Вирджиния Эндрюс - Лепестки на ветру

— Ой, мамочка! — закричал Джори разочарованно. — Где твои волосы? — Он принялся плакать. — Приделай их назад, а то ты больше не похожа на мою маму!

Именно этого я и добивалась. В это Рождество я должна была выглядеть не как я: я должна была быть копией моей матери в тот вечер, когда я впервые увидела ее танцующей с Бартом. Сейчас, наконец-то, настал мой шанс: в платье, в точности как у нее тогда, с такой же прической, с ее молодым лицом я сражусь со своей матерью в ее собственном доме, но на моих условиях. Женщина против женщины — и пусть победит лучшая! Она, в ее сорок восемь, после пластической операции, все-таки она была очень красива. Но она не могла бы составить конкуренцию своей дочери, которая моложе на двадцать один год! Посмотрев на себя в зеркало в новом зеленом платье, я рассмеялась. Да, мне удалось сделать из себя ее копию — неотразимую женщину. У меня была ее власть, ее красота и в десять раз больше мозгов в голове: как она может выиграть?

За три дня до Рождества я позвонила Крису и спросила, не хочет ли он прокатиться со мной в Ричмонд. Я забыла кое-какие необходимые мелочи, которых не было в местных магазинах.

— Кэти, — сказал он сурово, а голос его прозвучал холодно и враждебно, — ты увидишь меня тогда, когда порвешь с Бартом Уинслоу, до тех пор мне до тебя дела нет!

— Отлично! — вспыхнула я. — Оставайся там, где ты есть! Ты можешь упустить свой час мести, но я этого не сделаю! Прощай, Кристофер Долл, желаю тебе, чтобы все клопы были твои! — Я повесила трубку.

Теперь я реже давала уроки танцев, но на концертах присутствовала неизменно. Мои маленькие танцовщицы были в восторге от костюмов и выступления перед своими домашними и друзьями. В костюмах для «Щелкунчика» они выглядели обворожительно. Даже у Джори было две маленьких роли — снежинка и леденец.

На мой взгляд нет более чарующего способа провести хотя бы один рождественский вечер, чем посетить семьей представление «Щелкунчика». И это представление в тысячу раз чудеснее, когда один из исполнителей — ваш собственный четырехлетний ребенок. Милая детская непосредственность его, такого увлеченного танцем, то и дело вознаграждалась аплодисментами, и зрители стоя приветствовали его сольный танец, который я поставила специально для него.

Но лучше всего было то, что я заставила Барта обещать мне привезти на этот концерт мою мать; и они были здесь: из-за кулис я высмотрела в середине первого ряда мистера и миссис Бартоломью Уинслоу. Он был счастлив, она — угрюма. Так значит кое-какая власть над Бартом у меня все же есть. Она выразилась и в огромном букете роз для постановщицы балета, а также огромной коробке для исполнителя танца снежинки.

— Что это может быть? — спрашивал Джори, и личико его все горело от счастья. — Можно мне сейчас открыть?

— Конечно, как только мы приедем домой, ты откроешь эту коробку, а завтра утром Санта Клаус принесет тебе тысячу подарков.

— Почему?

— Потому что он любит тебя.

— Почему? — спросил опять Джори.

— Потому что он не мог тебя не полюбить — вот почему.

— Ага.

Еще не было пяти часов утра, а Джори уже поднялся и играл в электрическую железную дорогу, которую подарил ему Барт. По всей гостиной были разбросаны великолепные обертки от бесчисленных подарков — от Пола, Хенни, Криса, Барта и Санта Клауса. Эмма преподнесла ему коробку домашних печений, с которыми он расправился между делом, вскрывая другие подарки.

— Смотри-ка, мамочка, — воскликнул он, — я-то думал, мне будет скучно без моих дядей, но мне совсем не скучно. Мне очень весело.

Ему не было скучно, а вот мне было. Я хотела, чтобы Барт был со мной, а не с ней. Я ждала, что он воспользуется каким-либо предлогом, типа заехать в аптеку, и ускользнет ко мне и Джори. Но все, что я видела от Барта в то рождественское утро, был широкий — в два дюйма — браслет с бриллиантами, который он вложил в коробку с двумя дюжинами красных роз. На карточке было написано: «Я люблю тебя, Балерина».

Если и была в мире женщина, одевавшаяся более тщательно, чем я в тот вечер, это должна была быть сама Мария Антуанетта, Эмма сетовала, что я потратила на одевание целую вечность. Я наносила грим так тщательно, как если бы я собиралась сниматься крупным планом на обложку журнала. Эмма зачесала мне волосы, как были у моей матери пятнадцать лет назад.

— Легко зачеши их назад, Эмма, а затем собери их вверху в пучок локонов и убедись, что несколько прядей свободно свисают мне до самых плеч.

