Роман Рыженький - За гранью реальности, прикосновение Любви

время вода топила чью-то жизнь, и надо было всего лишь протянуть руку или бросить соломинку.

Но ты не знаешь и не слышишь этого, и для тебя этого не существует. Тебе уютно и комфортно в выдуманном тобою мире, в твоём идеальном мире, где нет ни горя, ни печали, где только шелест и музыка дождя, и ты паришь над всем…

У каждого свой выдуманный мир и каждый его раскрашивает, как хочет. Вот только жаль, что сейчас в моде и чести чёрная и серая палитра.

В одно мгновение проносится бесконечно долгая наша жизнь, окуная нас в диссонанс и противоречие своих парадоксальных законов.

Ведь можно проживать и тысячу жизней за одну секунду, и существовать, не живя, сто лет. Увидеть в Квадрате Малевича всю бездну вселенной, и лишь цветные, размытые пятна – на полотнах великих художников.

Мы можем слышать музыку тишины и глохнуть от Лунной сонаты.

Любить ненависть и ненавидеть любовь, а ещё любить, ненавидя.

И всё так сложно, и всё так просто…

Иногда один лишь взгляд, одно лишь прикосновение и улыбка, говорят больше, чем тысяча слов и клятв.

Когда говорит душа, слова лишние.

Наши иллюзии переплетены настолько с реальностью, что и сами не понимаем, где одно, а где другое. И от этого иллюзии становятся реальностью, а реальность – иллюзией.

Нам кажется, что прямая – самое короткое расстояние между точками, и поэтому бежим по кругу к своей цели, забывая, что в бесконечности нашего пространства прямая замкнётся… И снова бег на месте.

А потребление почему-то стало статусом и смыслом жизни, как у навозных жуков, – чем больше пережуёшь, тем он выше. В этом мире никто никому не должен и, хотя одно порождает другое, нам кажется, что нам что-то не додали, и всегда мало того, что есть, и много – чего нет. Не давая ничего взамен.

И всё так сложно, и всё так просто, когда время замирает в ожидании и летит в нирване, хотя константа

его неизменна, как и направление – из прошлого через настоящее в будущее.

Только мысли наши могут плыть в обратном направлении с другими векторами.

Мы становимся рабами того, что сами и порождаем: вещей, наших мыслей и желаний. Нам льстит чужая ложь о нас, когда нас превозносят, и ненавидим правду.

Ведь всё так сложно, и всё так просто…

У неё небесного цвета глаза…

Когда солнышко купается в лазури чистоты неба, лаская свою золотую корону, то бездонные озёра её глаз отражают в себе всю палитру голубого цвета, в которой шалят искорки солнечных зайчиков.

И так хочется утопить в них свою нежность и желания. И самому в них утонуть, коснуться душой самого их дна. Смотреть в них до бесконечности, видя в них своё отражение. В них нет ни времени, ни пространства, в них – свет любви.

А когда небо хмурится, закутываясь в плед из серых холодных облаков и колючих тучек, её глазки тоже накрывает серый туман, манящий к себе загадочностью и вечной тайной её души. И так хочется быть хоть частью, хоть маленьким осколочком этой тайны, но никогда её не разгадать.

Этот цвет кипящего серебра обжигает мысли и желания, он будит всех демонов и ангелов, дремлющих в тебе.

Зажжённые бриллианты ночных звёзд потухшего чёрного неба переливаются калейдоскопом в зеркальном отражении её глаз и, кажется, сама ночь с её шалостями поселилась там.

Но с рассветом нового дня, эти голубые озёра, дарят всему миру свою жизнь.

Эти глаза цвета неба!!!

Он взял её за руку, и её прохладная ладонь как бы растворилась в его горячей ладони. Словно стараясь согреть её и её душу, он с нежностью сжал тонкие пальцы, и они пошли по пустынному и бесконечному берегу моря.

Солнышко ещё не до конца одарило теплом этот мир, и безлюдный пляж был в унисон их настроению.

Свежий и солёный океанский бриз мешал в замысловатый коктейль запах её дорогого парфюма, а его шёпот вместе с шипением отползающих волн ласкал её и шалил прядями её волос.

