Олег Врайтов - Записки фельдшера

Подъезд был старый, узкий, с характерным запахом подвала, облупившейся зеленой краской на стенах, поблекшей побелкой на потолке, щедро украшенной черными пятнами от подбрасываемых шаловливыми детками спичек, богатой настенной росписью, позволявшей довольно точно определить музыкальные, сексуальные, религиозные и политические пристрастия обитающих в доме людей. Дом жил уже не первый десяток лет, и, весьма вероятно, большая часть этих безвестных поэтов и художников уже давно выросла, обзавелась потомством и приучила оное продолжать свой нелегкий труд — об этом можно было судить по некоторым высказываниям, точно датируемым недавним временем. Перила тоже были немолодыми, покрыты уже не одним слоем краски, незатейливо накладываемой поверх старой, кое-где будучи отполированными до блеска руками или какими-то иными местами. Картину довершали деревянные двери старого образца, утопленные в непривычно толстых стенах, возле которых, как почетный караул, стояли пластиковые бутылки с водой. Как объяснил мне как-то Костя, это отнюдь не для бомжей, терзаемых жаждой — вроде бы они отпугивают представителей семейства кошачьих, желающих в очередной раз переброситься друг с другом пахучими приветствиями. Я всегда считал это крайне сомнительным, но, судя по всему, пребывал в меньшинстве — бутылки я часто встречал в подъездах подобных домов, заботливо выставленные рядком справа и слева от дверного косяка.

— Какой этаж?

— Четвертый, — буркнул напарник. Костя был не в настроении, и я его понимал. Дежурство было ну очень тяжелым, и сейчас, к вечеру, сил даже на вымученную улыбку у нас не оставалось. Дневная жара дала о себе знать шквалом вызовов, как домашних, так и уличных, как по делу, так и по без оного — последний вклад в нагромождение последнего сделала астматичка, имевшая при осмотре приступ упомянутой бронхиальной астмы в легкой форме, более того — имевшая даже небулайзер и беродуал для его снятия, но вызвавшая «Скорую» по причине того, «что у меня физраствор теплый, он на меня плохо действует, поэтому я и позвонила, чтобы вы свой привезли». Уж не знаю, не мерещилась ли ей катящаяся за санитарной машиной морозильная установка — мой фельдшер не стал жеманиться и, обругав дамочку полуцензурными словами, хлопнул дверью. С утренней пересменки мы сделали к тому моменту одиннадцать вызовов, этот достался нам вместо и так пропущенного обеда.

Вечерняя пересменка наших ожиданий не оправдала, потому как на подстанцию мы приехали с опозданием, времени хватило только-только перебросить инвентарь из машины в машину, и тут же заголосил селектор, выкрикивая номера бригад, а через пять минут на крыльце показался совершенно озверевший Костя, с ядовитой аккуратностью складывающий вчетверо лист карты вызова.

— Актив, драть вашу мать! — рявкнул он, прыгая на сиденье в кабине. — Вот каким местом они там думают, а? Или они его уже отсидели совсем?

Дальше полилась матерная ругань, пока я разглядывал карту. Да, повторный вызов, инсультная больная 72-х лет. Вызывает дочь. Я тяжело вздохнул. Хоть и не медик, но догадываюсь, что не в силах и компетенции «Скорой помощи» вылечить инсульт в домашних условиях. И если уж эта больная с таким диагнозом сейчас дома, а не в больнице, значит — дела ее совсем неважны.

По лестнице мы оба поднимались тяжело, с трудом переставляя натруженные за день ноги. Форма снова привычно липла к спине и подмышкам. Очередной четвертый этаж, очередной вызов «ни о чем». Сценарий привычен — зайдем, поздороваемся, выслушаем жалобы родных на состояние больной и бесчеловечных тварей, которые работают в больницах, поликлиниках и на выездных бригадах, после чего скажем, что помочь больной мы не можем и, провожаемые далеко не пожеланием доброго пути, выйдем обратно в душный вечер. Не раз уже было. Ну не может «Скорая» одним волшебным уколом исцелить то, от чего отступился и стационар, и участковый врач! Неужели люди этого не понимают? А если понимают — какого дьявола мы сейчас сопим носами, волоча себя, терапевтическую сумку и кардиограф на четвертый этаж?

Дверь была приоткрыта и подперта табуреткой, покрытой сверху вышитой разноцветными нитками тряпицей.

— Заходите, мальчики, заходите… сюда, сюда…

Не отвечая, мы проследовали в темную узкую прихожую, стукнувшись по очереди правым коленом о неудачно стоящее трюмо, и оказались в комнате. Встречавшая нас женщина щелкнула выключателем, и желтый свет лампы накаливания залил помещение.

