Пауло Коэльо - Дневник мага

— Ну а маг? — осведомился я, вспомнив сказанные накануне слова Петруса.

Тот молча показал глазами на худощавого, средних лет монаха в очках, который сидел рядом с другими на длинной скамье, окружавшей главный алтарь. Возможно ли: монах — и одновременно маг? Мне хотелось, чтобы месса поскорее закончилась, но ведь Петрус сказал мне, что ход времени определяется исключительно нами, и благодаря снедавшему меня нетерпению служба продолжалась больше часа.

Когда же наконец отзвучали последние слова, Петрус, оставив меня на скамейке, вышел вслед за монахами в заднюю дверь. Я разглядывал пышное убранство храма и сознавал, что должен был бы помолиться, однако ничего не получалось. Я ни на чем не мог сосредоточиться: изображения святых казались мне бесконечно далекими, принадлежащими временам, которые минули и никогда больше не воротятся, как никогда не настанет вновь золотой век Пути Сантьяго.

Петрус появился в дверях и молча подозвал меня к себе.

Мы вышли во внутренний монастырский сад. Посередине стоял фонтан, и, присев на край каменной чаши, поджидал нас монах в очках.

— Отец Хавьер, вот пилигрим, о котором я вам говорил, — отрекомендовал меня Петрус.

Монах протянул мне руку; мы поздоровались, и замолчали. Я ждал — вот-вот что-нибудь произойдет, однако слышались только петушиный крик да клекот ястребов, вылетевших на ежедневную охоту. Монах смотрел на меня безо всякого выражения — примерно так же, как мадам Дебриль, когда я произнес Древнее Слово, — и наконец все же первым нарушил долгое и тягостное молчание:

— Сдается мне, мой дорогой, рановато начали вы взбираться по ступеням Традиции.

Я ответил, что мне уже тридцать восемь лет и я с честью прошел все ордалии10.

— Все, за исключением одной — последней и самой важной, — сказал он, продолжая глядеть на меня все так же безразлично. — А без нее все, чему вы научились, ничего не стоит.

— Потому-то я и совершаю Путь Сантьяго.

— Это ничего не гарантирует. Идите за мной. Петрус остался в саду, я же двинулся следом за отцом Хавьером. Пройдя несколько крытых галерей, миновав гробницу, где упокоились останки короля Санчо Сильного, мы оказались в маленькой часовне, стоявшей несколько на отшибе от основных зданий Ронсевальского монастыря.

Внутри не было ничего, за исключением стола, на котором лежали книга и меч. Но это был не мой меч.

Монах расположился за столом, не предложив мне присесть. Он взял пучок каких-то трав и поджег их, отчего часовню окутал легкий аромат дыма. С каждой минутой происходящее все больше напоминало мне встречу с мадам Дебриль.

— Прежде всего, хочу предостеречь вас, — сказал отец Хавьер. — Путь святого Иакова — всего лишь один из четырех. Это — Пиковый Путь. Он может наделить вас могуществом, но этого еще недостаточно.

— Каковы же три других?

— Два, по крайней мере, вам известны. Первый — это Путь Иерусалимский, или Червовый, или Грааля: он дарует умение творить чудеса. Второй —

Римский, или Трефовый Путь, который научит общению с другими мирами.

— Не хватает только Бубнового, чтобы собрать все масти карточной колоды, — пошутил я.

— Совершенно верно, — засмеялся отец Хавьер. — Это тайный путь. Если вы когда-нибудь пройдете по нему, то обязаны будете молчать об этом. Пока оставим его. Где ваши раковины?

Открыв рюкзак, я достал раковины с образом Богоматери Визитации. Монах поставил их на стол, простер над ними руки и стал концентрировать волю, попросив меня сделать то же самое. Аромат благовоний становился все сильнее. Глаза наши были открыты, и внезапно я заметил, что происходит то же явление, что и в Итатьяйе — раковины изнутри налились светом, который ничего не освещал. Исходящий из гортани отца Хавьера голос произнес:

— Там, где твое сокровище, там и твое сердце. Это была фраза из Библии. Но голос продолжал:

— А там, где твое сердце, — там и колыбель Второго Пришествия Христа. Как и эти раковины, паломник — это всего лишь оболочка. Когда разобьется оболочка, которая есть верхний слой Жизни, появится сама Жизнь, состоящая из Агапе11.

Он убрал руки, и свечение исчезло. Потом записал мое имя в книгу, лежавшую на столе. На всем Пути Сантьяго мое имя было записано всего лишь трижды — в книгу мадам Дебриль, в книгу отца Хавьера и — уже потом — в книгу Могущества, куда я занес себя собственноручно.

— Вот и все, — промолвил монах. — Теперь можете идти. Да благословят вас Пречистая Дева Ронсевальская и святой Иаков.