В бликах воды отражалась её чуть-чуть смущённая улыбка. Они так и шли, взявшись за руки, как будто бы невидимая нить связала их в узелок давно и навеки, и лишь координаты у них всегда были разные.

Она рассказывала ему о своей жизни, мыслях и мечтах, ничего не скрывая, а он очень внимательно её слушал, и лишь едва уловимые эмоции скользили по его лицу, он умел слушать и слышать.

Они делились тем сокровенным, чего до этого никому не доверяли. Им было, о чём поговорить и, всё же, как мало умещалось в тех словах и фразах, что им хотелось отдать друг другу. Только сплетённые пальцы их рук и нежные касания говорили больше слов…

Очумевшие крабы, выбегая на берег, с удивлением крутили глазами, как пальцами у виска, глядя на эту парочку и уносились назад в пучину. Следом за ними летели туда морские звёзды, задыхающиеся на суше креветки и всякая живность, вынесенная прибоем и спасённая её женским добрым сердцем. Им было хорошо, как никогда, и свободно. И не было больше в этом мире никого, кроме них, этого моря и весеннего заката.

Это был их МИР – ОДИН НА ДВОИХ.

В пустой кафешке, соскучившийся по посетителям хозяин-кавказец, услужливо суетясь, пытался опытным взглядом определить, кто они друг другу, и сколько можно будет «подлахматится», но так и не понял ничего. Они его не видели и не слышали.

Согретый глинтвейном и запахом свежих шашлыков, он откровенно любовался ею, тем, как она своими жемчужными зубками разрывала сочную плоть и, немного расшалившись, подставляла краешек своих коралловых губ, что бы он промокнул их салфеткой, как маленькой девочке.

Приглушённые канделябры отражались в её глазах, в которых метались сумасшедшие бесята… Господи, что это был за взгляд! – Он готов был отдать этим бесам свою душу, ничего не требуя взамен, он готов был раствориться в том взгляде весь, без остатка…

Они смотрели друг на друга без стеснения и жеманства, глаза-в-глаза, и каждый из них знал, что думает другой. Но время жёсткой петлёй сжимало их мир и душило, и пора было возвращаться город.

Они молча возвращались к машине, оставленной где– то на краю пляжа. Говорить о пустяках не хотелось, а важное и так всё было понятно. Он крепко и нежно держал согретую его дыханием её ручку, от которой мурашки разбегались по всему телу, и улыбался гроздям

77

звёзд,      подмигивающим      им      из      бездны,      словно      всё знающим про них.

Они так и ехали до самого её дома, больше не сказав ни слова и не отпуская рук. В машине она уткнулась головой ему в плечо, чтобы он не видел её слёз, – нет, то были не слёзы печали или огорчения, но самые чистые на свете – слёзы счастья и грусти, что такого дня и вечера, что они подарили друг другу, больше никогда не будет.

Прилив смоет оставленные следы на песке, и крабики в морской суете забудут про них. Стоя у двери подъезда так близко, что чувствовали друг друга дыхание на своих губах, они смотрели, словно, чтобы запомнить этот миг навсегда. Им до безумия хотелось почувствовать вкус губ и тепло тел друг друга, всю ту нежность и страсть, что бывает только у близких людей и, как безумным магнитом, их притягивало и манило безумие, чтобы кинуться в него, как в омут – с головой.

Но они оба знали, что остановить это будет нельзя. Пересилив себя, он нежно поцеловал лишь кончики пальчиков обжигающим поцелуем, сказав просто:

– Пока, СОЛНЕЧНАЯ ДЕВОЧКА!

И шагнул в темноту ночи к машине…

Мы где-то про неё прочитали, там, в далёком прошлом, где мысли наши и помыслы были чисты и светлы. Мы смотрели чёрно-белые фильмы про неё, и для нас они были ярче радуги. Нам рассказали книги, что это самое лучше на свете, что может случиться с нами. На этом держится вся жизнь, весь мир, и этот божий дар принадлежит всем. И с нами это должно обязательно случиться…

Ведь было же уже так – в том, туманном-туманном детстве, когда смешную конопатую одноклассницу ты за соседней партой дёргал на уроке за косички, бросал тайные записки, а потом, насупившись, следом тащил её портфель до дому… И писал в подъезде её имя, плюс ты…