Джоди Пиколт - Время прощаться

— Как вы смеете? — кричу я. — Как вы смеете несерьезно относиться к тому, что моя дочь мертва?

Застигнутая врасплох Серенити отпрянула. На пол между нами падает ее гигантская сумка.

Она опускается на колени, собирает рассыпавшиеся вещи.

— Я никогда бы не посмела относиться к этому легкомысленно, — уверяет она. — Я пришла сказать, как сильно Дженна вас любила. Она не знала, что умерла, Элис. Она думала, что вы ее бросили.

То, чем занимается эта шарлатанка, ужасно, опасно. Я ученый. То, что она говорит, невозможно, но ее слова сеют смуту у меня в сердце.

— Зачем вы пришли? — с горечью спрашиваю я. — За деньгами?

— Я могла ее видеть, — настаивает гостья. — Могла говорить с ней, прикасаться. Я не знала, что Дженна призрак, думала, обычный подросток. Я видела, как она ест, смеется, катается на велосипеде, проверяет голосовую почту на телефоне. Для меня она выглядела и говорила как живой человек, вот как вы сейчас.

— Почему именно к вам? — слышу я свой голос. — Почему она пришла именно к вам?

— Наверное, потому что я одна из немногих, кто ее заметил. Призраки повсюду, они вокруг нас, разговаривают друг с другом, останавливаются в гостиницах, едят в «Макдоналдсах», ведут себя как мы с вами, — но только те, кто их видит, могут преодолеть их недоверие. Только маленькие дети. Или душевно больные люди. И экстрасенсы. — Она замолкает. — Мне кажется, она обратилась ко мне, потому что я смогла ее услышать. Но осталась она потому, что знала — хотя и ошиблась, — что я смогу помочь ей найти вас.

Я заливаюсь слезами. Все плывет перед глазами.

— Уходите! Просто уходите!

Она встает, хочет что-то сказать, но потом, передумав, опускает голову и направляется к двери.

Я смотрю на пол и вижу его. Маленький клочок бумаги. Он случайно выпал у нее из сумки.

Мне следует закрыть дверь. Следует оставаться в номере. Но я приседаю и поднимаю выпавший предмет. Это крошечный бумажный слоник.

— Где вы это взяли? — шепчу я.

Серенити останавливается. Поворачивается, чтобы увидеть, что у меня в руках.

— У вашей дочери.

Девяносто восемь процентов науки поддаются количественному определению. Можно до изнеможения заниматься исследованием, можно считать повторяющиеся случаи, или случаи самоизоляции, или агрессивного поведения, пока цифры не станут расплываться перед глазами. Можно рассматривать такое поведение как индикатор травмы. Но никогда не объяснишь, что заставляет слона оставить любимую шину на могиле лучшего друга или что, в конечном итоге, заставляет мать отойти от мертвого детеныша. Остаются два процента науки, которые нельзя измерить или объяснить. Тем не менее это не означает, что их не существует.

— А что еще рассказывала Дженна? — спрашиваю я.

Серенити делает шаг ко мне.

— Много разного. Как вы работали в Ботсване. Как у вас были одинаковые кроссовки. Как вы брали ее в вольер со слонами, как из-за этого злился ее отец. И что она никогда не прекращала вас искать.

— Понятно. — Я закрываю глаза. — А она не сказала, что я убийца?

Когда мы с Гидеоном подбежали к дому, входная дверь была широко открыта. Дженна исчезла. Я не могла дышать, не могла думать.

Бросилась к Томасу в кабинет, надеясь, что малышка там. Но он был один, спал, положив голову на руки. На столе полупустая бутылка виски и конфетти из рассыпанных таблеток.

Первое облегчение, когда я увидела, что он отъехал, а дочери рядом с ним нет, поблекло, едва я поняла, что понятия не имею, где Дженна. Такое уже было раньше: она проснулась и увидела, что меня рядом нет. Ее самый страшный кошмар сейчас превратился в мой.

У Гидеона родился план, потому что я четко думать не могла. Он связался по рации с Невви, которая делала ночной обход заповедника, а когда она не ответила, мы разделились и начали поиски. Он отправился в сарай с азиатскими слонами, я побежала к вольеру с африканскими. Такое дежавю: очень похоже на то, как Дженна исчезла в прошлый раз. Поэтому я не удивилась, когда увидела, что в вольере с африканскими слонами стоит Невви.

— Ребенок с тобой? — крикнула я.

