Джон Ирвинг - Чужие сны и другие истории

Элизабет Манн-Боргезе — так ее звали — была самой младшей из детей Томаса Манна. Скорее всего, вместе с родителями она переехала из Принстона в Лос-Анджелес, а затем и в Цюрих, где отец умер. Жалею, что не спросил ее об этом. Мы говорили совсем о другом — о фильме «Смерть в Венеции». По ее мнению, замысел Висконти сделать в фильме Густава Ашенбаха не писателем, а композитором (Висконти сделал его Малером) был вовсе не плох. Но очевидность сексуального влечения Ашенбаха к красивому мальчику Тадзио противоречила замыслу ее отца. «Чисто по-итальянски», — сказала об этом госпожа Манн-Боргезе. (Возможно, это были мои слова.)

С фильма наш разговор незаметно перешел на собак. Элизабет Манн-Боргезе принялась увлеченно рассказывать мне о своих экспериментах с собаками, сравнивая интеллект собак с интеллектом собственных внуков. Да, она любила своих внуков и отмечала их явную смышленость, зато ее собаки более обучаемы. Один пес умел играть на пианино, второй — печатать на машинке; все это они делали носами. Поначалу я усомнился: собачьи носы показались мне слишком деликатными органами для ударов по клавишам пианино и пишущей машинки. Вот если бы собаки делали это лапами… тогда, возможно… Каюсь, я тогда подумал, что дочь отчасти унаследовала литературные способности отца.

Мои фантазии относительно госпожи Манн-Боргезе были куда мрачнее. Я подозревал, что ее кашель вызван каким-нибудь смертельно опасным заболеванием. Уж слишком неестественной мне казалась легкость, с какой она отмахивалась от расспросов, продолжая утверждать, что это всего-навсего последствия гриппа. Меня волновало ее здоровье. Только потом я понял: там, в самолете, я не мог отделаться от подспудной мысли, что уже встречал похожую на нее женщину в одном из романов ее отца.

В первой фразе «Волшебной горы» тоже ощущается отрицание серьезной болезни. Начало романа — одно из моих любимых. «В самый разгар лета один ничем не примечательный молодой человек отправился из Гамбурга, своего родного города, в Давос, что в кантоне Граубюнден. Он ехал туда на три недели — погостить».[91] Бедный Ганс Касторп! С первой же фразы мы понимаем, что этот «ничем не примечательный молодой человек» едет туда не «на три недели». Это путешествие к концу его жизни.

Стоит ли удивляться, что мне было чрезвычайно тяжело отделить Элизабет Манн-Боргезе от ее кашля? Даже потом, пролистывая биографию Томаса Манна и глядя на фотографию Элизабет (там она снята милой маленькой девочкой), я опасался за нее, как часто опасался за героев романов ее отца. В этом не было никакой логики. С моей стороны было бы весьма невежливо написать госпоже Манн-Боргезе и спросить, справилась ли она с последствиями своего гриппа. Однако она мне очень понравилась, и я просто влюбился в историю о ее собаках. (С тех пор я пересмотрел первое впечатление и убедил себя, что один ее пес действительно играет на пианино, а другой — печатает на машинке, и оба делают это своими носами.)

Разумеется, я мог бы ей написать и вежливо осведомиться о здоровье. Она дала мне свой адрес, поскольку я глупым образом пообещал прислать ей какой-нибудь из моих романов. «Глупым образом», поскольку кто осмелится посылать собственный опус дочери Томаса Манна? И какой роман выбрать? Я никогда не писал об океанах, и только в заглавии одного романа есть слово «вода». Мне подумалось, что посылать госпоже Манн-Боргезе «Человека воды» было бы сквернейшей затеей. Какой идиот отважился бы посылать дочери Томаса Манна роман о человеке, тянущем с операцией на мочевых путях? Обещание превращалось в дилемму.

Если бы я вздумал написать рассказ о ней, я бы назвал его «Кашель Элизабет». Подобно Гансу Касторпу, Элизабет переступила бы порог санатория, откуда ей уже не суждено было выйти. Кстати, по тому, как она ела и маленькими глоточками пила шотландское виски, а так-же по тому, как она говорила о своих собаках, и, конечно же, из-за ее кашля она уже превратилась (в моем воображении) в один из безнадежно обреченных персонажей из романов ее отца.

Однако Элизабет Манн-Боргезе — реально существующая женщина. И в реальности у нее действительно был грипп, от которого она давным-давно излечилась. Вполне естественно, что внешне она похожа на своего отца и что сила творческого воображения, присущего Томасу Манну, захватила меня во время краткой встречи с его дочерью. Он обладал очень широким творческим воображением.

