Сад Лиоты - Риверс Франсин

Повернувшись спиной к раковине, Лиота сделала несколько шагов к столику у окна, из которого был виден задний двор. Для этого ей пришлось собрать в кулак всю свою волю. Вздрагивая от мучительной боли в коленных суставах, она медленно опустилась на стул. Брызги дождевой воды, которые попадали на оконное стекло из засорившегося водосточного желоба, размыли осевшую на нем многолетнюю грязь. Уже лет десять Лиота не забиралась по лестнице на крышу, чтобы почистить желоб, и последний раз мыла окна прошлой весной. После вчерашнего дождя стекла стали мутными.

Сквозь них можно было разглядеть заброшенный сад — место ее уединения и восстановления сил. Теперь она бросила на него беглый взгляд — так больно ей было видеть одичавшие кусты роз. Когда-то она с любовью и старанием подстригала их, а теперь спутанные ветви торчат во все стороны. Повсюду с завидным упорством пробиваются сорняки, и в их беспредельной вольнице гибнут посаженные цветы. Поблекшая трава на газоне кое-где полностью исчезла, а местами буйно разрослась. Вдоль кирпичной стены все еще стоят глиняные цветочные горшки, но ценные растения, которые она покупала на заработанные с таким трудом деньги, безвозвратно погибли то ли от летней засухи, то ли от зимних дождей. Вишни, осыпавшиеся в прошлом году на площадку внутреннего дворика, сгнили, оставив после себя пятна, похожие на капли засохшей крови. Ах, и ее милая бледно-лиловая глициния…

Лиота закрыла глаза и погрузилась в глубокую печаль. Ее любимая глициния совсем одичала, молодые побеги разрослись, свились кольцами и придавили решетку, под их тяжестью она сломалась и провисла, преградив вход в огород, когда-то кормивший всю ее семью и соседей. Теперь там ничего не растет, лишь виднеются цветы горчицы и молочая да еще невысокие абрикосовые деревья, под которыми валяются сгнившие плоды.

Медленно разогнув пальцы, Лиота потянулась за газетой и сняла с нее голубую резинку, которую положила в пустой пластиковый контейнер из-под маргарина. Эти нелепые голубые резинки скапливаются в ее доме изо дня в день, из года в год, с тех пор как она стала выписывать «Окленд трибьюн». Что она собирается делать с ними? Для чего ей нужны дюжины пластиковых контейнеров, сложенные в кладовке? Или формы для выпечки пирога? Или журналы? Хвала Богу, подписка на них закончилась, и журналы больше не доставлялись. Зато теперь из почтового ящика она целыми кипами извлекала рекламные проспекты.

Настроившись прочитать всю газету, Лиота лишь просмотрела ее. Какая польза читать о том, что мир сошел с ума? Ирак с его террористами. Распавшийся Советский Союз с его ядерным запасом и озлобленным населением. Япония и Китай с их вековыми обидами. Что же касается местных новостей, то в Окленде, как ей уже давно известно, уровень преступности и коррупции гораздо выше, чем полагается. Передовицы? Одна и та же чепуха из года в год. Для чего читать все это? В одной из статей, которую она прочитала в последней газете, были полемические заметки о том, надо ли обучать детей из бедных кварталов афроамериканскому сленгу! Почему бы им не заняться изучением нормального английского языка? Она вспомнила, с каким завидным упорством изучала его мама Рейнхардт, несмотря на то, что не собиралась искать работу за порогом своего дома. Папа Рейнхардт в совершенстве владел английским, но работал только перед войной, пока всех американцев не охватили подозрительность и страх.

Нет, чтобы в очередной раз убедиться, что за ее долгую жизнь мир не изменился к лучшему, не стоило читать газет. В любом выпуске телевизионных новостей, которые показывали с четырех пополудни до одиннадцати вечера, она видела примеры человеческого произвола. Одно время она смотрела эти выпуски от начала до конца и удивлялась тому, что теперь для удовлетворения своего любопытства людям не нужно выходить на улицу и глазеть по сторонам. Все, кто желал увидеть такие примеры, могли смотреть многометровые пленки, отснятые из окна полицейской машины. Что же касается войн, то стоит лишь внимательно просмотреть несколько программ на Си-Эн-Эн, и все станет ясно. Не осталось, видимо, ничего слишком отвратительного или извращенного, что не могло бы обсуждаться во время открытых дискуссий на бесчисленных телевизионных ток-шоу.