Темнота стояла кромешная, тучи закрыли луну, поэтому я видела все, как в старом кино, где кадры плохо смонтированы — все сероватое и дергается. Но я заметила, как она замерла, когда я произнесла слово «ребенок». Как ее губы растянулись в улыбке, которая, казалось, резала без ножа.

— Каково оно, — спросила она, — потерять дочь?

Я принялась дико оглядываться, но было слишком темно, дальше полуметра не видно.

— Дженна! — закричала я.

Ответа не последовало.

Я схватила Невви.

— Скажи, что ты с ней сделала?

Я пыталась вытрясти из нее ответ. А она только улыбалась, улыбалась…

Невви была сильной, но мне удалось сомкнуть руки на ее шее.

— Отвечай! — кричала я.

Она задыхалась, изворачивалась. Если и днем в вольер заходить было опасно из-за ям, которые вырыли слоны в поисках воды, то ночью территория вообще становилась минным полем — но мне было наплевать. Я только хотела услышать ответ.

Мы спотыкались и падали, спотыкались и падали. И вдруг я замерла.

На земле лежало окровавленное тельце Дженны.

Когда сердце бьется, раздается противный, резкий звук. И наваливается боль, целый водопад боли.

— Каково это — потерять дочь?

Ярость охватила меня, пронзила тело. Я вскочила и бросилась на Невви.

— Ты убила ее! — вопила я, но про себя думала: «Нет. Ее убила я!»

Невви была сильнее меня, она боролась за жизнь. Я — за смерть своей дочери. А потом мы упали в старую канаву. Я попыталась ухватиться за Невви, но перед глазами потемнело…

Дальше я не помню, хотя, Богу известно, каждый день все эти десять лет я старалась вспомнить.

Когда я очнулась, на улице было еще темно. Голова раскалывалась. Лицо и затылок были в крови. Я выползла из канавы, куда свалилась, но голова кружилась, подняться я не могла, поэтому продолжала стоять на четвереньках.

На меня безжизненными глазами таращилась Невви. У нее был размозжен череп.

А тельце моей дочери исчезло.

— Нет! — заплакала я, пятясь назад, качая головой и стараясь не смотреть на место, где раньше лежала Дженна.

Потом с трудом поднялась и побежала. Я бежала потому, что уже дважды потеряла дочь. Бежала потому, что не помнила, как убила Невви Рул. Бежала, пока мир не перевернулся с ног на голову.

Очнулась я уже в больнице.

— О том, что Невви мертва, а Дженна пропала, мне сообщила медсестра, — рассказываю я Серенити, которая сидит на вращающемся стуле, а я на краешке кровати. — Я не знала, что делать. Я видела тельце дочери, но не могла никому рассказать об этом, потому что тогда полиция узнала бы, что я убила Невви, и меня бы арестовали. Я решила, что, может быть, Гидеон нашел Дженну и забрал ее, но тогда он тоже увидел бы, что я убила Невви, — я не знала, вызвал он уже полицию или нет.

— Вы ее не убивали, — уверяет меня Серенити. — Ее затоптал слон.

— Уже после.

— Она могла упасть, как и вы, и удариться головой. И даже если в ее смерти виноваты вы, полиция бы поняла.

— Пока они не узнали бы, что я спала с Гидеоном. А если об этом умолчать, можно вообще все скрыть. — Я опускаю глаза. — Я запаниковала. Глупо было убегать, но я убежала. Хотела, чтобы в голове прояснилось, хотелось решить, что делать дальше. Теперь я вижу, какой была эгоисткой и чем пришлось за это заплатить: ребенком, Гидеоном, Томасом, заповедником, Дженной.

— Мама?

Я смотрю в зеркало, висящее позади стола, за спиной у Серенити, и вместо сорокалетней женщины с розовыми волосами вижу размытое отражение растрепанной золотисто-каштановой косички.

— Это я, — говорит она.

Я сижу, затаив дыхание.

— Дженна?

Ее лицо озаряет торжествующая улыбка.

— Я знала. Я знала, что ты жива.

Этих слов оказывается достаточно, чтобы я призналась, от чего бежала десять лет назад. Почему вообще сбежала.

— А я знала, что тебе уже нет в живых, — шепчу я.

— Почему ты уехала?

На глаза наворачиваются слезы.

— Той ночью, когда я увидела тебя на земле, увидела… Я сразу поняла, что потеряла тебя навсегда. В противном случае я никогда бы не уехала. Я бы изо всех сил пыталась тебя найти. Но было слишком поздно. Я не могла тебя спасти, поэтому попыталась спасти себя.