Пациентка лежала на матрасе, который был постелен прямо на полу, одета была лишь в ночную рубашку, скошенную так, что не оставалось сомнений — одевалась она не сама. На свет она не отреагировала, тяжело, с булькающими звуками дыша и конвульсивно двигая грудной клеткой.

— Вот.

— Что — вот? — тяжело спросил Костя.

Женщина — дочь, насколько я понял, нервно одернула халат.

— Я не знаю, мальчики… вы меня тоже поймите. Ее никуда не берут, понимаете?! Я в больницу звонила, ее не хотели брать, на такси туда возила — они ее обратно вернули! Сказали, что состояние уже тяжелое, они ничем помочь не могут! А как я могу маму бросить? А?! Вы бы бросили?!

Постепенно она все больше и больше срывалась на крик:

— Я… тут вот одна! Одна! Никого нет, и она лежит! С утра говорила, кашку кушала, а сейчас…

Она внезапно упала на диван, словно у нее резко подкосились ноги и глухо, надрывно заплакала. Напарник со стуком поставил ящик на пол и неловко, словно стесняясь, положил ей руку на плечо:

— Женщина, миленькая, мы вас прекрасно понимаем. Но и вы нас поймите — тут мы ничего…

— Ну хоть что-нибудь! — закричала дочь. — Ребятки, вы же врачи, ну неужели вы ничего не можете?! Вас же учили! Как вы можете так говорить, это же человек живой!

Я молчал. Костя, словно окаменев, стоял рядом с рыдающей женщиной, все так же держа руку на ее плече. Комната была очень бедной — неопределенного рисунка обои, поблекший календарь трехлетней давности с тремя котятами, играющими с клубками, в серванте черно-белые фотографии, рюмки, фужеры, супницы и сахарницы, полные посторонних вещей — заколок для волос, марок, кон-валют из-под таблеток, сточенных карандашей, стержней для шариковых ручек. Запах старости, пыли, ветхой мебели, упомянутой каши — рядом с пациенткой на тумбочке стояла тарелка с вмерзшей в застывшую кашу вилкой. Атмосфера бедности и беды, давящая атмосфера, вызывающая практически непреодолимое желание бежать отсюда со всех ног. Не должно быть так в нашей работе! За этот год у меня «Скорая» постоянно ассоциировалась с интенсивной терапией, обязательным доступом к вене, кислородной маской, даже с носилками и обязательно с реанимацией (хотя на такой я был всего лишь один раз, и то — без результата). Но всегда, всегда мы что-то делали! Не было у меня еще случая, когда, приехав, все что мы могли — это смотреть и беспомощно переглядываться.

— Хоть что-нибудь, мальчики… я вам заплачу.

— Прекратите! — резко оборвал ее Константин. Он снял с шеи фонендоскоп, встал на колени возле лежащей, положил мембрану ей на грудь. По тому, как сдвинулись его брови, я понял, что дело даже хуже, чем он предполагал. В комнате было душно, по моей спине и груди юркими змейками стекали капли непрошеного пота. Где-то нудно колотилась о стекло жужжащая муха.

— Ну что?

— Ничего, — буркнул напарник. — Андрей, систему доставай, физ и магнезию.

Время словно сгустилось. Как в тумане, я подавал напарнику ампулы, нажимал кнопки на кардиографе, механически отмечая в расходном листе истраченное. Спина Кости уже полностью была мокрой от пота, запах квартиры назойливо лез в нос, в глаза и, казалось, пропитал собой всю кожу. Лился раствор в капельницу, тикали часы на стене, где-то билась о стекло занудная муха, из распахнутого окна неслись крики играющих во дворе детей. Больная все так же лежала, лучше ей не становилось, и глаз она не открывала. Разве что дыхание перестало быть таким шумным — но и только. Дочь сидела на диване, всхлипывая, вытирала красное лицо ладонью, периодически обводя комнату взглядом. В те моменты я отворачивался, чтобы не видеть невысказанный вопрос в ее глазах. Потому что ответ был очевиден и написан на выражении лица Константина.

Костя поднялся. Дочь тоже подняла голову.

— Все, — сказал он. — Мы сделали все, что в наших силах. Больше…

— Она умрет? — чужим голосом спросила женщина.

— Это инсульт, — жестко ответил Костя. — Если уж он случился, назад отыграть его не получится. Поймите нас. То, что можно сделать в условиях «Скорой помощи», я сделал. Но я не Бог.

— Я понимаю. Сколько я вам должна?

Не отвечая, напарник направился к дверям, дернув головой. Я торопливо начал собирать разложенный ящик, старательно избегая взгляда женщины. Та снова сидела в той же позе, спрятав лицо в ладонях. Проклятье, ну почему так? Почему все закончилось вот так?