Карин Ламбер - Дом, куда мужчинам вход воспрещен

Через три недели Франсуа ушел.

В последний раз она видела его в октябре, это был месяц годовщины их встречи. Она знает, что было воскресенье, потому что три церковных колокола прозвонили незадолго до его ухода. Они собирались в тот день побегать в Булонском лесу. Но как он был одет? Она морщит лоб, припоминая. В широком сером свитере с высоким воротником или в черном? Она не уверена. Закрыв глаза, пытается придать четкость размытому образу, вспомнить его слова, когда он взялся за ручку двери. До скорого? Я схожу за хлебом? Bye baby? Я люблю тебя? Поцеловал ли он ее перед уходом? Он ведь знал, что уходит от нее насовсем.

Она провела день в тревоге, искала его повсюду. В понедельник примчалась в агентство в семь утра. Там он тоже так и не появился.

Первая открытка пришла в декабре.

«Я не могу, прости». Она перечитала десять раз, оторопев, в поисках какого-нибудь знака, хоть крошечного. Ничего, только австралийская марка. Сердце шальным барабаном отбивало удары в груди. Она одна пошла в больницу. Половины «Розали и Франсуа» больше не было рядом. Врачи с серьезным видом сообщили ей, что ее сердце бьется с частотой двести сорок семь ударов в минуту. Говорили о болезни Бувре, об электрическом проводе, который надо-де отрезать, чтобы это не повторилось. А она-то знала, что ее сердце сорвалось с цепи, пытаясь догнать бежавшего Франсуа, и если надо кого-то отрезать, то зовут его не Бувре. Они больше не функционировали в одном ритме.

В больнице и потом, выздоравливая, она часто вспоминала милый обычай, которому научила ее свекровь.

– Не забудь сказать «Помни дом» и побрызгать водой под ноги тем, кто отправляется в дальний путь. Чтобы они вернулись живыми и невредимыми, – добавляла она.

Розали часто брызгала водой. Но не в то октябрьское воскресенье, когда он ушел от нее. Какой смысл, она ведь думала, что он вернется через пять минут.

Когда ее сердце вновь забилось в нормальном ритме, прежней Розали больше не было. А новая хотела другой жизни. Начать все заново. Без него. Без его рук на ее плечах. Она старалась забыть их дуэт, идеального отца, воплощением которого он был для нее, и все то, к чему стремилась всей душой, – завести с ним кучу ребятишек.

Однажды она увидела объявление: «Прелестная квартирка в красивом доме (следовал адрес в квартале) ждет ЖИЛИЧКУ». Так в тридцать два года она поселилась в доме женщин, поставивших крест на мужчинах.

С собой она не принесла почти ничего. Оставила позади все свои плазменные панели, планшеты, смартфоны, автоответчики, все свои «вы можете связаться со мной круглосуточно» и «я перезвоню вам через пять минут», все свои связи и контакты.

Женщины из дома приняли ее в свой круг и подарили ей другую жизнь. Поблизости был бассейн. У нее вошло в привычку плавать каждое утро. Ей посоветовали заняться йогой. Она, прежде незыблемая, как ее жизненные ориентиры, обрела гибкость. Карла приобщила ее к медитации. Потом Розали захотелось передать другим то, чему она научилась сама. И мало-помалу она снова начала улыбаться.

Пять лет спустя она любит гулять в тишине в японских садах. Совершенство линий, деревца, подстриженные маникюрными ножничками, журчание воды под деревянными мостиками, кусты букса всевозможных форм – все умиротворяет ее и очаровывает. Она бы и хотела узнать край света иначе, чем по открыткам, но ни одна мантра не в силах помочь ей преодолеть панический страх перед самолетом. А главное – ей нравится думать, что дом женщин недалеко.

Джузеппина поднимается по знакомой лестнице, приволакивая больную ногу. Она знает как свои пять пальцев темное дерево закругленных от времени ступенек и полоску света на серой стене, когда на улице солнечно в этот час. На площадке второго этажа она встречает Жан-Пьера, который приветствует ее долгим мяуканьем, разворачивается и крадется вверх на ступеньку впереди. Сколько раз поднималась она по этой лестнице, чтобы разделить миску супа дождливым воскресеньем на диванчике у одной или другой соседки? Они называют это «дружбой, доступной в тапках».

В розовой тунике, шали и мягких брючках, босая, Розали сидит в идеальной позе лотоса так, будто делала это всю жизнь. Ее руки лежат одна на другой ладонями к небу. Взглядом она приглашает соседку сесть напротив. Джузеппина никак не может найти удобную позу, опирается то на одну ягодицу, то на другую, в результате сидит в шатком равновесии. Жан-Пьер, с комфортом замерший в позе кота, будто посмеивается над ее неуклюжестью.

