Джоди Пиколт - Чужое сердце

Заперев Шэя, Смит вытащил бланк из кармана и просунул его в окошко моей камеры.

Как только офицеры покинули наш ярус, послышался тихий, робкий писк.

– Шэй? – окликнул я. – А почему ты не можешь заполнить этот бланк?

– У меня со словами беда.

– Уверен, начальник тюрьмы не обратит внимания на грамматические ошибки.

– Нет, не в том дело. Когда я начинаю писать слова, буквы путаются.

– Тогда скажи мне, и я напишу текст за тебя.

Последовала пауза.

– Ты и вправду сделаешь это для меня?

– Завязывайте уже с этой мелодрамой! – цыкнул Крэш. – Тошно слушать.

– Скажи начальнику тюрьмы, – начал диктовать Шэй, – что я хочу пожертвовать свое сердце после смерти. Хочу отдать его девочке, которой оно нужнее, чем мне.

Я приложил бланк к стене и, заполнив все поля карандашом, подписался фамилией Шэя. Привязал бумажку к своему отрезу лески и просунул ее в узкий проем под дверью его камеры.

– Отдай это офицеру, который будет делать обход завтра утром.

– Знаешь, Борн, – задумался Крэш, – не пойму я, что ты за человек. С одной стороны, ты говнюк, убивший маленького ребенка. За это ты заслуживаешь того, чтобы в следующей жизни родиться грибком на ногах Джоуи. С другой стороны, ты завалил копа, и я, например, благодарен, что в мире одной свиньей стало меньше. Как же прикажешь к тебе относиться? Ненавидеть тебя или уважать?

– Ни то, ни другое, – ответил Шэй. – И то, и другое.

– Знаешь, что я думаю? Убийство ребенка перекрывает все хорошее, что ты сделал. – Крэш встал, подошел к передней стенке камеры и начал колотить металлической кофейной кружкой по плексигласу. – Выкинуть его! Выкинуть! Выкинуть его!

Джоуи, не привыкший быть хоть на одну зарубку ниже кого-то на тотемном столбе иерархии, первым подхватил эту песню. Затем присоединились Техас и Поджи, которые слушались Крэша во всем.

Выкинуть его.

Выкинуть его.

Голос Уитакера захрипел в громкоговорителе.

– У тебя проблемы, Витал?

– У меня проблем никаких. Проблемы – у этого ублюдка-детоубийцы, вот у кого. Я вот что скажу, офицер. Выпустите меня на пять минут, и я освобожу добропорядочных налогоплательщиков Нью-Хэмпшира от лишней возни…

– Крэш, – мягко сказал Шэй, – угомонись.

В этот момент меня отвлек свистящий звук, доносившийся из крохотной раковины в моей камере. Как только я встал, чтобы выяснить, в чем дело, из крана хлынула струя. Это было весьма необычайное происшествие по двум причинам: во-первых, давление в трубах всегда было очень слабым и даже в душевой можно было рассчитывать лишь на тоненькую струйку; во-вторых, вода, брызнувшая через край металлической чаши, была темно-красного цвета.

– Б…! – вскрикнул Крэш. – Я весь промок!

– Ой, да это же кровь! – в ужасе пролепетал Поджи. – я этой дрянью умываться не буду.

– И в туалете то же самое, – добавил Техас.

Мы все знали, что трубы соединены. Это плохо тем, что если кто-то поблизости запустит в водопровод дерьмо, ты от этого дерьма не убережешься. Но есть в этом обстоятельстве и свои плюсы, к примеру, можно было передать записку по всему блоку, смыв ее в сток, и, прежде чем угодить в канализацию, она непременно промелькнет в унитазе соседа. Я заглянул в свой: там стояла багровая, как рубин, жидкость.

– Черт побери, – сказал Крэш. – Это же не кровь. Это вино. – Он принялся кудахтать как безумец. – Угощайтесь, дамы. За счет заведения.

Я не торопился принимать угощение. Я вообще не пил здесь водопроводной воды. Честно говоря, я подозревал, что лекарства, выдававшиеся мне по карточкам, были частью правительственного эксперимента, жертвами которого стали одинокие и никому не нужные заключенные. И мне вовсе не хотелось глотать воду, которую подавала в трубы эта администрация. Но тут я услышал, как Джоуи смеется, Кэллоуэй хлебает из-под крана, а Техас и Поджи распевают пьяные песни. Настроение на ярусе изменилось столь кардинально, что в колонке мигом захрипел Уитакер, сбитый с толку увиденным на мониторах.

– Что происходит? – спросил он. – Утечка воды?

– Можно и так сказать, – откликнулся Крэш. – А можно и иначе: нас всех страшно замучила жажда.

– Присоединяйся, – добавил Поджи. – Мы платим.

Все сочли эту шутку чрезвычайно остроумной, но, с другой стороны, каждый уже успел выхлебать по полгаллона этой непонятной жидкости. Я опустил палец в темную струю, все еще мощно бьющую в раковину. Возможно, дело в примесях железа или марганца, но вода действительно пахла чем-то сладким и липла к коже. Я наклонился и осторожно пригубил.

