Юлия Вертела - Магазин, или записки продавца

Кирилл пытается делать словарную революцию, не замечая, что куда как больше штампов не в литературных оборотах, а в сюжетных линиях. Это касается не только поэзии, но и прозы. Начиная читать детектив, едва ли не с десятой страницы угадываешь убийцу. Фантастика крутится вокруг одних и тех же избитых тем: добро и зло, соответственно красивые и некрасивые воины воюют то в вымышленных городах, то на затерянных планетах. Но основной стержень миллионов художественных произведений – это вариации на тему “любовь и смерть”. Любовь может быть бессмертной, смерть может быть от любви, любовь по случаю смерти, смерть по случаю любви… – ситуации не исчерпать. И главное, ни одному писателю, каким бы модернистом он ни был, не изобрести более цепляющие темы, чем эти две – самые древнейшие. На протяжении жизни читатель неоднократно меняет свое отношение к любви и смерти. В юности его волнует смерть от любви, в старости – любовь после смерти. Жизнь есть некий график удач и неудач, на котором заметны два ощутимых всплеска: вверх – любовь, вниз – смерть. Самое интересное, когда они тесно соприкасаются, когда не остается места для прямой, когда она обрывается…

Раньше мне казалось, что настоящий роман тот, над которым можно всласть порыдать. В юности я проливала слезы над “Оводом”, чуть позже над романом “По ком звонит колокол”. Сейчас из меня невозможно выжать слезу литературой. Оттого ли что пережиты жизненные трагедии, или с возрастом закономерно притупляется восприимчивость к написанным историям, но засмеяться над текстом проще, чем заплакать. В последнее время я больше всего ценю в произведении некое настроение, чувственную волну… Если авторы забывают добавить эмоциональный драйв в свой литературный пирог или не умеют готовить соответствующую начинку, текст кажется невкусным, сколько его ни пережевывай. По этой причине большую часть романов не читаю, а пролистываю. Слишком малая концентрация драйва. Не сшибает, не уносит… Музыка в этом плане насыщеннее, сильнее. Она непосредственно действует на нервные окончания.

В книгах всегда что-то недоговаривают. Каждый автор снимает небольшой слой понятного ему бытия, но не охватывает взглядом Вселенную. Ни от одного романа дух не захватывало, как от созерцания “Звездной ночи”.

От ежедневного общения альбом Ван Гога стал затертым и лохматым, как пляжная колода карт. Пришлось деликатно спрятать его в задние ряды. От моих частых взглядов даже краска потускнела на репродукциях. Я просто съела их.

На выходных, гуляя в парке, подруга развлекалась тем, что одушевляла вещи. Делалось это следующим образом. Раиса ловила в шапку первых проснувшихся шмелей или накидывала на них куртку. Главное, чтобы жук побывал, пожужжал как следует в нашей одежде, затем мы отпускали его. Вещь после проведенного ритуала становилась одушевленной. Игра безумно понравилась детям.

А я подумала, что подобным образом “одушевила” каждую страницу альбома Ван Гога, впустив туда свои чувства и желания и поглотив желания и страсти, вложенные в картины.

Весна даже не заглядывает в магазин: нет окон. Холодный свет, пыльные прилавки и вещи. Восемь часов пребывания среди них делают и продавца неодушевленным.

По радио в десятый раз твердят о падении курса доллара, о взрыве самолета, о перестрелке в Чечне. А где-то на земле продолжается нешумный процесс распускания листьев, сосания молока детенышами, целования любимых губ. Размножаются миллионы бактерий, миллиарды вирусов, тысячи насекомых… Бесчисленные мутации внутри организмов каждый день меняют мозаику жизни на земле. Однако жизнь – давно не новость… Главные новости – из мира созданных человеком вещей – аукционы старых картин, выставки новой бытовой техники, премии за лучший бестселлер. И нет ни одного корреспондента, способного отследить настоящее событие дня, – не там ищут, не в тех глубинах, не на той высоте…

Вырвавшись из душного помещения, не села в маршрутку, а долго шла вдоль поля. Вглядываясь, внюхиваясь в рожденное землей. Как радует каждая мелочь – ползающая, летающая, бессмысленная, но живая!

А что если вдруг наступит такое время: выйдешь с работы, а поля нет… И ты шагнешь из пыльного магазина под искусственный купол синтетического города. А поверх городского купола – планетный, а поверх земного – вселенский. Череда колпаков вместо неба. Хорошо, если кто-то будет протирать с них пыль.

