Людмила Бояджиева - Пожиратели логоса

— За мной, Портос! — толкнул друга в мягкий бок Филя: — Мы их сейчас уделаем! Мигом смотаемся, я место одно знаю, во такие железяки валяются…

Выскользнув из школьного двора, они понеслись по переулкам городка, пересекли железнодорожные пути, пустыри, огороды. Перебрались через овраг и ещё долго шагали в лиловеющие сумерки перелеска, за которым торчали трубы давно не действующей фабрики. На её территории Филя надеялся обнаружить тяжеленную турбину или хотя бы мотки проволоки для транспортировки которых прихватил холщовую сумку с веревками. Пока бежали пацаны — пятиклашки к едва опушенному майской зеленью лесу, трубы фабрики становились все ниже и вскоре вообще исчезли как ориентир за внезапно поднявшимся угольным курганом.

— Мне домой надо. Я ещё уроки не делал, — плаксиво затянул Колька, бегать вообще не любивший. Он демонстративно опустился на камень и стащив сандалии, показал кровавые волдыри на пятках. — Во, производственная травма. Завтра разнесет в гангрену. В школу не пойду.

— Меня хоть не дури. Пятки ты вчера на физкультуре натер, а сейчас в лес идти боишься, — без вызова, но с глубоким сожалением сказал Филя. Он был худой, масластый, носатый, с темно-рыжими вихрами, давно не знавшими стрижки. Таких на школьных фотографиях отмечают чужие глаза с неизбежным сожалением — вон, мол, совсем плохонький затесался. Бедолаге одна дорога в науку.

Колина же внешность вызывала неизбежную симпатию — щекастый богатырь с неизменно выпученными от удивления глазами. Пытливый взгляд, аккуратный светлый чубчик — всегда готовый к вдумчивым вопросам ученик. В интонациях Коли постоянно звучало удивление. «Ты че!? Во дает! Не фига себе…» Он так простодушно моргал белесыми ресницами и столь широко распахивал рот, веря всякой наколке и грубой шутке, что обманывать его было даже скучно. И опасно — дрался Колька бесстрашно, самозабвенно.

Ничего не ответил он на обвинение друга в трусости, надел сандалии, героически закусил губу и направился в лес, продираясь сквозь бурелом. Шли долго и без всякого осознания направления, из принципа, устало сопя. Колька потерял тропинку, хрустел ветками, тараня подлесок как бульдозер. Сзади, натыкаясь на ветки и зализывая царапины, упрямо ковылял Филя…

— Нафик кому этот лом сдался? — наконец остановился рыжий, растеряв энтузиазм. Его бурные дерзания вспыхивали спонтанно и имели свойство резко затухать в столкновении с непреодолимыми трудностями.

— И без тебя ясно. И все равно буду идти хоть до утра. Я на принцип попер. — Колька даже не обернулся, но вдруг застыл и присел, вобрав голову в плечи — совсем близко пронесся свист, да такой странный, что в пору дать деру куда глаза глядят, но онемели ноги. Филя превратился в столб, чувствуя как покрыла спину гусиная кожа и вроде даже что-то забегало у корней волос. Сколько времени они обмирали от непонятного страха, сказать трудно.

Но когда пришли в себя, лес оказался вокруг густой и совсем темный. Дрожа от опустившегося холода, мальчишки сели на поваленное дерево, прижавшись, как заблудившиеся сиротки.

Густела молчаливая ночь, гипнотизируя пугливые взгляды. Чернильная темнота вдруг просветлела изнутри — от основания черных елок и что-то зашипело там, как большой закипающий чайник. По стволам сосен снизу пошли красные дрожащие отсветы, вроде жгли костер. Мальчишки подкрались, прячась за деревьями и почему-то думая о партизанах. Но вместо легендарных борцов с фашистами увидели существ, в которых сразу опознали инопланетян. С ними тихо разговаривали на непонятном языке обыкновенные, одетые по-городскому люди — два мужика, похожих на переодетых разведчиков. А инопланетяне валялись в траве, передвигаясь на брюхе, очевидно, были ранены или таким образом маскировались. Собственно, как они выглядели было непонятно, но свечение из травы шло, словно от испорченной неоновой лампы и свист, крайне неприятный для кожи, тут же покрывавшейся пупырями, исходил от дергавшихся в траве существ.

Просидели друзья в кустах, видимо, долго и не заметили, как уснули. А когда проснулись оба разом, словно их кто-то позвал — было утро. Сквозь ветви пробивались лучи веселого солнца, невинно сверкала роса и птицы перекликались в совершенно беззаботной радости. Мальчишки переглянулись, потом рассмеялись и вдруг осознали, что всю ночь провели в лесу и что дома уже, наверно, родители милицию вызвали и все рыдают, оплакивая сыновей. Они огляделись и увидели просеку и разбегающиеся от неё тропинки. Солнце окрашивало розовым неглубокий песчаный карьер с таким белым песочком, на котором хорошо бы понежиться в «Артеке». А прямо на песке лежали две фигурки с блестящей, как чешуя, поверхностью, похожие на выпиленных лобзиком из коры человечков. Изображали они людей, но так примитивно, как рисуют первоклашки, даже руки чуть заметны, а ноги одной толстой палкой. Да и чешуйки вроде еловых шишек.

