Сара Уотерс - Ночной дозор

Дункан испуганно смотрел на мятые бумаги.

– Чего ж ты наделал-то?

– А что, это так важно?

– Не знаю... Но тебя... могут за это привлечь.

– Привлечь? Ты прямо как моя мать! Неужели ты думаешь, я собираюсь идти? Я же сказал... – С гримасой отвращения Алек выдернул у Дункана бумаги, смял и швырнул их на пол; затем, словно подброшенный пружиной, опять схватил, расправил и порвал надвое, даже почтовый перевод. – Вот так! – Его била дрожь, лицо пылало.

– Круто! – Испуг Дункана сменился восхищением. – Во ты дал!

– Я же говорил!

– Ну ты псих!

– Лучше быть психом, чем подчиняться! – Алек тряхнул головой. – Это они психи. Сами всех превращают в идиотов, а им никто не перечит, будто так и надо. Словно это нормально, что тебе всучивают винтовку и делают из тебя солдата. – Он встал, нервно приглаживая и без того зализанные волосы. – Больше не могу терпеть. Я выхожу из игры.

– Что, подашься в отказники? – уставился Дункан.

Алек фыркнул.

– Вот еще! Это ничуть не лучше. Мяться перед чужаками и что-то им втолковывать? С какой стати? Кого это касается, если я не желаю воевать? – Он помолчал и добавил: – Все равно папаша меня убьет.

– А что тогда?

Покусывая пальцы, Алек в упор смотрел на Дункана.

– Не догадываешься? – В его голосе слышалась сдерживаемая радость, точно он, несмотря ни на что, был готов рассмеяться.

У Дункана сжалось сердце.

– Ты... ты задумал сбежать?

Алек не ответил.

– Как же так? Это нечестно. Так нельзя! У тебя же ничего нет. Нужны деньги, талоны, ведь надо же еду покупать. Куда ты поедешь? Ты что... ты в Ирландию собрался, да? – Прежде они говорили о побеге в Ирландию. Но собирались бежать вместе. – Они тебя и там найдут.

– Плевать я хотел на вонючую Ирландию! – Алек вдруг взъярился. – Мне все равно, что со мной будет. Я не собираюсь идти в армию, вот и все. Знаешь, что там с тобой делают? – Он скривил рот. – Всякие гадости! Ощупывают тебя, оглядывают – смотрят в задницу и между ног. Майкл Уоррен рассказывал: целая шеренга стариков осматривает тебя. Это мерзко! Старичье! Им-то хорошо. Нашим отцам все пофиг. Они свои жизни прожили и теперь хотят отнять наши. Сварганили одну войну, теперь затеяли другую. Им по барабану, что мы молодые. Хотят превратить нас в таких же стариков. Им нет дела, что их распря нас не касается... – Голос его взметнулся.

– Не ори! – сказал Дункан.

– Хотят нас угробить!

– Заткнись, слышишь?

Дункан тревожился из-за отца и верхних соседей. Отец был глух как пень, но Алека улавливал точно радаром. Алек замолчал. Кусая пальцы, он заходил по комнате. Бомбежка усилилась – звуки разрывов слились в тяжелое низкое клокотанье. Тихонько вибрировало оконное стекло.

– Я выхожу из игры, – повторил Алек, мотаясь по спальне. – С меня хватит. Я серьезно.

– Ты не сбежишь, – твердо сказал Дункан. – Это просто нечестно.

– Теперь уже все нечестно.

– Так нельзя. Ты не можешь бросить меня здесь с уродами типа Эдди Парри и Родни Миллса...

– Я выхожу. Наелся.

– Ведь можно... Алек! – вскинулся Дункан. – Ты можешь остаться у меня! Я тебя спрячу! Буду приносить тебе еду и воду.

– Здесь? – нахмурившись, Алек осмотрелся. – Где же я спрячусь?

– Ну, в шкафу или еще где-нибудь, не знаю. Когда Вив не ночует, сможешь выходить. А спать будешь со мной. Даже когда Вив здесь. Она ничего не скажет. Поможет нам. Ты будешь как... граф Монте-Кристо!

Дункан представил, как собирает на тарелки еду, утаивая из своих порций мясо, чай и сахар. Вообразил, как еженощно Алек тайком пробирается к нему в кровать...

– Ну, не знаю, – неуверенно сказал Алек. – Это ж затянется черт-те на сколько. До конца войны. На будущий год ты сам получишь повестку. А то и раньше, если снизят призывной возраст. Может, тебя уже в июле заметут! И чего тогда?

– До июля далеко. Может случиться все, что угодно. Вдруг, до июля нас разбомбят?

Алек покачал головой.

