Александр Лекаренко - Лауданум Игитур

Ей было лет двенадцать. Теперь на ней было темное платье, довольно сиротского вида и явно маловатое. Она показала пальцем на галеты, потом на свой рот. Он кивнул. Она подошла, присела на корточки и быстро, с хрустом сгрызла три из шести галет, лежавших на майке. Она сидела так близко, что он мог слышать исходивший от нее запах речной воды. Ее короткие черные волосы слегка вились и были откинуты назад. Они выглядели так, как будто были уложены гелем.

Он всунул ей в руку три оставшиеся галеты, в другую руку вложил стакан с чаем, потом взял свою майку и прикрылся ею. Они посмотрели друг другу в глаза. У нее были серые глаза и очень черные, как будто подведенные ресницы. Он отвернулся, сворачивая самокрутку, и давая ей возможность доесть.

Он ни о чем не думал, покуривая и глядя на медленно плывущую печную гладь. О чем было думать? Судьба она и есть судьба.

Он бросил окурок в воду, разгладил ладонью песок и нарисовал на нем два домика — большой и поменьше. Потом показал пальцем на себя и на большой дом, — Я. – Она кивнула. Он показал пальцем на нее и на меньший дом. — Ты. — Изобразил пальцами ходьбу. И склонил голову к плечу, дожидаясь ответа. Она долго смотрела ему в лицо, не отвечая. Он уже решил, что она не поняла. Но она кивнула и взяла его за руку.

На хуторе он не стал утруждать ни себя, ни ее длительными объяснениями, а просто подвел к одному из пустующих домов посреди неплохо сохранившегося сада, потом указал пальцем на свой дом и ушел, предоставив самой разбираться в ситуации.

Длинная игла красной меди вспыхнула, как искра на ее ладони.

Как и первый раз, он не услышал, он учуял ее за своим левым плечом. Он не повернул головы. Он только что взял в руки банку с опием, чтобы скатать шарик для следующей трубки, а потом облизать пальцы. В этот момент она протянула ему иглу для опия. Игла была совершенно такой же красной меди, как и трубка, круглая на конце и четырехгранная возле ручки. Так же, как и на трубке, на ней были следы тончайшей резьбы.

Он взял иглу, осмотрел ее и после этого удостоил девочку взгляда. Она стояла прямая, как свеча и такая же белая в своем черном платье. Лицо ее ничего не выражало, в глазах прыгал огонь.

Он погрузил иглу в опиум и приготовил трубку по всем правилам искусства. Затем, одним вдохом втянул в себя весь дым без остатка и прикрыл глаза. Когда он выдохнул, ни одной струйки дыма не изошло из его рта. Он впился глазами в белое девичье лицо, пытаясь проникнуть в его тайну. Она стояла совершенно неподвижно, опустив руки, и отразила его взгляд, как зеркало. Он подвинулся в кресле и качнул кистью руки, показывая ей, где сесть. Она подчинилась мгновенно и села боком, между его раздвинутых ног. Совсем рядом он увидел ее ухо, — красивой формы, с хорошо развитой мочкой, ощутив запах речной воды, все еще исходящий от нее. Ее профиль обозначился на фоне огня камина — высокий лоб, прямой нос, округлая линия подбородка. Он повернул к себе это белое лицо — ее губы приоткрылись, черные на фоне огня. Он уронил руку, скользнул по ее груди — она легко вздохнула. Он провел ладонью по ее бедру — бедро было длинное, гладкое и холодное, как мрамор. Она накрыла его руку своей и подняла к свету огня, любуясь игрой рубина на его пальце, потом опустила рубин к своему лону.

Когда он проснулся следующим утром, девочка исчезла. Но игла, явно составлявшая пару с трубкой, лежала вдоль ее красного чубука. Не хватало еще двух вещей. Комплект должен был состоять из четырех предметов: трубки, иглы, чаши для опия и лампы («волшебной лампы Алладина», — с усмешкой подумал он), завершающей тетрактис. Земля, воздух, вода и огонь — в таком порядке выстраивался символический рад, база первоэлементов и основание пирамиды. Человек — пятый элемент, сочетающий четыре изначальных и преобразующий их на высшем уровне, на вершине пирамиды, Дома Огня. Опиум — пятая эссенция, квинтэссенция, которая служит растворителем и коагулянтом в этом алхимическом процессе, поднимая Человека на вершину пирамиды, где он становится божественным Глазом, созидающим Вселенную в процессе видения. Курение опиума по всем правилам искусства — это магический ритуал с использованием четырех символических предметов: трубки — для земли, иглы — для воздуха, чаши — для воды и лампы — для огня. Лампа — носительница огня представляет также саму пирамиду — Дом Огня и потому является завершающим предметом в наборе. Если ритуал имеет созидательный или разрушительный характер, то предметы должны быть из меди, поскольку медь — это металл Венеры-Люцифера, Созидателя-Разрушителя, пятой планеты, имеющей то же число, что и человек — пять. Порядок ритуальных действий имеет значение. Если брать опиум пальцами, тем более, облизывать их — это значит крайнюю близость к материалу, очень опасная вещь. Если брать иглой — это значит отстраненность через воздух, защита. Во время ритуала лампу нельзя гасить — погашение огня, любого огня означает окончание ритуала. Если лампа гаснет сама, ритуал следует немедленно прекратить. Трубку курят от одного до одиннадцати раз. Притом числа от пяти до одиннадцати ритуально не используются. Тот, кто выкуривает больше одиннадцати трубок — наркоман.

