Гарри Гордон - Обратная перспектива

Как можно было не обратить внимания, что прошлогодние травы в этом году значительно выше, гуще и суше, чем всегда. Как можно было туго затягивать верёвочкой этот чёртов мешок… Это всё — потом, потом. А сейчас — высокое, по плечи, пламя надвигалось на отступающего Карла быстро, но без суеты, оно издавало тихое грудное гудение, оно явно что-то имело в виду. Что-то новое, грозное, а может, давно забытое. Вдруг стало ясно, что огонь ниоткуда не взялся, он был растворён в воздухе, — всегда; дремал мирным маревом, ждал момента. Знакомое ощущение мелькнуло сквозь ужас, ну да, это было само Время, воздух Италии, обратная его сторона. Это был Благодатный огонь, знамение Царства Божьего, Благодатный, но не благостный, призванный уничтожить всё ненужное, мусорное… Неужели… Татьяна бросилась в дом, вынесла внучку. На зов Кати откликнулись уходящие к причалу в городских одеждах Митяй с Лёхой. Возник Илюха с вёдрами, с вёдрами прибежала Катя, Карл лихорадочно включил насос. Струя потекла медленная, вялая, совсем не такая, как утром.

Пламя шло по трём направлениям: на дом, на деревню, на лес. Митяй, его мать и Лёха лопатой, щёткой и водой отсекли деревню довольно быстро. Но уже дымились слеги забора, пламя заползло на участок, примеривалось к сараю. Уже занималось снизу, заусенцы на неструганых досках почернели. Митяй окатил стену ведром воды, притоптал у основания. Метрах в трёх от забора горел штабель сухих обрезков, выше человеческого роста. Карл дёргал Митяя, тыкал пальцем в штабель, но Митяй поставил около него ведро с водой.

— Там уже ничего не поделаешь. Сиди, Борисыч, следи, — и побежал командовать.

Воду передавали по цепочке, шланга было не достаточно, и кто-то черпал прямо из колодца ведром с верёвкой — знаменитый журавль давно развалился, народу набежало человек десять, пол-деревни.

Карл сидел на своём посту и с ужасом думал, что одного ведра не хватит. Обрушил каблуком обгоревший забор и успокоился — трава между штабелем и забором выгорела, заниматься было нечему, нужно было только следить, чтобы очередной порыв ветра не перекинул горящую палку.

Ноги стали ватными, тяжело налились кисти рук. Сквозь тупое оцепенение смотрел он, как взлетают нити, круги и спирали пепла, чёрные и серебристые. Сквозь марево на дорожке показались Гольдманы, с рюкзаком и тележкой — спешили к катеру. Над головой проступил птичий щебет. Карл очнулся. Фронт был уже метрах в ста по направлению к лесу, в действиях пожарных уже не чувствовалось паники, они деловито перекликались. Митяй сбегал домой, принёс огнетушитель. Его хватило метров на пятнадцать. Карл взял ведро и пошёл к людям.

У входа в лес кабаны перепахали довольно большой участок. Огонь ткнулся в серый разрыхлённый бруствер и сник. В лесу оставались небольшие лужайки огня, но было не страшно — сосны и берёзы отражались в талой воде. Карл подходил к лужайке, нагребал сапогом из лужи, затаптывал. Рядом топтался незнакомый человек, седой, со спокойным лицом, в ярко-зелёной ветровке.

— Вы кто? — спросил Карл.

Седой усмехнулся:

— Да как вам сказать… Меня называют дедушкой из зелёного домика.

Возвращались все вместе, усталые, но довольные, как в колхозных фильмах. Илюха, шедший рядом с Карлом, тихо спросил:

— Как сердце?

Растроганный Карл не успел ответить — Митяй протянул ему щётку на палке.

— Вот держи, Борисыч, купишь мне точно такую.

Пластиковая щетина спеклась чёрными шишечками.

— Конечно, — пробормотал Карл. — А с этой что делать?

— Как что? Спалишь.

Когда все отсмеялись, Карл спохватился:

— А куда девался дедушка из зелёного домика?

Митяй покрутил пальцем у виска.

— С этим — к Славке. Пить надо меньше, Борисыч.

Карл подошёл к просевшему штабелю, сунул в белый дым Митяеву щётку. Обернулся в сторону леса, оглядел пожарище — не померещился же ему зелёный дедушка, будь он неладен.

На чёрном пепелище ярко зеленели кочки с молодой травой, меж кочек, высоко поднимая ноги в красных сапожках, бродила девочка лет семидесяти в цветастом платье. Жёлтые, как дым, букли прикрывала льняная шляпа с матерчатыми цветами. В руке у неё была плетёная корзинка. Время от времени старуха приседала, двумя пальцами поднимала яйцо, — перепёлки, или вальдшнепа, или коростеля, а может быть, чайки, выпрямлялась и, щурясь, смотрела сквозь него на закат.

