Николай Нароков - Могу!

Вторая «история» произошла в прошлом году при выборах городского мэра в одном небольшом городке, подле которого Ив строил новый поселок. Соперничали два кандидата: Мэрбс и Ньюкомб. Мэрбс по общему мнению имел неоспоримые шансы, и понимающие люди считали его избрание несомненным. Но по неизвестным причинам, которые так и остались невыясненными, месяца за два до выборов положение начало меняться: по городку поползли слухи, к которым нельзя было придраться и в которых, строго говоря, не было ни концов, ни начал. Но эти слухи были направлены в одну цель: опорочить Мэрбса. Говорили о каких-то взятках, о том, что он начал дело о разводе с женой, о том, что его счеты в винную лавку чересчур велики. Все знали, что в этих слухах нет ни слова правды, но мэром был избран Ньюкомб: избиратели все же поддались слухам.

И вот тогда почему-то стали говорить, что вся кампания против Мэрбса была проведена Ивом. Такое утверждение было нелепо и странно, потому что Ив, как это было доподлинно известно, выборами ничуть не интересовался и стоял в стороне от них. Почему ему могло понадобиться избрание Ньюкомба? Все недоумевали, но чем больше недоумевали, тем увереннее называли его имя.

Не прошло и двух недель, как Ив с Софьей Андреевной опять заехали к Потоковым. И опять нельзя было понять: зачем они приезжали? Хотя Ив и поговорил с Георгием Васильевичем о некоторых делах, но было несомненно, что не ради них он приезжал. С Юлией Сергеевной он, кажется, не сказал и двух слов, все молчал и мял сигару губами: его манера и привычка. Болтала одна только Софья Андреевна, но болтала безвкусно и неинтересно, как говорят тогда, когда говорить не о чем, а сидеть молча не хотят. От кофе оба отказались и уехали, как всегда, через 10–15 минут.

За рулем сидела Софья Андреевна. Она проехала два-три квартала, потом, не поворачивая головы, покосилась на Ива, который сидел рядом с нею, и слегка насмешливо спросила его таким тоном, как будто в ее словах было больше, чем они в себе заключают:

— Ну? Вы удовлетворены?

Ив покосился на нее и ничего не ответил, даже не буркнул, как часто буркал, когда не хотел отвечать.

— Надеюсь, я больше не нужна вам сегодня? Могу я ехать к себе домой?

— Можете! — коротко ответил Ив. — Но сначала отвезите меня в банк.

— Yes, sir!..

Домой Софья Андреевна ехала нетерпеливо, но торопиться себе не позволяла. Все время чему-то улыбалась, хитро прищуривая глаза. А когда подъехала к дому, то не сразу вышла из автомобиля, а раньше внимательно и даже пытливо посмотрела на себя в карманное зеркальце: поправила прическу, подмазала губы, пригладила брови и очень слегка мазнула себя духами. Потом подтянула чулки и полюбовалась своими ногами в элегантных туфлях: свои ноги она любила. И уж только потом легко и весело выпрыгнула из автомобиля и нетерпеливо хлопнула дверцей. «Ждет он меня или не ждет?» — лукаво подумала она.

Миша ждал ее.

Он был племянником Софьи Андреевны, сыном ее сестры, которая, овдовев, жила в большой бедности где-то на севере Франции. Переписывались редко, но Софья Андреевна помогала сестре, хотя очень беспечно и неаккуратно. Мишу она в последний раз видела лет десять назад, когда по делам Ива ездила во Францию. Помнила его мальчиком и, конечно, никогда не думала о нем. Но в прошлом году ее сестра прислала ей фотографию Миши, и она, рассмотрев молодое лицо и стройную, еще не в конец сложившуюся фигуру, с понимающим видом свистнула и прищурила левый глаз.

— Мальчишечка-то! Смотри какой он!.. И сложен хорошо, и глаза у него… Ну, и глаза! А рот-то, рот!

Несколько дней она что-то обдумывала и соображала. Мысли ее были скверные, и она знала, что они скверные, но не только не пугалась и не прогоняла их, а, наоборот, осматривала их с разных сторон и с удовольствием заранее дразнила себя. Потом решилась и написала сестре довольно сумбурное письмо, предлагая ей отправить Мишу в Америку и обещая во всем помочь ему. «Ему нужно поступить в университет, а ведь ты не можешь дать ему образование», — доказывала и соблазняла она, зная, как мучается ее сестра Мишиным будущим. И ей начинало казаться, будто и она сама обеспокоена этим будущим. «Жить он будет у меня, — прельщала она подробностями, — а живу я хоть и небогато, но ни в чем не нуждаюсь, так что твой Миша не пропадет: и университет кончит, и на крепкие ноги встанет. Вот увидишь!»