Смысл всего действа — сосредоточение на цели. Опиум мгновенно вводит в состояние медитации. Он отсекает все лишнее и выводит на поверхность сознания то, что является истинным желание ритуалиста. Этот предмет может соответствовать, а может и не соответствовать заявленной цели ритуала, но прерываться нельзя. Ритуалист схватывает то, что есть и поступает с этим так, как гранильщик поступает с камнем — придает ему нужную форму. Здесь поворотный момент. Если ум не дисциплинирован тренировкой, опиум вырвет этот предмет из захвата и швырнет в пространство и время, экстраполируя целый мир фантастических видений. Поэтому, закон ритуала — делай, что хочешь. А не то, что хочет сила, которую ты пытаешься использовать. Делать, что хочешь — это магия, даже если делаешь гвоздь. Если вместо гвоздя выходит табуретка — это реальная жизнь. Магия использует силу. Использование силы — это насилие. Применяющий насилие имеет все шансы испытать его на себе. Чтобы ходить по дорогам силы, надо быть тренированным бойцом. Потому, что нет магии, кроме чернющей, как опиумная смола. Нет благих сил — все силы жестокие и неумолимые. Любая мольба — это призыв к дьяволам прийти и разорвать тебя. Человек на путях магии — это Бич Божий, он может либо хлестать, либо сломаться.

Закончив с инвентаризацией своих драгоценностей, он решил попробовать найти девочку и посмотреть, как она решает продовольственную проблему.

Далеко ходить не пришлось — она лежала в двух шагах от дома, на солнце, голая, как в последний день творения и в первый момент их встречи, рядом дымился на костре котел с каким-то варевом.

Кое-что изменилось, однако. Ее кожа, еще вчера поражавшая молочной белизной, сегодня приобрела ровный цвет кофе с молоком, без малейшего оттенка красноты или пятен от одежды. В ее теле не было ничего от детской угловатости, но волосы на лобке почти отсутствовали, отчего ее орган имел сходство с зажатым между ног плодом персика. — «Созревает», — мельком подумал он, — «На солнце».

Уловив вибрацию от его шагов (или ему хотелось думать, что она уловила), девочка села, и грудь ее округлилась. Ее черные волосы были все так же уложены назад, серые глаза стали прозрачными в свете солнца. Без сомнения, она была красива, но что-то в ней, может быть, немота, заставляли воспринимать ее как вещь, как красивый предмет. «Венера Милосская», — подумал он, — «Всего лишь обработанный камень. Но она — концентрированное желание человека, умершего тысячи лет назад. Поэтому она является драгоценностью для тысяч, не умевших желать, которые вырастают, как трава вокруг ее мраморных ног и уходят в землю. Не оставив следа».

Зов желудка заставил его, принюхиваясь, опустить нос в котел. Там кипели морковь, свекла, лук, рыба и какие-то коренья. — «Фиш», — подумал он, — «Рахиль явилась сюда прямо от берегов Черного моря вместе с рыбой».

Он давно заметил, что как только в нем проявляется склонность к иррациональным аллюзиям, как тут же возникает жизнь с ее совершенно сумасшедшей реальностью.

Двое моджахедов возникли из ниоткуда, у одного в опущенной руке был пистолет, второй улыбался. — Здрастэ, здрастэ, — сказал тот, который улыбался, — Кущиэм?

Два шага было до дома. Два шага отделяли его от жизни и смерти, но с оружием в руках. Или от гарантированной смерти от ножа. Он хорошо знал, что ствол в руке у «прокурора» — на всякий случай. Убивать будут ножом. Пчок, таджикский нож — очень острая вещь. И употребляется для заклания баранов и воров.

Оба таджика смотрели ему в лицо. Восточный человек может быть кем угодно — волком, шакалом, лисой. Он может быть даже шакальим дерьмом. Но он никогда не поднимет глаз на голую женщину. Это — табу, это впитывается с молоком матери. Они оба лишь слегка усмехнулись, когда немая Рахиль метнулась к дому. Они все еще улыбались, когда она возникла на пороге со здоровенным «ТТ» в руках и открыла стрельбу.