Кристофер Ишервуд - Прощай, Берлин

— Крис! Ради Бога, не будь таким тупицей.

— Извини. У меня сегодня голова плохо варит.

— Я не стану объяснять, милый. — Салли вынула письмо. — Вот, читай. Ну и сволочь! Вслух читай. Я хочу еще послушать. «Mein liebes, armes Kind», — начиналось письмо. Клаус называл Салли своей бедной крошкой, потому что, как он объяснял, боялся, что она будет страдать. Тем не менее, выхода у него нет. Он пришел к определенному решению и должен сообщить его ей. Пусть она не думает, что ему легко, он долго мучился, но тем не менее уверен, что поступает правильно. Одним словом, они должны расстаться. «Теперь я вижу, — писал Клаус, — что вел себя очень эгоистично. Я думал лишь о собственном удовольствии. Но сейчас я понимаю, что я дурно влиял на тебя. Моя дорогая крошка, ты слишком преклонялась передо мной. Если мы будем по-прежнему вместе, у тебя скоро не останется ни воли, ни ума». Клаус продолжал советовать Салли жить ради работы. «Знаю по опыту: работа — единственное, что имеет значение». Он был очень обеспокоен, как бы Салли не слишком расстроилась. «Салли, бедная крошка, ты должна быть мужественной».

К самому концу письма все стало ясно. «Несколько дней назад меня пригласили на вечеринку к леди Клайн, в один из самых аристократических домов Лондона. Там я встретил очень красивую и умную молодую девушку по имени мисс Гор-Экерсли. Она в родстве с каким-то английским лордом, имя я не расслышал, — возможно, ты знаешь, кто это такой. С тех пор мы дважды виделись и очень мило беседовали. По-моему, никогда прежде я не встречал женщину, которая бы так поняла мою душу».

— Что-то новенькое, — язвительно заметила Салли с коротким смешком, — никогда бы не подумала, что у этого парня вообще есть душа.

Тут нас прервала фрейлейн Шредер, которая, сгорая от любопытства, вошла в комнату под предлогом узнать, не желает ли Салли принять ванну. Я оставил их вдвоем, чтобы не мешать задушевному женскому разговору.

— Не могу сердиться на дурака, — сказала мне Салли позже, прохаживаясь по комнате и яростно дымя сигаретой. — Мне просто по-матерински жаль его. Но что будет с его работой, если он начнет вешаться на шею каждой встречной?

Она сделала еще один круг по комнате.

— Вот если бы у него был настоящий роман и он признался бы мне, когда все зашло достаточно далеко, тогда бы я рассердилась. А эта девчонка! Послушай, он, наверное, даже не спит с ней.

— Конечно, — согласился я. — Давай-ка лучше выпьем по коктейлю.

— Ты все-таки отличный парень, Крис! Всегда предлагаешь то что надо. Как бы я хотела влюбиться в тебя. Клаус твоего мизинца не стоит.

— Да уж, куда ему до меня.

— Надо же, наглец, еще смеет говорить, что я его обожала, — воскликнула Салли, проглатывая вустерский соус и облизывая верхнюю губу. — И самое ужасное, что действительно обожала.

Вечером, когда я зашел к ней, она что-то лихорадочно строчила.

— Я уже черт знает сколько писем ему написала и все порвала.

— Так не годится, Салли. Лучше пойдем в кино.

— Правда, милый Крис, — Салли утерла глаза кончиком носового платка, — к чему зря убиваться.

— Конечно, совсем ни к чему.

— Теперь-то я точно стану великой актрисой, хотя бы чтоб доказать ему.

— Вот это другое дело.

Мы отправились в небольшой кинотеатр на Бюловштрассе, где шел фильм о девушке, которая пожертвовала театральной карьерой ради великой любви, долга и детей. Мы так хохотали, что пришлось уйти до конца сеанса.

— Мне стало намного лучше, — сказала Салли по дороге домой.

— Ну и отлично.

— А знаешь, может, я по-настоящему и не была никогда влюблена в него.

— Мне трудно судить.

— Мне часто казалось, что я влюблена, а потом глядишь — ничего и нет. Но на этот раз, — произнесла она с сожалением, — я была совершенно уверена. А теперь все так запуталось, что я сама не разберу.

— Может, ты еще не пришла в себя от шока? — предположил я.

Салли понравилась моя мысль:

— Пожалуй, ты прав! Ты, Крис, великолепно разбираешься в женщинах, лучше всех мужчин, которых я знаю… Я уверена, что однажды ты напишешь потрясающую книгу, и она разойдется миллионными тиражами.

— Спасибо, Салли, что веришь в меня.

— А ты веришь в меня, Крис?

— Конечно, верю.

— Скажи честно.

— Ну… Я вполне уверен, что ты добьешься грандиозных успехов, только не знаю, в чем… То есть я хочу сказать, что ты многое могла бы делать, если бы старалась.

— Наверное, ты прав. — Салли задумалась. — По крайней мере, иногда я чувствую себя способной на многое. А иногда кажется, что я ни на что не гожусь. Мужчину и то не смогла удержать возле своей юбки больше месяца.