– Не разбомбят, – тоскливо сказал он. – Уж я знаю. А жаль! Нет, погибнут дети, старухи, младенцы и всякие дурни, которые слова против войны не скажут. Глупые мальчишки безропотно идут в солдаты, им не хватает мозгов понять, что война их не касается, это геморрой правительственных умников. И мы тут ни при чем, но вынуждены страдать. Приходится делать, что велят. А нам даже правды не говорят! Никто не сказал про Бирмингем. Хотя все знают, что он сгорел дотла. А сколько еще других городов и городишек? Нам не говорят про оружие Гитлера – ракеты и газ. Чудовищный газ, который не убивает, но сдирает с тебя всю кожу; этот газ чего-то делает в твоем мозгу, и ты становишься эдаким роботом, которого запросто можно превратить в раба. Ты знаешь, что Гитлер собирается нас всех засадить в лагеря? Чтоб мы вкалывали в шахтах и на заводах, чтобы мы стали автоматами: мужчины умеют только рыть землю и работать, а женщины – рожать детей; он заставит нас спать со всеми женщинами подряд, просто чтобы они беременели. Он так сделал в Польше. И еще, кажется, в Бельгии и Голландии. Нам этого не говорят. Так нечестно! Мы с тобой никогда не хотели воевать. Для таких, как мы, должно быть особое место. Пусть воюют дураки, а все остальные, кого интересует нечто важное – ну там, искусство и всякое такое, – должны иметь право жить сами по себе и послать Гитлера ко всем чертям...

Алек пнул ботинок Дункана и вновь стал мотаться по комнате, кусая пальцы. Он бешено обгрызал заусенец или ноготь на одной руке и принимался за другую, невидяще глядя перед собой. Лицо его опять побледнело, а глаза с покрасневшими веками сверкали как у сумасшедшего.

Дункан вновь подумал об отце. Представил, что тот сказал бы, если б увидел Алека таким. «Этот парень – чертова балаболка, – не раз говорил он прежде. – Надо бы ему повзрослеть. Пустобрех. Ох, напичкает он тебя всякой дурью, ох напичкает...»

– Кончай ты пальцы грызть, а? – досадливо сказал Дункан. – Прям как чокнутый.

– Чокнутый? – прошипел Алек. – Не удивлюсь, если спячу! Сегодня я так извелся, что думал, сковырнусь. Пришлось ждать, пока домашние уснут. Затем показалось, что в доме кто-то есть. Слышались шаги, шепот. Я решил, что отец вызвал полицию.

– Он этого не сделает, ты что? – перепугался Дункан.

– Может. Вот до чего он меня ненавидит.

– Средь ночи?

– Именно! – раздраженно ответил Алек. – Ночью-то они и приходят. Не знал, что ли? Когда меньше всего ждешь.

Оба смолкли. Дункан посмотрел на дверь и опять вспомнил заболевшую мать; вновь возникло странное чувство, что в прихожей вот-вот заскрипят половицы под ногами осторожно входящих людей... Но слышался только монотонный гул самолетов да размеренное буханье взрывов, сопровождаемое шорохом сажи в камине.

Он взглянул на Алека и занервничал еще больше. Тот наконец перестал грызть пальцы и стал вдруг неестественно спокоен. Заметив взгляд Дункана, он чуть наигранно пожал худенькими плечами и отвернулся, показав тонкий изящный профиль.

– Зряшная трата времени, – обронил он.

– Что? – испуганно спросил Дункан. – Ты о чем?

– Я уже сказал, не слышал, что ли? Я скорее сдохну, чем подчинюсь им. Умру, но не дам всучить себе винтовку, чтобы палить в какого-нибудь немецкого парня, который думает, как я. Я выхожу. Сделаю все сам, не дожидаясь, пока это сделают они.

– Что сделаешь-то? – тупо спросил Дункан.

Алек опять театрально вздернул плечи: мол, так или иначе – какая разница?

– Я убью себя, – сказал он.

– Ты что! – выпучился Дункан.

– А что?

– Нельзя... Это неправильно. А... что мать-то скажет?

Алек покраснел.

– Сама виновата, нет что ли? Нечего было выходить за такого козла. Уж он-то обрадуется! Мечтает, чтоб я загнулся.

Дункан его не слушал. Мысль в голове не укладывалась, от нее закипали слезы.

– А как же я? – придушенно спросил он. – Ты ведь знаешь, мне будет паршивей всех. Ты же мой лучший друг. Это нечестно – убить себя и бросить меня одного.

– Тогда давай вместе, – тихо сказал Алек.

Дункан рукавом отирал нос и подумал, что ослышался.

– Что? – переспросил он.

– Давай вместе, – повторил Алек.

Они смотрели друг на друга. Лицо Алека стало пунцовым, губы разъехались в непроизвольной нервной усмешке, открыв кривые зубы. Придвинувшись почти вплотную, он положил руки на плечи Дункана и, крепко взяв его за шею, встряхнул.

– Вот тогда они узнают, а? – возбужденно сказал он, глядя Дункану в глаза. – Представь, как это будет выглядеть! Можно оставить письмо, в котором скажем, почему это сделали! Двое юношей порывают с жизнью. Это попадет в газеты! Весть разнесется повсюду! Вполне возможно, это остановит войну!

– Думаешь, остановит?

Дункан вдруг тоже взбудоражился: мысль впечатляла и льстила, хотелось в нее верить, но все же было страшно.

– А что такого?

– Ну, не знаю. Молодые гибнут все время. И ничего не изменилось. Почему вдруг из-за нас что-то переменится?