Приехали родственники из Краснодара. Повела их в лицей. И тут впервые заметила схожесть комнат лицеистов с комнатой Ван Гога в Арле. Та же аскетическая скромность, те же предметы: стол, кувшин, стул, кровать… Но в изображенной художником комнате пол находится в движении, как эскалатор. От этого создается впечатление, что все вещи медленно уплывают, подвластные некоему подводному течению…

“Дорога с кипарисом и звездой”, “Звездная ночь”. Внутри его картин бьется сердце, циркулирует живой кровоток Вселенной. Маленький кусочек Прованса как срез бесконечного бытия, охваченного неистовой вибрацией. Извивы трав земных повторяют изгибы небесных свитков. Все составляющие мироздания движутся в удивительной гармонии, словно танцуют под неслышную музыку, не сбиваясь с единого ритма. Небо и земля не разделены, они цельны, как первичное яйцо, из которого еще не вылупилась твердь… Сумасходительно!

Суббота. Открытое кафе в Павловске. Серебряные монетки столиков. Желто-бело-зеленые, как весенний салат, газоны. Сиреневое небо с воткнутыми в него звездами-маргаритками. Такие же звезды-маргаритки белели над знаменитым кафе в Арле. Не в этом ли гениальность художника: создать архетип прекрасного вечера, который будет всегда. И тогда, и теперь… И все встретившиеся в нем окажутся бессмертными.

Павловские живописцы возле парковых скамеек выставляют на продажу простенькие картинки: букеты, пруды, дворец.

Краски и холсты у них не хуже, чем были сто лет назад. Да и небо с тех пор не сильно постарело. Отчего же пустует кресло Ван Гога?…

Собираю с каждого дня нектар – разговоров, движений, взглядов. Пока бегу на работу, живой мир цветится, время догоняет пятки, и мысли вирусами внедряются в мозг. Но стоит открыть магазин- покупатели, как антибиотики, гонят паразитов из моей души. Возвращаюсь к нормальному градусу продавца…

– Вам тетрадь? Сорок восемь листов? С тигром, с бабочкой? Ах, с птичкой!

Быстрее всего заканчиваются тетради, у которых на обложках тигры, львы и котята, потом расходятся зебры и бабочки, на третьем месте – слоны, на четвертом – бульдоги в фуражке, хищные птицы залеживаются месяцами. Пылятся и блокноты с неопознаваемым животным: по версии студентов, это могла бы быть черепаха или динозавр. Я решила уточнить у менеджера породу зверя, на что он с недоумением ответил: “По накладной это белочка”…

В двенадцать часов дня сбегала в буфет. А там на подносе булки под пудрой – пышные, только испекли. Выбрала себе лучшую и приметила в углу кривульку, наверное, из остатков теста. Кто возьмет? Ну уж точно не я.

В магазине, как заводная, работала до пяти. Потом начальник позвонил, что надо задержаться – принять товар. Голоднющая, вторично побежала в буфет. И вижу: на подносе осталась одна, последняя – та самая кривая булочка. Дождалась…

Ела, насладительно отщипывая кусочки руками. И тесто показалось вкуснее, чем у первой…

“Принимаем заказы на учебную литературу” – красуется при входе в магазин.

– Невагина есть? – низкий мужской голос.

– Что?

– Учебник по литературе. Автор Невагина.

– А-а-а. Нет такой.

По сто раз в день извиняюсь за то, что у нас нет какого-то автора или учебника.

Записываю десятки книг, начальники не привозят из списка почти ничего. Студенты разочаровываются, выручки нет. Заведующая библиотекой пожимает плечами:

– О чем они думают? Какие-то немыслимые издания, а того, что нужно по программе, у вас нет.

Ну что ей сказать? Достаю из коробки “Дневник киллера”, а вроде заказывала учебник по высшей математике. И так всегда. Пьяные они, что ли, или неликвиды сбывают?…

Накануне Девятого мая пожилой посетитель поинтересовался:

– Что у вас есть по истории Второй мировой?

Я глянула на полку и язык проглотила. Ветеран сам прочитал надписи на корочках:

– “Секс в Третьем рейхе”, “Мемуары Бенито Муссолини”, двухтомник “Адольф Гитлер”… Тьфу! Все с вами ясно, – и яростно хлопнул дверью. Хорошо, что не прокомментировал.

Кто не знает пыляевского “Старого Петербурга”? Каждый петербуржец знает и хочет купить, если еще таковым изданием не обзавелся. Но мои начальники всегда не в тему…

В кои веки в магазин заглянул проректор – солидный человек, патриот малой родины:

– Пыляев есть?

– Есть. “Старая Москва”,- я чувствовала себя так, будто на трибуне “Зенита” крикнула “Спартак”…