В шесть часов сорок минут утра наш самолет приземлился в Париже. Мы с Дженет немного замешкались с выходом: нужно было разбудить Эверетта и собрать его книжки и игрушки. Я заметил, что и величественная госпожа Манн-Боргезе не торопится покидать самолет. Она ждала, пока выйдут остальные пассажиры. Только когда я взял Эверетта за руку и мы покинули салон, я увидел стюардессу, ожидавшую ее с инвалидным креслом. Поистине «томасо-манновская» деталь.

— Какую книгу ты бы послал Элизабет Манн? — спросил я у своего друга Харви Лумиса.

— Короткую, — ответил он.

(Это был заведомая ложь: Харви знал, что у меня нет коротких романов.)

Я стал думать, не послать ли ей «Сына цирка». Причин было две: во-первых, это самое недавнее из моих произведений, а во-вторых — госпожа Манн-Боргезе рассказывала мне, что бывала в Индии на конференциях. Но интересна ли ей индийская жизнь? И потом, «Сын цирка» — самый длинный из моих романов.

А может, отправить ей «Правила виноделов»? Разве штат Мэн чуть-чуть не напоминает Новую Шотландию? И потом, это исторический роман и отчасти научный. Но опять-таки, акушерство и гинекология — темы не для всех.

Вполне подходящей могла оказаться «Молитва об Оуэне Мини». Там герой в конце концов перебирается в Канаду, потому что ненавидит Соединенные Штаты. Элизабет, помнится, говорила, что жизнь в Штатах ей не понравилась. Однако это роман о религии. Вдруг религия ее совершенно не интересует?

Оставался «Мир глазами Гарпа». Судя по отзывам о нем, это единственный из моих романов, который действительно нравится всем (издательства постоянно печатают дополнительные тиражи). Возможно, я — единственный, кто помнит, что после первой публикации «Мира глазами Гарпа» отзывы на него были разными. Рецензии на «Сына цирка», «Правила для виноделов» и «Молитву об Оуэне Мини» были лучше рецензий на «Гарпа». (Глядите, кто вдруг заговорил о рецензиях!)

Вопрос выбора оставался нерешенным. Выход мне виделся такой: я думал, что Гюнтеру Грассу понравится история о моей встрече с дочерью Томаса Манна на борту самолета. Возможно, Гюнтер подскажет мне, какую из книг лучше послать Элизабет. Возможно, даже эту.

Постскриптум. Я решил, что нельзя заставлять Элизабет дожидаться выхода этого сборника, который увидит свет не раньше чем через десять месяцев после нашей встречи в небе. Она произошла в апреле девяносто пятого. С моей стороны было бы крайне невежливо затянуть исполнение своего обещания до февраля девяносто шестого года да еще и сопроводить книгу «неформальным» письмом к Элизабет: «Приветик! Помните меня?» (Или что-нибудь в этом роде.)

Нет, заставлять ее ждать — это действительно некрасиво. Но ждала ли она? На дворе стоял июнь. Вдруг Элизабет забыла обо мне? Или наоборот, вспоминала как о лжеце, с которым судьба свела ее на борту самолета: небрежно одетом, запивающем рыбу красным вином и имевшем наглость утверждать, что он — писатель (примерно такие мысли крутились у меня в голове). Я не мог ждать сентября, когда встречусь с Гюнтером и расскажу ему эту историю. (Сейчас, через месяц с небольшим после того полета, я по-прежнему мысленно называл ее «Кашель Элизабет».) Я и не стал ждать сентября, а еще в мае написал Гюнтеру и подробно рассказал ему о неожиданной встрече с Элизабет Манн-Боргезе. Он ответил немедленно и пожелал узнать, какой роман я ей послал. Мне стало стыдно: Гюнтер считал, что я, будучи джентльменом, уже отправил Элизабет обещанную книгу.

И я послал ей «Правила виноделов». Решение было спонтанным, насколько может быть спонтанным решение, затянувшееся на два месяца. В июне я отправил в Галифакс бандероль, адресованную профессору Элизабет Манн-Боргезе, Международный институт океана при Университете Дальхузи. У меня нашлось изящное, в кожаном переплете, издание романа; это придавало книге некоторую элегантность, компенсировавшую ее содержание. И еще я подумал (на этот раз и вправду спонтанно): атмосфера сиротского приюта в Сент-Клауде, в штате Мэн, частично навеяна атмосферой безысходности, столь сильно запомнившейся мне, когда я читал описание санатория в «Волшебной горе». Во всяком случае, так я написал в сопроводительном письме к Элизабет. Кажется я еще добавил, что считаю «Правила для виноделов» одним из самых «настроенческих» своих романов, и если эти настроения тоже не навеяны творчеством Томаса Манна, откуда тогда они взялись? (Что-то в этом роде.)