Мария Арбатова - Меня зовут Женщина

Черновой был блистательный пофигист и принимал только веши, которые его заводили. И Лина знала, что в один прекрасный день она выпадет для него из числа этих вещей. И думала, что тогда она скорей всего умрет.

Она писала:

Но она не умерла. Она долго болела душой, кружилась в суицидных настроениях. А потом вышла в мир новой. Она поняла, что любила в Черновом то, чего в ней самой не хватало, и начала отстраивать это внутри себя. Она написала на бумажке в столбик все, чего боится, и все, в чем нуждается. Она помнила афоризм «Не боритесь с самим собой, силы слишком неравны» и стала его опровергать. Она победила страх одиночества, детских болезней, стоматологов, самолетов, предательства...

Доходили слухи, что Черновой осел в Прибалтике, увел даму с тяжелым взором у мужа — известного художника и ходит при ней по одной половице. Она не верила, пока кто-то не привез кассету с его новыми песнями. Это было попсовое говно для зарабатывания денег. Дама была назначена алиби тому, что у него хрустнул весь социальный хребет.

Ощущение острой боли у Лины давно прошло. На смену явилось раздражение бесхозяйственностью жизни: взяла талантливого человека, сунула в пламя страсти, вынула обычного. Чего было огород городить? Ну, боялся он эмоциональной зависимости от баб, ну так что? За это его, что ли, в рабство сдавать? Здесь стоял маяком целого поколения, а там пытается переплюнуть гонорарами художественного мэтра возле его бывшей жены. Она, конечно, говорила жизни гипотетическое «спасибо» за то, что отвалила ей этот роман как главное высшее образование, но обижалась за назидательность биографии Чернового.

Следующее утро в автобусе началось, можно сказать, традиционно. Организаторша долго откашливалась, а потом бодро объявила:

— В связи с финансовыми проблемами проекта прогулка на катере отменяется. Но мы готовы предложить вам не менее интересное приключение — одесскую канатную дорогу.

Под разочарованное обсуждение автобус затормозил на Французском бульваре, и пушкинистская тусовка рассредоточилась по грубым жестяным кабинкам. Размещение, впрочем, больше напоминало укрощение кабинок, поскольку сервис не предусматривал их остановки в процессе заселения. Дама с веером вывихнула ногу, господин с брюшком порвал брюки; и дрожа, и скрипя, кабинки поползли вниз к берегу. Тросы плотоядно урчали, а ветер с моря цинично раскачивал железные коробочки с пушкинистами.

— Федор Иванович, объясните мне как физик, — испуганно кричала дама с веером в соседнюю кабинку. — Там написано «Раскачивать кабинки опасно для жизни», как мне ее остановить?

— Я — физик-теоретик, а не механик, — отвечал собеседник, видимо, делавший на конференции доклад «Пушкин и физическая теория», — но мне кажется, особенной опасности пока нет.

Внизу ползли мелкие люди и пушистые заросли, сверху лупило солнце, а по золотому сечению пейзажа в сторону моря двигались участники пушкинского проекта.

Кабинки добрались до финала, но поскольку не было инструкций, никто не выпрыгнул на полном скаку, и, эпилептически дергаясь на повороте обратно, эскорт двинулся вверх, пока сбитая с толку служительница нижнего отдела канатной дороги в бессильной злобе кричала:

— Вы шо там, все идиоты? Вы шо, выйти не можете? Это ж другая оплата пошла! А ну как кто бы из кабинки на повороте сиганул? У меня б тут из вас один бульон был!

Путешественники чувствовали себя неловко, но ничем не могли ей помочь. Однако, не доезжая до финала, дорога замерла. Кабинки цинично повисли над шоссе, а пушкинисты схватились за валидол и заорали друг другу изо всех сил:

— Что там такое?

— Спросите у тех, кто туда ближе.

— Они все равно далеко!

— Но все-таки ближе, чем мы!

— Видимо, авария!

— А мы не упадем вниз?

— А кто знает, вы же в Одессе!

— Милочка, передайте мне какую-нибудь сердечную таблетку.

— Вы далеко...

— Так вы киньте.

— Да вы ж не поймаете. У вас же зрение плохое.

— Да вы киньте, вы только завяжите ее в носовой платок.

— Да я в него уже сморкалась.