— Салли, давай не будем начинать все с начала!

— Хорошо, Крис, не будем заводить эту волынку. Пойдем, выпьем.

Несколько недель подряд мы с Салли большую часть дня проводили вместе. Свернувшись калачиком, она сидела на диване в большой грязной комнате, курила, пила яичные коктейли, беспрерывно рассуждала о будущем. В погожие дни, если мне не нужно было давать уроков, мы шли в сквер на Виттенбергплатц и, греясь на солнышке, судачили о прохожих. Все обращали внимание на Салли в ее берете канареечного цвета и потрепанной шубке, похожей на шкуру старого шелудивого пса.

— Интересно, — говорила она, — что бы эти люди сказали, если б знали, что двое жалких бродяг когда-нибудь станут самым лучшим в мире писателем и величайшей актрисой.

— Наверное, ужасно удивились бы.

— Представляешь, Крис, как, разъезжая на «мерседесах», мы будем вспоминать прошлое и думать: «А что, не так уж плохо нам жилось в те времена!»

— «Мерседесом» и сейчас неплохо обзавестись!

Мы долго говорили о богатстве, о славе, о грандиозных контрактах для Салли, о побивающих все рекорды тиражах романов, которые я когда-нибудь напишу.

— Я думаю, — сказала Салли, — быть писателем — это здорово! Ведь вот ты такой мечтатель, непрактичный, неделовой. Люди воображают, что могут преспокойно водить тебя за нос, а ты садишься и пишешь о них книгу, и всем сразу ясно, какие они сволочи, роман пользуется грандиозным успехом, а тебя ждут золотые горы.

— Боюсь, беда в том, что я не такой мечтательный.

— …мне бы только богатого любовника найти. Вот смотри… Мне не нужно больше 3000 в год, квартиры и приличной машины. Я бы пошла на что угодно, лишь бы разбогатеть. Если ты богат, ты можешь позволить себе добиваться действительно хорошего контракта; тебе не нужно хвататься за первое попавшееся предложение… И конечно, человеку, который меня содержит, я бы не изменяла.

Салли говорила все это всерьез и, очевидно, сама себе верила. Странное у нее было состояние, беспокойное, нервное. Могла вспылить безо всякой видимой причины. Беспрерывно возвращалась к тому, что надо бы начинать работать, но ничего не делала, чтобы получить работу. Родители все еще ей помогали, но жили мы очень скромно, поскольку Салли больше не желала выходить по вечерам и вообще видеться с людьми. Однажды к нам на чай зашел Фриц. Я оставил их вдвоем, а сам пошел писать письмо. Когда я вернулся, Фрица уже не было, а Салли сидела в слезах.

— Этот человек действует мне на нервы! — всхлипнула она. — Я ненавижу его! Убила бы!

Но через несколько минут она уже пришла в себя и, свернувшись на диване, задумчиво курила. Я стал смешивать яичный коктейль.

— Знаешь, странно, — сказала она вдруг, — кажется, у меня будет ребенок.

— Боже мой! — Я чуть стакан не выронил. — Неужели?

— Не знаю. Так трудно определить: месячные идут нерегулярно… Подташнивает. Может быть, что-нибудь съела?

— Не показаться ли тебе врачу?

— Наверное, надо, — Салли равнодушно зевнула. — Но спешить некуда.

— Как это некуда? Завтра же пойдешь к врачу.

— Послушай, Крис, кому, черт возьми, ты приказываешь? Я уже жалею, что заикнулась об этом. — Салли снова едва не заплакала.

— Ну ладно, будет, — поспешил я успокоить ее. — Поступай как знаешь. Мое дело сторона.

— Прости меня, дорогой. Я не хотела огрызаться. Посмотрим, как я буду себя чувствовать утром. Может, и правда пойду.

К врачу она, конечно же, не пошла, но на следующий день приободрилась и предложила:

— Давай куда-нибудь сходим вечером, Крис. Мне осточертела эта комната. Развлечемся немного!

— Правильно, Салли. Куда пойдем?

— Пошли в «Тройку», поболтаем с этим старым идиотом Бобби. Может, нальет нам по рюмочке.

От Бобби мы так ничего и не дождались, но время провели не без пользы. В тот вечер, сидя в «Тройке», мы впервые разговорились с Клайвом.

С тех пор мы почти не расставались. Надо сказать, что трезвым я его не видел ни разу. Клайв признался нам, что выпивает полбутылки виски уже перед завтраком, и у меня не было оснований ему не верить. Он частенько принимался объяснять, почему пьет так много — он, видите ли, очень несчастлив. Но почему, я так и не уразумел, поскольку Салли всякий раз перебивала его, предлагая уйти совсем, или в другой бар, или покурить, или пропустить еще по маленькой. Пила она почти столько же, сколько и Клайв. Она никогда не пьянела, но иногда у нее были такие ужасные глаза, словно их вскипятили. А слой косметики на ее лице с каждым днем становился все толще.