— Даже не старайтесь ввести меня в заблуждение по поводу всей этой комедии положений, — пробормотала она окружающему ее безмолвию. Общественно приемлемое — так назвали поведение, неважно насколько отклонившееся от нормы. А вся эта шумиха вокруг знаменитостей, большую часть из которых она не знала?..

Господи, почему Ты до сих пор не забираешь меня домой? Я чувствую себя такой уставшей. У меня вся душа изболелась. Мне тошно от всего, что происходит в мире. И чем дальше, тем становится все хуже и хуже. Я сама уже ни на что не гожусь. Я превратилась в старую развалину, которая чуть не до смерти напугала соседских детишек. А у моих любимых детей своя собственная жизнь. Ну чем не подходящий сюжет для мыльной оперы?

Она поклялась себе, что никогда не будет смотреть сериалы. Но, доведенная до отчаяния, она порой включала телевизор лишь с одной целью — услышать человеческий голос.

Задержав внимание на комиксах, она пробежала глазами газетные колонки с советами, абсолютно точно зная, какие из них следует пропустить, а также заметки о самых невообразимых проблемах, большинство из которых, в чем Лиота не сомневалась, были надуманными.

Ничто не ново под Луной.

Иногда она чувствовала себя Томом из фильма «Подглядывающий»[4] или вуайеристом, украдкой наблюдающим за личной жизнью других людей. Ладно, почему бы нет, если собственная жизнь такая скучная? Она усмехнулась, представив, какие вопросы могли бы сорваться с языка того, кто отважился бы заглянуть в ее окно: «Что эта старая развалина делает за столиком в углу? Или перед телевизором, или в ванной комнате? Или в кровати, ворочаясь по ночам без сна, потому что почти весь день проспала в кресле?»

В одном из ток-шоу Лиота услышала, что люди должны тренировать свою память. Поскольку она уже не могла упражнять свое тело, она решила, что будет напрягать свою память, поэтому она увлеклась кроссвордами и изучением немецкого по книге, которую Бернард купил для нее сразу после их свадьбы. Жаль только, что она не занялась штудированием языка раньше. Это помогло бы ей наладить свои отношения с мамой Рейнхардт. Как бы там ни было, она все еще поддерживала свой мозг в рабочем состоянии. В последнюю очередь ей хотелось бы обнаружить, что у нее развивается старческое слабоумие или, чего доброго, болезнь Альцгеймера. И тогда, Господи помилуй, в один прекрасный день она уйдет из дома и начнет бесцельно бродить по улицам Окленда. В конце концов, она потеряется и заснет на чьем-нибудь пороге. Бедной Эйлиноре и Джорджу сообщат по телефону, что их несчастная старая мать ополоумела и заснула на скамейке в парке.

Возможно, это привлечет их внимание.

Одна ее старая подружка, с которой она вместе работала, была вынуждена из-за детей переехать в Чикаго. В одном из писем Китти Лундстром рассказала, что как-то раз она вышла погулять ярким солнечным днем и чуть не умерла от переохлаждения на пороге дома, прежде чем ее нашли дети. Она описала Лиоте свое состояние.

Светило солнце, но потом вдруг поднялся ветер. Разумеется, мне говорили что-то о ветре (ведь Чикаго называют «городом ветров»), но я никак не могла предположить, что бывает такая стужа. Я присела на ступеньку и не смогла встать. От крыльца тянуло таким холодом, будто я опустилась на медную скамью на Южном полюсе. Я подумала, что моя спина превратилась в ледышку. Мои вставные челюсти намертво смерзлись, и я не могла открыть рот, чтобы позвать на помощь. По-моему, все, кто проходил мимо, думали, что милая старушка сидит на пороге и улыбается, не желая расставаться со своими счастливыми воспоминаниями, тогда как губы мои фактически примерзли к деснам!