Анхель де Куатьэ - Дневник сумасшедшего (четвертая скрижаль завета)

– Это я, Митя, – пролепетал я. – А Даша спит?

Конечно, спит! Третий час ночи!

– Но мне нужно с ней переговорить...

Дверь приоткрылась. Недовольное лицо укутанной в халат женщины воззрилось на меня сквозь образовавшийся проем:

– Ты совсем больной, да?..

– Ну, пожалуйста...

– Я тебе говорю, идиот, она спит! – Даши– на мама собиралась закрыть дверь. – Иди домой, завтра все решишь.

– Но мне надо сейчас...

Коричневый стоял в темноте рядом с дверью и шептал:

– Оттолкни ее, оттолкни! Пройди в комнату и возьми письмо. Оно на комоде, рядом с музыкальным центром. Ну, толкай! Толкай!

– Да пошел ты! – я выругался на коричневого.

– Чего?! – мамаша приняла это на свой счет.

– Это я не вам, простите...

– Козел! – рявкнула она и дверь захлопнулась у меня перед самым носом.

– Кретин! Слабовольный кретин! – орал коричневый. – Ладно, недоделок! Я сделаю это за тебя...

И он начал барабанить в дверь. Он не просто стучал, он ломился в эту несчастную фанерную перегородку. Штукатурка сыпалась. Из квартиры стали доноситься крики. Мама кричала на Дашу, Даша на маму. Суть их препирательств сводилась к тому, кого вызывать – милицию или психиатрическую скорую помощь.

Я порывался уйти, сбежать отсюда. Ничем хорошим все это закончиться не могло. Но коричневый держал меня своей шеей, словно удавкой. Я умолял его прекратить это или отпустить меня. Я стоял перед ним на коленях. Плакал. Но он только злился и барабанил в дверь еще сильнее.

Через десять-пятнадцать минут она действительно поддалась, покосилась и уже готова была слететь с петель. Но тут прибыл наряд милиции.

Я объяснял им, что это не я. Что у меня не было намерения вредить этим людям. Что мне просто нужно было письмо. Что дверь выламывал коричневый. Что я его не знаю. Что у него длинная шея. Я им показывал на него, но они не реагировали.

Когда на моих запястьях щелкнули наручники, коричневый стоял рядом и злорадствовал. Потом он появился в участке и поливал меня всеми возможными бранными словами. Я хотел, чтобы он признался, чтобы он сказал милиционерам, кто все это затеял.

Но он только смеялся надо мной. Только смеялся...

Сначала почерк в тетради был ровный.

Шариковая ручка аккуратно выводила каждую букву.

Кое-где на полях прилагались схемы и рисунки.

Было видно, что делавший эти записи человек очень старался.

Второй день «реализации плана» был законспектирован карандашом, который, судя по всему, писавший затачивал зубами.

Неровные, прыгающие буквы. Множество исправлений.

Слова сливаются друг с другом.

Местами карандаш рвет бумагу.

Здесь тоже были рисунки и схемы.

Но не на полях, а в центре страницы.

В основном, круги, заштрихованные неровной круговой линией.

Черные, искусственные, «поставленные» карандашом кляксы.

К вечеру третьего дня у автора дневника вновь появилась ручка.

«День третий»...

Глядите, Митьку снова привезли! – кричала полная пожилая женщина в потертом белом халате. Кажется, она очень обрадовалась нашей встрече. Я удивился, поскольку никогда раньше ее не видел. Откуда она меня знает?

– Ну что, Ивановна, я его оставляю? – спросил санитар, препроводивший меня из приемного покоя на отделение.

– Оставляй, оставляй! – весело ответила та. – Тут уж мы сами управимся. Больше никого сегодня?

– Да, вроде все. Может, до вечера кого и привезут. Но к вам вряд ли. На тройке и на семнадцатом недобор. Так что... – санитар почесал затылок.

– Вот и хорошо. Вот и слава богу. Нам на сегодня этого добра хватит.

Санитар вышел. Женщина закрыла за ним дверь. На ключ.

– Чего опять учудил, Митя? – спросила она, пока мы шли по длинному коридору.

– Откуда вы меня знаете? – мне показалось, что она как-то связана с коричневым.

– «Откуда?» «Откуда?» – улыбнулась женщина, закрывая за собой очередную дверь. – Как же тебя не знать-то, Митя? Конечно, знаю. А у тебя все та же песня: как ни поступишь, все не узнаешь. Выписываешься: «Я вас, Екатерина Ивановна, никогда не забуду!» А как поступишь заново: «Кто вы? Откуда меня знаете?» Да вот уж знаю... Как такого забыть!

Ну все. Попался. Конечно. Столько агентов. Они и милиционеров завербовали. А вот теперь врачей из себя изображают.

– Ничего. Сейчас тебя подлечат, и все будет хорошо. Выпишем тебя – будешь как новенький.

