Владимир Кунин - Цирк, цирк, цирк (рассказы)

Михеевы были в наивыгоднейшем положении. Они работали первым номером. Единственное, что смущало их, это репетиционная лонжа. Лонжа прикреплялась под куполом, и снять ее можно было только после представления.

— Ребята, — сказала Зина, — а что, если снять лонжу в антракте?

— Блестящая идея! — сказал Гена. — Внимание, Женька! Ты надеваешь униформу и выходишь в антракте в манеж. Я со стороны двора лезу на купол, снимаю лонжу и на веревке сквозь клапан шапито опускаю тебе в манеж. Ясно?

— Ясно, — ответил Женька. — Только униформу надеваешь ты, а на купол лезу я.

— Какая разница?

— Никакой. Просто если ты в прошлом году в Астрахани в сорокаградусную жару заболел фолликулярной ангиной, то сейчас там, наверху, воспаление легких тебе обеспечено...

— Ты с ума сошел, Женька!

— Он прав, — тихо сказала Зина.

— Да ну вас, — отмахнулся Михеев и вышел из гардеробной.

— Не забудь взять веревку, — сказала Зина.

— Какую веревку? — удивился Женька.

— Как какую? Лонжу спустить. Не будешь же ты ее бросать сверху в манеж!

— Да-да, конечно. Совсем из головы выскочило. Скучный ты человек, Михеева! Ты все знаешь, все помнишь...

— Довольно трепаться, — улыбнулась Зина. — Ищи веревку и лезь на купол.

— А где она?

— Не знаю, не помню. Где-то здесь, в гардеробной. Ищи сам. Привет!

Женька растерянно огляделся вокруг и нехотя пошарил под столом. Веревки не было. Он заглянул во все углы. «Наверно, в ящике», — подумал он. Ящик был завален старыми костюмами, инструментами и разным барахлом. В довершение всего на ящике стоял репетиционный трамплин. «Конечно, в ящике», — тоскливо подумал Женька и огляделся по сторонам.

На стене висела бухта капронового троса толщиной в палец и длиной метров в тридцать. Трос был предназначен для изготовления новой подвесной лонжи и служил предметом зависти и восхищения всех акробатов. Сплетенный из тоненьких капроновых «жилок», он выдерживал до семисот килограммов «на разрыв».

Женька снял с гвоздя это капроновое чудо и, надев бухту через плечо, сунул в карман комбинезона пассатижи. Нахлобучив на голову старый Зинин берет, он вышел из гардеробной в закулисный коридор, юркнул мимо Михеевых и выскочил во двор.

Шел мелкий противный дождь.

Цепляясь и подтягиваясь руками за канат, свисающий с мачты, Женька по мокрому и скользкому шапито влез наверх, встал ногами на балки и, держась за выступающий конец мачты, немного постоял, переводя дыхание.

Брезентовый купол шапито лежал на двух стальных балках, укрепленных за верхушки форменных мачт. Расстояние между ними было не больше полуметра.

И если бы не было так темно и не шел дождь, Женька не отказал бы себе в удовольствии прошагать во весь рост по брезенту на высоте семнадцати метров.

Но сейчас, совершенно промокший, он этого делать не стал. Он уселся верхом на балки, свесил ноги по обе стороны купола и стал продвигаться к середине гребня шапито.

— Рано я влез на купол, — разозлился он, прислушиваясь к хохоту зрителей и истошным воплям коверных клоунов. — Сейчас только кончится реприза, а еще Сатаровы... Они работают минут семь-восемь.

Женька доехал верхом до брезентового клапана и огляделся. Сквозь лиловую темноту позднего вечера и мелкую сетку дождя город искрился дрожащими огоньками и казался очень большим.

Дождь неожиданно прекратился, Женька откинул клапан в сторону. В лицо приятно ударила струя теплого воздуха. «Как в Москве, в ГУМе, когда входишь с улицы...»

— Воздушные гимнасты братья Сатаровы! — донеслось до Женьки. Это был последний номер первого отделения.

Женька улегся на брезент между балок. «Как на раскладушке», — промелькнуло у него в голове. Он заглянул вниз, в манеж.

Братья Сатаровы, двое высоких, здоровых парней, сверху казались очень толстыми и короткими. Женька видел только их головы, плечи и носки ног. Женька засмеялся. Но вот Сатаровы дошли до центра манежа, и Женька потерял их из виду.

Стальные тросы всех лонж, растяжки и балки, то есть почти вся, как говорится в цирке, «паутина», крепились за обе балки в том месте, где находился клапан. Они скрещивались, перехлестывались и расходились от клапана вниз, в разные стороны, очень важные, необходимые, слегка провисающие под собственной тяжестью.