Когда она закончила, я с изумлением увидела в зеркале точную копию моей матери, когда мне было двенадцать лет. Эта прическа подчеркивала мои высокие скулы, в точности как тогда у нее. Будто во сне, который я и не чаяла, что когда-нибудь сбудется, я натянула зеленое платье с бархатным лифом и шифоновой юбкой. Это был фасон, который никогда не выходит из моды. Я несколько раз прошлась перед зеркалом, входя в роль своей матери с ее властью над мужчинами, а Эмма рассыпалась в комплиментах, отойдя чуть назад.

Даже духи я взяла те же самые. Мускусный запах с легким ароматом восточного сада. На ногах у меня были босоножки из серебристых ремешков, с каблуками в четыре дюйма. К ним я взяла серебряную вечернюю сумочку. Теперь мне оставалось лишь добыть украшения из бриллиантов и изумрудов, которые были тогда на ней. Судьба не должна допустить, чтобы она сегодня тоже была в зеленом. Когда-нибудь судьба должна быть на моей стороне. По моим расчетам сегодня был для этого самый подходящий момент.

Сегодня я буду раздавать сюрпризы и пощечины. Она, наконец, почувствует горечь утраты! Как жаль, что не приедет Крис, чтобы насладиться финалом этой длинной-длинной пьесы, которая началась в тот день, когда на шоссе погиб наш отец.

Я бросила на себя в зеркало последний восторженный взгляд, взяла меховое боа, подаренное Бартом, собрала всю свою волю и храбрость, заглянула напоследок к Джори, который спал, свернувшись калачиком, как ангелок. Я наклонилась поцеловать его.

— Я люблю тебя, Джори, — прошептала я. Он встрепенулся от своего смутного сна и уставился на меня, как будто видел меня во сне.

— Ой, мамочка, какая ты красивая! — Его синие глаза сверкнули детским удивлением, и он совершенно серьезно спросил: — Ты идешь на праздник, чтобы найти мне нового папу?

Я улыбнулась и еще раз поцеловала его.

— Да, в каком-то смысле ты прав. Спасибо, маленький, что считаешь меня красивой. А теперь давай спать и пусть тебе приснится что-нибудь хорошее, а завтра мы пойдем лепить снеговика.

— Приведи с собой папу, он нам поможет.

На столике у входной двери лежала записка от Пола. «Хенни очень больна. Жаль, что ты не можешь бросить свои дела, чтобы навестить ее, пока еще не поздно. Желаю тебе удачи, Кэтрин». Со вздохом я отложила это письмо в сторону и взяла записку от Хенни, которая была вложена в письмо Пола. Она была написана на красной поздравительной бумаге, а буквы все плясали из-за артрита, изуродовавшего ее пальцы.

«Милая маленькая фея!

Твоя Хенни состарилась, Хенни устала, Хенни счастлива, что ее родной сын рядом с ней, но несчастна оттого, что другие дети далеко.

Теперь, пока я еще не отправилась в лучший мир, я открою тебе простой секрет счастья. Надо только сказать «прощай» своим прежним возлюбленным и «привет» — новым. Оглядись вокруг и присмотрись, кому ты более всего нужна, и ты не ошибешься. Забудь о тех, кому ты была нужна вчера.

Ты пишешь, что опять ждешь ребенка, на сей раз от мужа твоей матери. Радуйся этому ребенку, даже если муж твоей матери останется с ней. Прости свою мать, даже если когда-то она совершила зло. Нет целиком плохих людей, и многое из того хорошего, что есть в ее детях, они взяли от нее. Когда ты сумеешь простить и забыть прошлое, к тебе вернутся мир и любовь — на сей раз навсегда.

Если же ты никогда больше не увидишь Хенни, помни, что Хенни тебя все равно любила, как свою родную дочь, как я любила и твою сестренку, с которой вскоре надеюсь вновь увидеться.

Готовящаяся на небеса, Хенни».

Я отложила записку с тяжелым и грустным чувством в груди, затем пожала плечами. Что должно быть сделано — надо сделать. Давным-давно я вступила на эту дорогу, и я пройду ее до конца, чтобы ни случилось.

Как странно, что, когда я вышла из дома и повернулась помахать Эмме на прощание, ветра совсем не было. Я направилась к машине. Было очень тихо, как будто сама природа затаилась в тревожном ожидании глядя на меня.

Пошел снег, мягкий, как гагачий пух. Я подняла глаза к серому, свинцовому небу, так похожему на глаза моей бабки. С новым приливом решимости я повернула ключ зажигания и двинулась в сторону Фоксворт Холла, хотя я не была в числе приглашенных. Я уже имела по этому поводу разговор с Бартом.

— Почему ты не настоял на том, чтобы она пригласила меня?

— Подумай сама, Кэти, не слишком ли это? Я что же должен оскорблять свою жену приглашением в гости своей любовницы? Может быть я и дурак, Кэти, но я не настолько жесток.