Понятно, они хотят меня перепрограммировать. Так они поступают со всеми, у кого нет души. Но у меня она есть. Теперь они будут пытаться ее уничтожить. Нужно собраться. Нужно взять себя в руки. Мне будут морочить голову. Возможно, пытать.

*******

Мой «лечащий врач» – тоже женщина. Все это странно. Наверное, женщин легче завербовать. Какой-то философ говорил, что у женщин нет души. Вейнингер, кажется. Он застрелился в 23 года, когда понял, что мир невозможно изменить. Тогда наука еще ничего не знала ни про Черные дыры, ни про эффект бабочки. Мне тоже 23. Но я знаю все, что нужно. Я – физик. Мир можно изменить. У меня есть формула. Только для этого мне нужно отсюда сбежать и достать Дашино письмо.

– Ну, Дмитрий, что на этот раз? – спросила темноволосая женщина в очках и белом халате.

Странный вопрос.

– Значит, не хочешь разговаривать... Понятно. Все, как обычно, – она перестала сверлить меня взглядом и начала перебирать на своем столе бумаги. – Где тут у меня твои архивные истории? Да, вот. Две. А третья?.. Ты ведь у нас три раза лежал?

Она снова посмотрела на меня.

– Екатериночка Ивановна, – крикнула она. Дверь кабинета открылась:

– Да, Зоя Петровна! Я здесь.

– Екатериночка Ивановна, он ведь у нас три раза лежал? – спросила «доктор».

– Три. Точно – три.

– А почему только две архивные истории принесли?

– Наверно, не нашли третью. Но я попрошу, пусть поищут. Должна быть, – захлопотала «Екатериночка Ивановна».

– Вы уж попросите – пусть найдут. А то он же у нас молчит вечно, как партизан. И, как я понимаю, опять не узнает никого. Вас тоже не узнал?

– Нет, Зоя Петровна, не узнал, – ответила Ивановна, всплеснув руками.

– Ладно, меня забыл, – стала журить меня Зоя Петровна, – а Екатерину Ивановну-то... Она же твоя любимая санитарка была! Не разлей вода – компания! Ну, ладно.

Моя «любимая санитарка» поохала, поахала и вышла. Мы снова остались один на один с «доктором». Так лучше. Сопротивляться давлению одного вербовщика легче.

– Дима, Дима, – качала головой Зоя Петровна, пролистывая «мои» истории болезни. – Значит, позапрошлый раз ты у нас был геологом. Нашел центр планеты и хотел устроить нам тотальное извержение всех вулканов. Одну большую Помпею. Тебя тогда прямо из аэропорта привезли. Ты собирался без визы вылететь в Италию...

О чем она говорит? Какая Помпея? Что за глупости? Какая Италия? Какой геолог? Я – физик. Физик! Откуда она взяла геолога? Что-то путает? Нет, это она меня пытается запутать.

«По словам больного, – Зоя Петровна стала читать свои записи вслух, – символом души в античной мифологии была бабочка. Пиренейские горы с высоты напоминают бабочку. Это место, где покоится душа Земли. Чтобы разрушить всю Землю целиком, нужно взорвать эти горы».

Бред какой-то! Наверное, она хочет загипнотизировать меня. Так всегда делают гипнотизеры: начинают говорить какую-то ерунду – человек теряет нить рассуждений и проваливается в транс. А когда он в состоянии транса, ему можно внушить все что угодно.

– Так, а прошлый раз, – Зоя Петровна принялась читать следующую «историю», – ты у нас был биологом. Да... Нет, генетиком. Ты хотел вирус смертельный разработать. Чтобы он всеми путями распространялся – и воздушно-капельным, и через кровь, и через кожу. Потом всех людей заразить, и планету очистить. «По словам больного, теперь у человека нет души. Все люди – гусеницы. Их можно убить вирусом тутового шелкопряда». Да...

Я не биолог, я – физик! Физик! Что за ерунда! Она сама чокнутая! Сумасшедшая в белом халате!

– Ну, и кто мы теперь, Дима? – Зоя Петровна оторвала свой взгляд от стола и стала меня им буравить.

Точно – пытается гипнотизировать. Ничего не получится. У меня иммунитет на гипноз. Я специально его вырабатывал. И еще, я отсюда убегу. Обязательно убегу. Ничего, что двери с замками. У меня есть план – это главное.

– Да... – печально протянула Зоя Петровна через минуту. – И какую бабочку ты на сей раз выдумал?.. Ну, ладно. Разберемся. Ивановне расскажешь.

*******

Меня отвели в обшарпанную палату – большую, на двенадцать коек. В палатах двери не предусмотрены. Просто проемы – видимость дверей. Это сделано, чтобы постоянно наблюдать за больными и видеть, что они делают.

Палаты, словно одноглазые монстры, смотрят в длинный коридор, по которому ходят сумасшедшие. Но они, конечно, не все сумасшедшие. Некоторые – агенты, а некоторые —нормальные, как я, просто их считают сумасшедшими.