Андрей Цаплиенко - Экватор. Черный цвет & Белый цвет

Но это был вовсе не тот коридор, по которому я бродил в поисках своего номера. Вместо ряда светлокоричневых дверей и картин в стиле “африканский модерн”, которыми были увешаны стены отеля, я увидел холодный голубоватый пластик, так и сиявший стерильной чистотой. Давным-давно мне случалось заходить сюда. Это была та самая больница в моем родном городе, в которую я несколько лет назад определил свою мать. Вдоль стен выстроились двумя рядами белые двери с матовыми стеклами. Под потолком горела длинная, почти бесконечная, нить ламп дневного света, уходившая вдаль, за конторку дежурной сестры. Там, за невысокой перегородкой, насколько я мог заметить, никого не было. Мне как-то моментально стало ясно, что наступила глубокая ночь, и сестра вполне могла задремать. Или отлучиться ненадолго. Я пошел по коридору по направлению к посту ночной дежурной. Двери больничных были закрыты. Кроме той, из которой я только что вышел. Я оглянулся на нее, потом снова посмотрел вперед. Кажется, еще одна дверь скрипнула. Совсем возле конторки ночной сестры. Меня взяло любопытство. А что, если там, внутри, я увижу нечто важное для себя? И, может быть, тот, кто находится внутри этой приоткрытой палаты услышит меня и передаст сиделке, чтобы та поправила поудобнее трубку аппарата искусственного дыхания, к которому была подключена мать? Попробую, решил я, и заглянул за дверь.

Но там я увидел совсем не больничную койку, а роскошную гостиничную кровать, за которой виднелся гигантский экран телевизора. А перед кроватью стоял стеклянный столик для журналов. Вместо журналов на столике лежала россыпь белого, похожего на стиральный, порошка, в который упиралась голова полноватого мужчины. Его небритое лицо было чуть повернуто ко мне. Нос, весь в белой легкой пудре, комично изогнут под тяжестью головы. Плечи мужчины нависали над столиком, а задница находилась на кровати. Мостом соединяя эти противоположные части тела, безвольно горбилась спина. Человек очень напоминал пьяного симпатичного повара, месившего тесто и заснувшего прямо в своем мучном месиве. Вокруг симпатяги суетились трое. Две черные девушки и белый мужчина. Все они были полуголые, но нагота африканок смотрелась естественно, а голый торс белого выглядел безобразно. Белый тормошил повара за плечи и, шатаясь, поливал водой, которую суетливо подносили африканки.

И тут я понял, что пьяный симпатяга это я сам, а полуголый белый это журналист и мой друг Сергей Журавлев, который пытается вернуть меня к жизни. Он обнимал меня за плечи и кричал скороговоркой: “Андрейиванычиванычандрейочнись!” Мне даже показалось, что Сергей всхлипывал, то ли от непроизвольных слез, то ли от алкоголя с кокаином. Я глядел на Сергея и вспомнил те слова, которые произнес команданте Раудь де Сильва, сидя вот на том самом месте, где теперь сидит реальный Андрей Шут, то есть я.

“Он возле Вас, так близко, как никто другой из ныне живущих.”

“Ныне живущих.”

“Как никто другой.”

“Он возле Вас, так близко.”

“Возле Вас.”

“Он.”

Он! И вдруг меня пронзило догадкой, как молнией. Все у меня в сознании сложилось в предельно ясную картину. Я вспомнил, как Сергей умчался в лес искать сбитый “борт” и вернулся оттуда с обрывком колумбийского паспорта. Почему этот парень дразнил меня этим паспортом? Ну, конечно! Потому что пытался вывести из равновесия. Ему нужны были доказательства моих связей с колумбийцами. Я вспомнил его навязчивую попытку получить от меня интервью. То, что он уступил мне Маргарет, сделало нас друзьями. И это неспроста. Я доверял ему почти бесконечно. Из-за меня он оказался под арестом. Но так ли это было на самом деле? Он отказался лететь на самолете Плиева и предпочел остаться в гнилостной стране. Потому что хотел сделать репортаж? Нет, потому что там оставался и я. Он отдал все до единой свои кассеты этому черному по фамилии Мангу. Не кассеты ему были нужны, а я. И телефон. Тот номер на спутниковом аппарате либерийца. С американским кодом и голосом в динамике. Помню ли я, что сказал тот голос? Конечно, помню. Он просил больше ему не звонить с одного и того же телефона. Я нужен был ему и его хозяевам живым. Иначе они давно бы меня прихлопнули. Или вот сейчас. Он тормошит меня, пытается вернуть к жизни пойманного зверя. Ах, ты, распоследняя продажная сволочь!

Вот о чем я подумал, когда бросился к Сергею. Но как только я оказался на середине комнаты, голубой свет неожиданно стал ослепительно белым и больно ударил мне в глаза.

Когда я снова обрел способность видеть, то рассмотрел над собой озабоченное лицо Сергея, все в белых мучных пятнах от рассыпанного на столе кокаина. Он набрал в рот воды и резко, фыркая, выплюнул ее мне на лицо. А в следующее мгновение я нанес ему удар в челюсть. Несильно, но точно.