Блаженно улыбаясь запавшим ртом, старуха бережно укладывала яйцо на дно корзинки, на белую вату.

Удручённая Татьяна укачивала ребёнка.

— Тс-с-с, — сказала она. — Всё в порядке?

Карл кивнул, крутнулся возле кровати и рухнул. Спал он жадно, большими глотками, захватывая пересохшим сознанием неведомую глубину.

Плющ завязал галстук, вгляделся в зеркало и вздохнул:

— Что делается? Я был, Снежаночка, похож на мачо. Как там… Бэ самэ мучо. А теперь — чистый дедушка Мичурин. Одно лицо.

— Это потому, что вы добрый, — отозвалась Снежана. — Иди с Богом, водитель уже сигналит.

Бизнесмен Надежда попросила Константина Дмитриевича посмотреть работы своей дочери — есть ли у неё талант, стоит ли заниматься, а если стоит — не подготовит ли он ребёнка к поступлению в художественное училище. Занятия раза два, хотя бы, в неделю, за приличные, разумеется, деньги. А то и без таланта — возраст у девочки опасный, что ей болтаться по Кимрам — вокруг грязь, криминал и Голливуд.

— Хорошо бы, — вздохнула Снежана.

Постоянная нехватка денег душила и старила её.

Пенсии Плюща и её зарплаты офис-менеджера, а попросту уборщицы, хватало на оплату коммунальных услуг — ничего себе, услуги, — удобства во дворе, и, пожалуй, сигареты — курили они оба здорово. Деньги от изредка продаваемых резных рам считались шальными и тратились быстро и вдохновенно.

Морская рыба дорожает с каждым днём, а Костик речную не ест — приторная, говорит, и сладкая. В Москве хорошо, там выбор, а здесь — скумбрия мороженая, да мелкая камбала, и то не всегда. «Вот уж, воистину, Москва — порт пяти морей» — Снежана кисло улыбнулась своей шутке — что-либо придумать приходилось редко, а стихи не сочинялись уже давно.

Она окончила педагогическое училище ещё при советской власти и несколько лет проработала в детском саду. Что вспоминать. Детские сады, как некогда церкви, превратились в овощехранилища, склады под чипсы и пепси-колу — новое поколение оказалось капризным и прожорливым. Пришлось помотаться. Хорошо, хоть была отдушина — шахматный клуб, бородатые интеллектуалы. Там и встретила Константина Дмитриевича четыре года назад.

Когда проехали мост и остановились у двухэтажного особняка деревянного барокко, Плющ затосковал. Какой из него преподаватель, он и сам сроду не учился, и учителям не доверял.

Учитель, по его мнению, это неудачник, не справившийся с профессией или судьбой.

Если что-то умеешь — делай себе, кто мешает, а не можешь — нечего пудрить мозги другим. Если речь идёт о передаче опыта, то у меня нет опыта. Только возраст. Я из него состою, и отдавать нельзя — рассыплюсь.

Но, поднявшись на второй этаж и позвонив, Константин Дмитриевич вдруг ощутил острый восторг от осознания своего несовершенства и возможности начать всё заново.

Окончив четыре класса и работая подмастерьем у печника, Плющ и не помышлял об учёбе в художественном училище, но там учились его друзья — и Карлик, и Кока, — всё равно приходилось там болтаться, и писать постановки, и спорить, — правильнее было бы всё-таки поступить.

Требовался аттестат зрелости: в этом случае не нужно было сдавать общеобразовательные предметы — диктант Костик завалил бы обязательно. В крайнем случае, годилась бы справка об окончании восьми классов. А диктант — пацаны что-нибудь придумают, Карлик подбросит.

Документы — подлинные, разумеется, — продавались на Староконном рынке. Аттестат стоил двести пятьдесят рублей, справка — сто. Деньги немалые, но скопить можно. Только какой же ты художник, если копишь деньги, вместо того, чтобы пить белое сухое, без которого не докажешь, что Сальвадор Дали — просто гамно.

Однажды в конце мая Плющ ворвался в мастерскую сияющий.

— Где пропадал? — спросил Карл.

— А я, пацаны, бабки делал. Неделю раствор месил. И в результате — у меня на кармане триста карбованцев.

— Аттестат! — строго сказал Кока.

— Ну да. Причём, свежий. Урожая этого года. Когда у них там выпускной?.. В воскресенье — на Староконный. Только, мальчики, поедем вместе. А то мне туфту двинут — я того аттестата в глаза не видел.

Кока достал из кармана мелочь, сдул табачные крошки.

— У меня рублей шесть, — ответил Карл.

— Ребята, а я? Я в доле.

Кока пасмурно оглядел Плющика.