Всякий раз, видя, как подруга хромает или морщится от боли, Розали вспоминает об аварии. Шел дождь. Джузеппина, беременная на шестом месяце, резко затормозила, чтобы не сбить прохожую, которая переходила улицу не глядя по сторонам. На мокрой дороге машину занесло. Рассеянная женщина осталась цела, а Джузеппину пришлось буквально собирать по кускам. Только живот, который она прикрывала руками, когда ее нашли без сознания, был невредим. Перелом бедра и оставил ей в наследство эту валкую походку. По заключению врачей она была вполне здорова. Последствия остались в голове. Сама она утверждала, что это память. Каждый шаг был для нее напоминанием, что она выжила только чудом. Дочку свою она назвала Фортуной – удачей. Когда ее выписали из больницы, муж, отец и братья забрали у нее ребенка, заявив, что она не в состоянии о нем заботиться: хороша мать, которая уматывает на работу в пять утра, да еще и хромоногая!

О Фортуне Джузеппина почти никогда не говорила. Она видела дочь только в каникулы, на Сицилии, у теток. Если те соглашались. Она боролась. Тщетно! Мужчины оказались сильнее ее материнской любви.

Каждый год 11 апреля, в день рождения Фортуны, она часами ковыляет куда глаза глядят, а потом пьет, пока, измученная, не забудется сном. У нее есть одна-единственная фотография дочки, которую она прячет под матрасом и иногда на нее смотрит. Не слишком часто.

– Знаешь, мысли – все равно что насекомые. Если тебе досаждает их жужжание, сосредоточься на дыхании. Внутри тебя есть оазис, в котором ты всегда можешь отдохнуть, расслабиться, – говорит ей Розали.

– Постараюсь думать о том, чтобы не думать, – бормочет Джузеппина.

– Ничто не заменит ежедневных упражнений на коврике, каждое утро, прежде чем начать день.

– Alle cinque del mattino?[29]

– Закрывай хорошенько окна и дыши, пока стоишь в пробках.

– Розали, у меня судорога!

– Сосредоточься на боли. Пошли сигнал к разрядке туда, где свело.

– Сигнал не дошел… телеграфист бастует!

– Ладно, на сегодня достаточно.

Джузеппина, кряхтя, поднимается, делает несколько неуверенных шагов, останавливается перед фотографией:

– Это твоя свадьба?

На голове венок из цветов, Розали и Франсуа смеются, стоя босиком в траве.

– Была, – выдыхает Розали.

– Я никогда не забуду мою свадьбу! La prima note di nozza…[30]

– Какой он был, твой муж?

– Сицилиец. Еще бы!

В этой семье, где все решали мужчины, мужа ей выбрали Тициано, Анджело и Фабио, а Марчелло сказал свое веское слово: «Ты выйдешь замуж за Луиджи».

Они не хотели повторять ошибку, допущенную с ее кузиной Беттиной, которой позволили гулять одной, а она возьми да свяжись с каким-то ничтожеством-неаполитанцем.

Отец пригласил родителей парня в дом, договорился с ними о дне венчания, устроил пышное празднество, чтобы все знали, что его дочь девушка и сочетается законным браком.

– Красивый он был, Луиджи?

Джузеппина морщится:

– Коренастый коротышка, кривоногий, губастый, с курчавыми волосами на ляжках и ягодицах.

Розали думает о Франсуа. Даже его имя она любила. И его нежные, ласковые руки, его перечно-лимонный запах, его плечи, его смех… Она любила в Франсуа все.

– В день нашей свадьбы, – продолжает Джузеппина, – собрались все друзья Луиджи, итальянцы и испанцы. Все сидели у телевизора в углу банкетного зала и смотрели футбол. Луиджи весь издергался, вставал, ходил кругами, снова садился.

Ей тогда это показалось трогательным: мачо дал слабину перед первой брачной ночью. А он-то нервничал в ожидании исхода матча.

– Когда фотографировали и говорили речи, когда резали торт, когда объявили первый танец, другие гости спрашивали: «Где же новобрачный?»

– Ну да, и где он был?

– Все там же, перед телевизором. Это было 3 июля 1990-го, полуфинал чемпионата мира, Италия – Аргентина. Сама понимаешь, ему было не до меня, новобрачному!

– У меня это было тоже летом, – мечтательно говорит Розали. – 23 июня. В тот день я сказала «да» на всю жизнь.

– А после свадьбы, когда гости разошлись, мой новоиспеченный муж спустил брюки взятого напрокат костюма и выловил свою штуковину в кудрявой черной чащобе. Он взял меня перед телевизором, глядя поверх моей головы повторы голевых моментов. И все кричал: «Dai Toto dai!» Тото – это Сальваторе Скиллачи, форвард из Палермо.