Оформить переезд ей было, конечно, нетрудно, и в конце февраля Миша приехал в Соединенные Штаты. Софья Андреевна приняла его ласково и дружелюбно, но удивила его своим видом: плохо ее помня, он представлял ее себе совсем другой, какой описывают теток книги: пожилой, в очках, немного строгой и педантичной. Софья Андреевна была совсем не такой: подтянутая, молодящаяся, с пухлым ртом и с непонятным для Миши взглядом подведенных глаз.

— Боже, какой ты стал! — откровенно всматривалась она. — Молодой человек, совсем жених! Сколько ж тебе лет сейчас? 18?

— Да, почти… Осенью будет 18.

— Удивительно быстро летит время! Когда я в последний раз тебя видела, ты был совсем еще мальчиком, а я была молода. А вот теперь ты — взрослый, а я — почти старуха!

И, сказав это слово, рассмеялась, как от хорошей шутки. И при этом посмотрела на Мишу так, что он откровенно смутился.

— Вы не старуха! — искренно возразил он.

— Это еще что за «вы»? — сделала большие глаза Софья Андреевна. — Ты же мне всегда «ты» говорил… Помнишь? «Ты» и — tante Sophie!

— А разве сейчас можно так?

— Ну, конечно, только так и надо! Но лучше без «tante», а то я и на самом деле буду думать, будто я — старая тетка. Не хочу! Во-первых, — «ты», а во-вторых, — просто — «Sophie». Хорошо! Условились? — весело спросила она.

— Хорошо! — улыбнулся Миша.

— Я, конечно, твоя тетка, но я тебе заранее скажу: я на тетку не похожа и… я не хочу быть похожа! — все так же весело продолжала она и при этом играла глазами. — Это мне совсем не идет, я — другая. И у меня тебе будет легко жить, вот увидишь! Я ничуть не строгая, немного беспорядочная, люблю быть свободной и никогда никого не стесняю. Но только помни: я люблю, чтобы меня во всем слушались, а если мне говорят — «Нет!» — то я могу даже в бешенство прийти. Будешь мне подчиняться? — игриво взглянула она ему в глаза, забыв, как только что сказала, что она никогда никого не стесняет. — Впрочем, я не о том говорю! — опять рассмеялась она.

— А когда… в университет? — нерешительно спросил Миша.

— В университет? — беззаботно переспросила она. — Об этом говорить еще рано, тебе сперва надо английский изучить. Ты ведь по-английски и говоришь, и понимаешь очень плохо!

Она была права, но она ничего не сделала для того, чтобы Миша мог учить английский язык. Даже учебников ему не купила. Миша абонировался в библиотеке и брал оттуда книги, но никто ему не давал указаний и советов, и он брал их наудачу, выбирая знакомых авторов, которых он знал, или тех, о которых он слыхал. Но жил он у Софьи Андреевны совсем пустой жизнью, ничего не делая и безмерно тяготясь бездельем и скукой. Софья Андреевна свела его к Потоковым и еще в две-три русские семьи, но сама у них бывала редко, а без нее Миша никуда не ходил: так поставилось дело. И он все дни сидел в своей комнате, читал (больше по-французски и по-русски, чем по-английски), подолгу смотрел телевизор или стоял у клетки Пагу, с непонятной пристальностью слушая ее неясный говорок.

Пагу была птицей из породы майна с далекого Цейлона. Она умела говорить по-английски, хотя слов знала мало, но зато умела выговаривать целую фразу: «Пагу хочет сахару!» И Софья Андреевна научила ее продолжению этой фразы, и она довольно четко отщелкивала своим птичьим языком: «Пагу хочет сахару и еще чего-то!» Говорила явственно, вполне разборчиво и притом передавала интонацию того, кто научил ее: первую половину фразы произносила безразлично и невыразительно, а вторую — «и еще чего-то» — говорила так, словно намекала на запретное, не совсем допустимое, чего нельзя назвать прямо.

Не прошло и двух недель, как Миша начал чувствовать тягостную неловкость. Он не мог пожаловаться ни на что, но его волнующе смущало то, что он живет с Софьей Андреевной вдвоем и что в квартире кроме них никого нет. В этом он чувствовал что-то непозволительное и вместе с тем влекущее. И ему по-странному казалось, будто такая непозволительность как раз что-то позволяет и к чему-то ведет.

Долгое время ему было трудно выполнять приказ Софьи Андреевны: говорить ей «ты» и называть ее Sophie. Он с трудом выдавливал из себя эти слова и в то же время хотел говорить их. Софья Андреевна, конечно, заметила это и хохотала над ним, нарочно требуя:

— Скажи! Скажи вот так: «Sophie, мне с тобой очень хорошо!» Ну? «Sophie… мне… с тобой… очень хорошо!» Повтори же!

Он послушно повторял, но при этом опускал глаза и краснел. Но чувствовал на себе ее взгляд, и его дыхание становилось слегка прерывистым.