как их там, а наши хоть не алкоголики — уже хороший шанс. Моя даже не курит, а у них три четверти курса дымят. Во всех газетах, что курение вредно для будущего ребёнка, — словно не им писано! И в Англии, действительно, веками на кузинах женились, и ничего — очень даже породистая аристократия.

Ого, куда докатились: до английской аристократии!

— Чего ж мы тогда зря говорим, если они сами решат и нас не спросят?

— Нельзя уж лишнего слова сказать! Интересно нам, не посторонние всё-таки, вот и разговариваем.

— Что, заболел кто-то? — обеспокоилась мамочка. — Нужно лечиться системой йогов. Вот я лечусь.

О системе йогов обожает рассуждать Жених, вот и у мамочки что-то задержалось в голове.

— Тут йоги не помогут! — захохотала Ольга. — Хотя есть какой-то трактат индийский, моя кобыла ещё в восьмом классе тайком читала. А я осталась непросвещённой. Так и жизнь проживу, не узнаю индийских способов. Теперь вот всё Павлику достанется.

— У йогов способы дыхания, — сообщила мамочка. — Я только по-йоговски и дышу!

И сплюнула по-своему.

— Вот-вот, о дыхании и речь, — елейно подтвердила Варя, а Ольга захохотала ещё громче.

— Так, что мы постановляем, а? Семейный совет в Филях.

— Постановляем, что сие от нас не зависит.

Владимир Антонович всегда считал, что нужно уметь покориться обстоятельствам.

— Не зависит — это точно! Сейчас войдут и объявят: «Здрасьте, а мы с сегодняшнего дня живём вместе!» Только жить будут у вас: не в моей же однокомнатной!

— Кто у нас будет жить? — забеспокоилась мамочка.

— Сашенька, может, у нас поживёт, — объяснила Варя.

— Это кто такой? Новый мальчик?

Владимир Антонович выразительно посмотрел на Ольгу, но та ничуть не обескуражилась:

— Мальчик будет потом, мамочка, а сначала девочка. Внучка твоя, Сашенька!

— Я так люблю Сашеньку. Такая заботливая девочка.

Раз в год Сашка тратит пять минут на свою бабулю — и вот, оказывается, заботливая девочка.

Ольга сообщила всё, что могла, и засобиралась мчаться дальше.

— Куда же ты? — взывала мамочка. — У нас… у нас котлеты, я пожарила. Поешь с нами!

— Правда, поужинай. Котлеты у нас, правда, были неделю назад, но что-нибудь найдётся.

— Значит, такие у тебя замечательные котлеты, Варюша, что мамочка их помнит лучше, чем собственную внучку… Нет-нет, не могу, мне ещё в три места успеть!

— Не гони слишком, гололедица ведь! — напутствовал Владимир Антонович.

— Ничего, по льду веселей, если умеючи!.. Надо бы молодым сообразить машину, если, правда, всё свершится. Павлик уже примеривался: «Теть Оля, дай порулить!» Ему хочется.

Наверное, надо. Ольга ушла — и сразу стало просторнее.

Варя сказала:

— Машину им хочется! А как мы прожили без машины?

Можно было бы ответить обычной банальностью: «Теперь другие времена, другие потребности…» Но Владимир Антонович возразил обречённо:

— Им хочется самостоятельности. Чтобы мы не мешали.

— Ну да! Машину-то будут вымогать у нас!

— Зато рулить будут сами — куда захотят. А нас в лучшем случае пару раз прокатят в багажнике.

Странно, но Владимир Антонович думал в связи с Сашкой и Павликом не о последствиях близкого родства — действительно, у многих народов женитьба на кузине считается обычным делом, — а о том, что постоянно будет присутствовать рядом шумная, полная жизненных сил Сашка, копия своей матери. Он-то рассчитывал, что когда-нибудь, когда освободится мамочкина комната, можно будет наконец устроить себе кабинет, — теперь можно сразу и навсегда забыть о несостоявшемся кабинете. Теперь молодое поколение начнёт невольно и неотвратимо вытеснять их с Варей из жизни так же, как сами они вытесняют мамочку, как мамочка когда-то вытеснила свою мамулю… Да, они с Варей заботятся как могут о мамочке, жертвуют свободой и многими удовольствиями — но ведь и вытесняют самим фактом своего существования. Вытесняют нетерпеливым ожиданием, когда же наконец мамочка не проснётся утром?! Не признаются друг другу — и ждут… Точно так же лишними и мешающими станут они сами. Сначала очень даже нелишними — пока дарят подарки, пока Павлик с Сашкой получают только стипендии. Но скоро станут самостоятельными, но родят ребёнка или двух — и задумаются: зачем эти старики занимают самую большую комнату?! А не переселить ли их в маленькую, где когда-то доживала бабуля?! Первой задумается Сашка — с её энергией, с её бесцеремонностью! Она же первая заметит, как дядя Вова перепутал детское питание со своим… И получится, что вот до пятидесяти он так и не стал взрослым и самостоятельным при мамочке, а после — сразу же станет отживающим стариком при сыне. Без перехода.

— А что Павлику оставалось делать? — вне всякой связи сказала Варя. — Он же после школы ни одну девочку сюда не пригласил — стеснялся из-за неё. Жениться на квартире? Тоже недостойно мужчины, Павлик для этого слишком благороден. А если привести жену сюда и заставить ухаживать за маразматической бабушкой — кто же выдержит?! Только Сашка своя, он её единственную не стеснялся. Всё потому. Другого никакого выбора у него не было. И если всё-таки вредно для наследственности — только из-за неё так случится! Я из-за неё уже старуха — пускай. А если ещё ребёнок больной родится?