— Смотри! Это ж скафандры! Только сильно скукожились и обгорели при катастрофе — все в саже, — бойко фантазировал, разглядывая находку Филя.

— Выброси ты их, — оттолкнул фигурки Коля. Может, заразные. Может, их специально тут шпионы раскладывают для пароля.

— Я их дома хорошенько исследую и выясню происхождение, любознательный Филя сунул человечков в мешковину, в которой нес веревки для транспортировки металлолома. Про фабрику и лом было забыто. Забыто и направление к дому.

Друзья поспорили и разошлись: Николай упрямо зашагал в чащу, за которой шумели проносящиеся поезда, а Филя, щурясь на солнце, двинул на восток. Он было подумал, что друг заблудится и хотел позвать, кинуться следом, объяснить ошибку, но тупая сонливость совершенно лишала его всякой инициативы. Солнечные лучи стали такими яркими и образовали такую мучительную жажду, что Филя проснулся, высвободился из-под теплой рук Валентины и шагнул к раковине в мутной рассветной серости.

— Опять из крана не отстоянную пьешь. Забыл, как из-за гастрита маялся, — вещала не просыпаясь заботливая женщина.

— Киска моя… — Филя снова нырнул под одеяло и зажмурился, надеясь вернуть детство, досмотреть сон. Обнял покрепче мягкую талию и получил тычок локтем в ребро:

— Ишь манеру взял! К утру бухой на ушах приползает и ещё лапает. Киска демонстративно повернулась к стенке, а минувший навсегда сон обнаружил отдельные неточности. Нет, не ночевали они в лесу. Пронеслось по вечернему лесу шипящее свечение, заставив мальчишек спрятаться в кустах, и погасло. Облазали они полянку у края песчаного карьера и обнаружили два куска твердой коры, похожей на человеческие фигурки. Поспорив насчет дороги назад, разбрелись разными тропинками. Все остальное придумали позже, рассказывая страшную тайну о встрече с инопланетянами, показывая трофеи. В найденных кусочках коры лишь с большой натяжкой можно было углядеть силуэт гуманоида с зачаточными ручками, слившимися в единый хвост задними конечностями. Что бы фигурки производили должное впечатление, Филя попробовал подправить силуэт, но ножик не ковырял оказавшуюся необычайно жесткой кору. Пришлось сделать насечки лобзиком, определив отчетливее места едва обозначенных рук, разделив нижнюю тумбу на две конечности. И вырезать начальные буквы имен владельцев находки — Т и Н. Впрочем, скоро начались каникулы и новые игры.

Поселок, в котором жили друзья находился под Москвой и назывался попросту Военкой, поскольку проживали в нем исключительно семьи служащих в военной части. Часть охраняла ракетное кольцо, оборонявшее столицу, что считалось строжайшей тайной и было известно каждому дебилу. Отец Коли был уважаемым человеком по инженерной части, а отец Фили — ещё более важный начальник. Он заведовал Военторгом. Зато мать Кольки работала в Салоне красоты косметологом, а мать Фили — преподавательницей в музыкальной школе по классу фортепиано. Поэтому единственного сына намеревалась назвать исключительно в честь боготворимого композитора. Пришлось выбирать между Теофилом и Амадеем, поскольку имя «Моцарт» отец категорически отверг. Из Теофила легко образовывался удобопроизносимый Филя и вовсе не обязательно было объяснять направо и налево, что полное имя сына означает Возлюбивший Бога. Филимон — имя нормальное, социалистической реальности не противоречащее.

Это уже при поступлении в областной пединститут, председатель приемной комиссии проявил лингвистическую осведомленность:

— Тут вы у нас пока на филологическом третий представитель мужского пола. Так что, про Бога не скажу, как в имени вашем зафиксировано, а вот возлюбить прекрасный пол придется — специфика.

Насмешничал, конечно, бравый доцент с гусарскими усиками, ведущий факультативный семинар: «Эротика как порождение загнивающей буржуазной экзистенции».

Уж больно неказист был этот Теофил, получивший, между прочим, при поступлении высший бал. Типичный заморыш-отличник, не тискавшийся с одноклассницами в сиреневых сумерках майского парка. Кто ж мог подумать, что через четыре года вылетит тихоня из института с волчьи билетом проколется самым отчаянным образом по женской части. Не знал этого и Коля, подвизавшийся после ранения на Афганском фронте на административной работе в столице. Тропинки друзей и в самом деле давно разошлись. Но не это приснилось Филе, а приснилось ему февральским утром нечто нежное и странное — золотая девичья фигура в пятнистой от солнца куще сада. Облачена она была в нечто прозрачное и не занималась сельхозработами. Тонкая, в облачке шелковистого тумана, девушка танцевала менуэт или что-то подобное из далекого дворцового прошлого. Во всяком случае двигалась она как Офелия в фильме «Гамлет», вскидывая к веткам яблонь тоненькие как стебельки руки…