— Какая разница, если мы все сейчас упадем вниз... Лина не без ехидства подумала, что погибнуть на одесской канатной дороге в пушкинском проекте, не добравшись до детского лагеря, просто стеб с перебором. Внезапно трос затрясло так, что дамы завизжали, затем он начал конвульсивно дергаться, подтягивая кабинки вперед. Пушкинисты молились и матерились, а Лина начала массировать оледеневшие от испуга руки.

По логике вибрации троса постепенно приходило понимание того, что кто-то уже выручает их, хотя и довольно экзотическим способом. Публика приободрилась и заголосила «Ямщик, не гони лошадей».

Линина кабинка была в середине, и момента вызволения, знаменующегося воплем «ура!», ей пришлось ждать долго. На площадке, откуда путешествие началось, стояла толпа возбужденных спасшихся, а три испитых мужичонка, обливаясь потом, манипулировали огромной катушкой с тросом.

— Я вообще не понимаю, товарищи, о чем этот крик? — удивлялась организаторша. — Ну, кончилось электричество! Ну так что? Вас что, не подтянули? Оставили спать ночью в кабинке? Вот люди за гроши работают, вас подтягивают! У нас за двадцать пять лет на канатной дороге ни одной аварии! Сотни людей в день едут вниз к морю. Я не знала, что вы все такие сахарные!

Праздник закончился, и с гостями уже можно было не церемониться. У Лины колотилось сердце, но не было сил учить кого-либо, как обращаться с гостями. Она смылась по-английски, села на такси и поехала в Аркадию. «Запомните телефон нашей компании как «Отче наш»!» — кричала радиореклама в автомобиле. Лина нашла летний экскурсионный трамвай без стекол и уселась к окну.

— Отдохнуть приехали? — подсела с ней худая приветливая старушка.

— Да, — ответила Лина.

— Шо-нибудь из вещей уже купили хорошего?

— Я и не видела у вас особо магазинов.

— Правильно. У нас в Одессе теперь нет магазинов. У нас теперь совсем другая жизнь. На Дерибасовской есть магазины, но это для бандитов. Нет, я ничего не хочу сказать, я даже Карабаса помню мальчиком. Он был славный мальчик. Как они могли его убить? — Она достала из кармана платок и долго в него сморкалась.

— Кто такой Карабас? — спросила Лина, потому что дама производила впечатление активной, но психически скомпенсированной.

— Это наш бывший главный бандит. Люди прошлого мэра его убили. Вся Одесса в курсе, кроме милиции. Вы ж понимаете? Теперь поди знай, кого бандиты назначат главным... Так вот на Дерибасовской одеваются только бандиты, чтоб вся Дерибасовская видела, как они входят в магазин и вьгходят с покупкой. Дальше идут люди богатые и молодежь. Они одеваются на рынке улица Двадцать пятой дивизии. А люди приличные, как мы с вами, для них — «седьмой километр».

— Что значит «седьмой километр»?

— Это рынок в семи километрах от города. Там много всего, и танцуют на дискотеках прямо посреди торговли. Но его даже весь не обойти, он слишком большой. Как Эрмитаж. Видите, на мне очень приличное платьице? Оттуда, только жалко, шо ночью...

— Что ночью? — Лина не понимала половины текста собеседницы.

— «Седьмой километр» работает по ночам. Это им удобно. А нам нет. Ночью они вам все, шо угодно, подсунут, поэтому мы ходим туда с мощными фонарями. На Привоз — со своими весами, а на «седьмой километр» — с фонарями. А потом, ночью налоговая полиция спит. Так шо езжайте, но с фонарем, скажете мне спасибо. Главное я вам сказала, а глупости сейчас мальчик придет расскажет. Мне в семьдесят восьмом начальник говорит: «Идите, Нюся, на экскурсовода, у вас же язык без костей». А зачем мне это надо? Я себе вожу и вожу трамвай. А экскурсоводам раньше текст проверяли, не дай бог, не то скажет против власти. Раньше все экскурсоводы были ученые, партийные, а теперь мальчишек присылают. Ну все, трамвай набился, пора. — Она встала, гордо прошла и села в водительскую кабину.

По натуре Лина была приветлива, но сдержанна, и почти восточная эмоциональность одесситов приводила ее в восторг. Старушка заняла место перед пультом и навсегда забыла о Лине, а она продолжала греться ее теплом.

Кудрявый юноша в правильной рубашке с короткими рукавами сел на первое сиденье и начал проверять микрофон с чудовищным звуком.

— Дорогие одесситы и гости нашего города, экскурсионный трамвай отправляется по своему традиционному маршруту, — начал он важным, чуть устоявшимся баритоном, продолжая сидеть спиной к публике.