— Путь Сантьяго отмечен желтым по всей Испании, — сказал он, когда мы вернулись туда, где ожидал нас Петрус. — Если заблудитесь, ищите эти знаки — на деревьях, на камнях, на дорожных указателях, — они выведут вас куда надо.

— У меня хороший проводник.

— Старайтесь прежде всего рассчитывать на самого себя. Тогда, быть может, не придется шесть дней кряду кружить по Пиренеям.

Выходит, Петрус уже рассказал ему о моей оплошности.

Мы попрощались. Когда выходили из Ронсеваля, туман уже совсем рассеялся. Прямой и ровный путь расстилался перед нами, и я стал искать желтые знаки, о которых упомянул падре Хавьер. Рюкзак потяжелел — в таверне я купил бутылку, хоть Петрус и говорил, что в этом нет нужды. После Ронсеваля на протяжении нашего пути должны были встретиться еще сотни городков, но спать под крышей мне почти не придется.

— Петрус, а почему падре Хавьер говорил о Втором Пришествии Христа так, словно оно происходит сейчас?

— Так оно и есть. Оно происходит всегда. В этом — тайна твоего меча.

— И вот еще… Ты, помнится, сказал, что я встречусь с колдуном, а я встретил монаха. Что общего у магии с католической церковью?

В ответ Петрус произнес одно-единственное слово:

— Всё.

— Вот здесь, на этом самом месте, была убита Любовь, — сказал старик-крестьянин, указывая на маленькую часовню, притулившуюся у скалы.

Мы шли пять дней кряду, останавливаясь лишь для того, чтобы поесть и поспать. Петрус предпочитал не распространяться о своей жизни, но много расспрашивал меня о Бразилии и моей работе. Говорил, что ему нравится моя страна и что Христос Спаситель, простирающий руки на горе Корковадо, ему гораздо больше по душе, чем тот, кого изображают распятым на кресте. Петруса интересовало все, но особенно он любопытствовал насчет бразильских женщин — такие же они красивые, как испанки? Жара в те дни стояла непереносимая, и почти во всех закусочных и в деревеньках, где мы останавливались по дороге, народ жаловался на засуху. Из-за жары мы стали соблюдать сиесту, как испанцы, и отдыхали с двух до четырех дня, когда солнце припекало особенно сильно.

В тот день мы устроили привал в оливковой роще, и к нам подошел один старый крестьянин, угостивший нас вином. Испанцы имеют обыкновение пить вино в любую погоду, так что жара им не помеха — обычая этого в здешних краях придерживаются уже много веков.

— А что вы подразумевали, сказав, что здесь была убита Любовь? — поинтересовался я, так как мне показалось, что старик не прочь поговорить.

— Много веков назад одна принцесса совершала паломничество по Пути Сантьяго. Звали ее Фелиция Аквитанская, и вот, на обратном пути, она вдруг решила бросить все и остаться жить здесь. Она и была этой Любовью — богатство свое раздала беднякам, а сама стала ухаживать за немощными.

Петрус свернул одну из своих чудовищных самокруток, и я заметил, что он, хоть и пытается выглядеть равнодушным, к рассказу прислушивается внимательно.

— И тогда отец принцессы послал за ней ее брата, герцога Гильермо, чтобы тот вернул ее домой. Но Фелиция отказалась с ним пойти. Герцог, отчаявшись ее уговорить, пришел в ярость и заколол ее прямо в той церкви, что видна отсюда. А церковку эту Фелиция построила собственноручно, чтобы было где лечить бедняков и возносить молитвы Богу.

Когда герцог опомнился и понял, что совершил, он отправился в Рим — покаяться Папе. И тот наложил на него епитимью — совершить паломничество по тому же Пути Сантьяго. Вот тут и произошла интереснейшая вещь: когда герцог уже возвращался, он, дойдя до здешних мест, вдруг испытал чувства, весьма сходные с теми, что обуревали в свое время и его сестру. Так он и остался жить здесь, в той самой церкви, что построила Фелиция, и заботился о бедных до конца своих дней.

— Это закон воздаяния, — рассмеялся Петрус.

Старик его не понял, но я сообразил, о чем он говорит. Мы с ним давно уже вели долгие теологические споры об отношениях между Богом и человеком. Я настаивал, что в Традиции всегда имеется связь с Богом, хоть и далеко не простая. И путь к Богу, по моему мнению, не имеет ничего общего с тем паломничеством по Пути Сантьяго, которое мы сейчас совершаем, — с его священниками-колдунами, цыганами-дьволятами и со святыми, совершающими чудеса. Все это мне казалось примитивным и слишком тесно связанным с христианством. Мне недоставало очарования, изящества и экстаза, свойственных ритуалам Традиции. Петрус, со своей стороны, утверждал, что главным достоинством Пути Сантьяго является его простота. Это Путь, по которому может пройти каждый, смысл его понятен не изощренному в премудростях обычному человеку, а потому только такой путь может привести к Богу.