Мы с Адамом были, так сказать, тайными сомелье и нередко ездили в Калифорнию в туры по виноградникам. На прошлый день рождения Адам подарил мне каберне-совиньон урожая две тысячи первого года. Мы собирались выпить его в новогоднюю ночь. Через несколько недель я застал их вдвоем, переплетенных, как лианы, и увидел эту бутылку – сбитая неловким движением с тумбочки, она запачкала ковер, как кровь. Словно кровь уже пролилась, хотя ей только предстояло пролиться.

Когда сидишь в тюрьме так долго, как сижу здесь я, учишься получать кайф из самых неожиданных источников. Мне доводилось пить самогон на фруктовом соке, хлебе и конфетах; я нанюхивался дезодорантов в аэрозоле; случалось курить и банановую кожуру, обернутую в страницу Библии. Но это было другое. Это было самое настоящее вино.

Я рассмеялся, но вскоре из глаз моих потекли слезы. Я плакал об утраченном, о том, что подобно песку утекало сквозь пальцы. Скучать можно лишь по тем вещам, обладание которыми ты еще помнишь, а земные блага давно уже перестали быть частью моей повседневности. Я набрал полную кружку вина и осушил ее одним глотком. Я наполнял и наполнял ее, пил и пил, пока не смог забыть, что все хорошее в жизни рано или поздно кончается, – а уж эту-то науку я мог преподавать в университете, учитывая мое прошлое.

Но к тому моменту надзиратели уже сообразили, что водопроводчики допустили какую-то нелепую ошибку. Двое вне себя от гнева тут же примчались на наш ярус и остановились перед моей камерой.

– Ты! – скомандовал Уитакер. – В наручники!

Я послушно подверг себя привычной формальности и протянул запястья в окошко, чтобы их заковали в стальные браслеты. Таким образом Смит мог держать меня под контролем, пока Уитакер обыскивал камеру. Обернувшись через плечо, я наблюдал, как Уитакер сунул мизинец под струю и поднес его к кончику языка.

– Что это такое, Люсиус? – спросил он.

– Поначалу я думал, что это каберне, – ответил я. – Но теперь склоняюсь к мысли, что это всего лишь дешевое мерло.

– Воду подают из городского резервуара, – сказал Смит. – Заключенные не имеют возможности ничего в нее добавлять.

– Может, это чудо? – пропел Крэш. – Ты же на чудесах собаку съел, офицер Боголюб?

Дверь задвинулась, и руки освободились от оков. Уитакер замер на помосте перед камерами.

– Кто это сделал? – спросил он, но никто его не слушал. – Кто за это ответствен?

– Какая разница? – ответил Крэш.

– Советую добровольно признаться. В противном случае отключат воду на целую неделю, – пригрозил Уитакер.

Крэш только расхохотался.

– АОЗГС[5] нужен пример для подражания, Уит.

Когда надзиратели убрались, мы расхохотались. То, что раньше не вызвало бы и тени улыбки, сейчас казалось нам гомерически смешным. Я даже был не против слушать Крэша. Через некоторое время вино иссякло, но к тому моменту Поджи уже отключился, Техас и Джоуи дуэтом распевали ирландскую балладу «Мальчик Дэнни», а я стремительно лишался чувств. Последнее, что я помню, это что Шэй спрашивает у Кэллоуэя, как тот назовет птицу, а Кэллоуэй отвечает: «Бэтман-малиновка».[6] Потом Кэллоуэй предложил Шэю сразиться, кто больше вылакает, но Шэй отказался. Он, оказывается, вообще не пил.

После того как вода на ярусе I превратилась в вино, сантехники, ученые и тюремные администраторы два дня рекою текли в наши камеры. Очевидно, это произошло только на нашем блоке, да и то власть имущие поверили нам лишь потому, что во время переезда офицеры конфисковали все флаконы из-под шампуня, коробки из-под молока и даже пластиковые пакеты, которые мы находчиво использовали для хранения остатков вина, и анализы, взятые с труб, совпали с этим веществом. Хотя результаты нам официально не огласили, ходили слухи, что искомая жидкость была явно не проточной водой. Нас на целую неделю лишили права заниматься физкультурой и принимать душ, как будто в случившемся были виноваты мы сами. Прошло сорок три часа, прежде чем ко мне пустили Альму – тюремную медсестру, пахнувшую лимонной свежестью и чистым постельным бельем. Косы у нее на голове были закручены в такую прихотливую конструкцию, что, как мне казалось, спать она могла. только после вмешательства дипломированного архитектора. Обычно она навещала меня дважды в день – приносила целый поднос таблеток, яркой окраской и внушительными размерами напоминавших стрекоз. Помимо этого она наносила мазь на пораженные грибком стопы арестантов, проверяла зубы, сгнившие от метамфетамина, и производила все прочие процедуры, не требовавшие пребывания в лазарете. Признаюсь, я пару раз симулировал болезнь, лишь бы Альма померила мне температуру или кровяное давление. Она зачастую оказывалась единственным человеком, который прикасался ко мне за несколько недель.