Женька протянул руку и потрогал серые теплые витки, намотанные на балки. Он сразу нашел тросик своей лонжи и рядом увидел «восьмерки» и узлы какого-то толстого троса. Один конец этого троса заканчивался петлей, которая висела под самой балкой. Петля троса соединялась с подвесным кольцом блока — чекелем, этакой стальной подковой, через концы которой проходит толстый винт. Он накрепко замыкает подкову чекеля.

Блок принадлежал Сатаровым. Он висел рядом с Женькиным носом и мешал ему смотреть на манеж. Через блок проходил трос от трапеции Сатаровых до лебедки, установленной за кулисами. Кто-то из униформистов включил лебедку, и Женька увидел, как блок, запев тоненькую песню, начал протаскивать сквозь себя трос, поднимая в воздух сидящих на трапеции Сатаровых. Левая балка стала мерно покачиваться. Чем выше лебедка затягивала трапецию с братьями, тем визгливее скрипел блок, сильнее подрагивала балка. Дождь снова начал моросить, и Женька подумал о том, что нужно закрыть клапан. Но он этого не сделал. Он просто подвинулся вперед и, продолжая смотреть на манеж, закрыл собой отверстие. Блок замолчал, трос остановился, но балка продолжала раскачиваться. Сатаровы были где-то рядом, метрах в пяти-шести от него. Но Женька никак не мог устроиться так, чтобы видеть все, что делают Сатаровы.

Женька проверил, не потерял ли он пассатижи, и, поправив веревку на плече, подумал: «Михеич, наверно, раскричится: „Обязательно надо было капроновый трос схватить!.. Сам знаешь, с какими трудностями он нам достался!..“»

Внизу под балкой что-то противно хрустнуло, и блок сбился со своего ритмичного поскрипывания. Женька глянул и вдруг совершенно отчетливо увидел тонкую серебристую полоску трещины на сгибе подковы чекеля. Там, внизу, под Женькой, Сатаровы сделали какой-то трюк, балка качнулась, хруст повторился, и серебряная трещина еще ярче сверкнула кристаллами разрывающегося металла.

Женька понимал, что с каждым новым трюком, с каждым новым рывком трещина будет увеличиваться. Еще два-три раза повторится этот паршивый звук, чекель лопнет, и Сатаровы с двенадцатиметровой высоты полетят с блоком, с трапецией, со всеми растяжками прямо в ряды зрителей.

Женька оцепенело смотрел на маленькую страшную трещинку.

Нужно кричать! Нет-нет... Не нужно кричать. Что же делать?! Вот опять этот звук! Что же делать?

И вдруг все стало на свои места. Все стало сразу ясным и простым.

Не отрывая глаз от расширяющейся трещины, Женька приподнялся и, держа один конец в руках, кинул в темноту всю бухту. Разматываясь, веревка мягко заскользила по мокрому шапито. Трясущимися руками Женька продел веревку в подвесное кольцо блока. Уравняв концы веревки, он попытался просунуть их между брезентом и балкой. Брезент так тяжело и плотно был прижат к балке, что Женьке пришлось отказаться от мысли закрепить капроновый трос рядом с его собственной лонжей. Он намотал капроновый трос на руку и тут же подумал: «Не удержать мне... За мачту бы зацепиться. За мачту!»

Балку качнуло еще раз, и Женька увидел, как чекель стал изменять свою форму, вытягиваясь и разевая серебряную пасть трещины. «Не успеть за мачту...»

Женька сбросил веревку с рук и лежа обмотал ее несколько раз вокруг груди. Свободные концы он пропустил еще раз через блочное кольцо и, завязав их двумя узлами, намотал на левую руку. Затем он повернулся и лег поперек балок, закрыв собой отверстие клапана. Плечами и грудью он лежал на одной балке и животом на другой.

Балка качнулась, и Женька почувствовал, как стал натягиваться капроновый трос. Женька лежал поперек гребня купола, и ноги его свешивались по одну сторону шапито, а голова лежала по другую сторону. Он прижался щекой к мокрому брезенту. «Выдержал бы капрон... хоть бы выдержал!»

Теперь ему не нужно было смотреть в манеж и видеть Сатаровых, трапецию, блок и эту трещину...

«Сейчас рванет! — подумал он, закрывая глаза. — Только бы в клапан не втянуло, а то загремим все вместе...»

Захрустел разрывающийся чекель.

А-а-ах-х!! Со страшной силой Женьку прижало к балкам. «Хорош!» — сказал про себя Женька и почувствовал дикую боль в груди. В горле у него что-то булькнуло, и дышать стало почти невозможно. Женька лизнул мокрый брезент и прислушался. Не было ни криков, ни звука падения. Откуда-то снизу он услышал голос старшего Сатарова: «Ап!» — и на мгновение Женьку прижало еще сильнее. Что-то глухо треснуло у него в груди, и раздались аплодисменты.

Женька закашлялся. Рот наполнился чем-то горячим и соленым. Сплюнув, он торопливо глотнул воздух. Огоньки города, лежавшего под ним, сливались в дрожащие желтые нити.