Сергей упал прямо возле столика. Девицы радостно завизжали и бросились меня обнимать. Журавлев быстро поднялся на ноги, недоуменно улыбаясь и потирая челюсть. Он был, скорее, рад, чем расстроен. Ну, конечно, добыча жива, заработок обеспечен. Несущественные телесные повреждения не в счет. Счастливый финал окупает любые издержки. Но он не знает, что я не собираюсь сдаваться.

Я трудная дичь, и я ему не по зубам. Это не Рауль мне раскрыл правду, это я сам обо всем догадался, пройдя сквозь причудливые фантасмагории, которые только что выстроило мое сознание. Я, наконец, понял, где друг, а где враг. Когда знаешь, где твой враг, победа почти обеспечена.

Я поднялся на ноги. Они были словно ватные и еле держали мое грузное тело. Рискуя потерять равновесие, я размахнулся и еще раз выкинул кулак в сторону Сергея. Журавлев успел заметить движение и, чуть отклонившись, позволил кулаку пролететь мимо своего лица.

- Да ты что, Андрей Иваныч! - удивился журналист.

- Он под кайфом, под кайфом! - засмеялась одна из черных красавиц.

Но Журавлев так не считал. Он посмотрел мне в глаза и увидел там ясность мысли и намерений. Он понял, о чем я думаю. А я понял, что он понял меня.

Выражение его лица внезапно стало жестким. Зрачки чуть сузились. А кисти сжались в кулаки, защищая подбородок.

И тут дверь моего номера внезапно слетела с петель от мощного удара. В комнату влетела уйма народу. Человек десять, не меньше. С оружием наперевес, все они, как один, были одеты в одинаковые черные костюмы. Только придурок может носить в Африке черный костюм. Или полицейский. Эти действовали обдуманно и четко. Значит, придурками они не были. Один из них легким движением повалил меня на пол, другой, грубо заехав ногой по лодыжкам, заставил пошире развести ноги.

- Лицом вниз! - услышал я крик на французском, но не заметил, мне ли он адресован или кому-то другому. Я и так лежал, уткнувшись носом в ковер.

Щелкал фотоаппарат, мигая вспышкой. “Сними это!” - слышал я. - “И еще вот это”. Вспышка послушно выполняла команды. Девицы, всхлипывая, торопливо давали объяснения на смеси французского и незнакомого мне местного наречия. Вперемежку с девичьим бормотанием заискивающе шуршали одежды. Застучали каблуки наспех одетых туфель. В общем, это был полицейский рейд, но явно сделанный по наводке. Они знали, кого берут, а, значит, шансов откупиться на месте не было. Горка кокаина на столе тянула на несколько лет несвободы, даже по законам этой относительно свободной страны. Но дело было не в кокаине. Я это чувствовал. И понимал, что за спинами этих людей в черном громоздятся более могущественные фигуры. Мне показалось странным только то, что в этой какофонии звуков я не слышу голос Журавлева. Ведь если все это происходит по наводке, то навести мог только он. Он сдал пойманную дичину и теперь может расслабиться.

Вдруг я услышал треск бьющегося стекла и почувствовал, как на меня свалилось тело весом около центнера.

- Беги, Иваныч! - закричал Журавлев, и я, не раздумывая вскочил на ноги. Полуголый Журавлев стоял над телом в черном костюме. В его руках были ножки от журнального столика. Стеклянная столешница превратилась в осколки. Она лежала вокруг поверженного полицейского в черном костюме. Еще взмах. Еще удар. Еще один черный костюм свалился на ковер.

- Беги, Иваныч! - истошно взвыл Сергей. Передо мной была открытая дверь. Полицейские набросились на Сергея, забыв на мгновение обо мне. Больше повторять приглашение не было нужды. Я метнулся в коридор и ринулся по направлению к лифту. Картины и двери с ускорением замелькали слева и справа.

Поступок Сергея абсолютно не увязывался с моими выводами об этом человеке. Но на раздумья о Журавлеве не было времени. Нужно было, выжав из себя все силы, добежать до лифта.

Мне мог бы позавидовать Карл Льюис. Преодолев длинный коридор за считанные секунды, я почти мгновенно оказался возле хромированных створок лифта. Результат моего спринта был поистине олимпийским, но оценить его по достоинству мог только я сам и, пожалуй, преследователи в черных костюмах, замешкавшиеся в дверях гостиничного номера. Я услышал топот их ног как раз тогда, когда нажимал кнопку вызова. Она мигнула красным цветом и погасла. Совсем, как в моем кокаиновом сне. Я еще раз нажал на кнопку и внезапно услышал хлопок. Как-будто школьный учитель ударил пластиковой линейкой по парте нерадивого ученика. Так стреляет пистолет, но не боевой, а мелкокалиберный, спортивный. Я не стал дожидаться, пока приедет лифт, и выбежал на лестничную площадку. Дверь с пневматическим механизмом плавно закрылась за мной. Но перед тем, как щелкнула собачка замка, я уловил двойной женский крик. Это истошно закричали девушки в номере, где за несколько минут до этого в разгаре было неистовое веселье с запахом секса и кокаина.