Хербьёрг Вассму - Наследство Карны

И продолжал смеяться, когда она, задохнувшись, остановилась перед ним.

— Мороза все-таки нет.

— Иди сюда! — Она схватила его за руку и попыталась вместе с ним завернуться в шубу. Они упали на траву. Она выскользнула из рукавов шубы и накрыла ею их обоих. Они лежали и смотрели на бегущие облака.

И он отправился на небеса к ослепительному июньскому свету. Под волчьей шубой!

Неуверенно, то и дело замолкая, Дина начала рассказывать, как она жила в Рейнснесе после отъезда Юхана в Копенгаген. О Ертрюд, которая приходила к ней в пакгауз Андреаса. О том, как ей не хватало Лорка и как она ждала письма от Юхана. Как бегала к флагштоку. О бешеной скачке на Вороном. Об Иакове. Она рассказывала ему об Иакове, словно Юхан не знал его. И уж тем более не был его сыном. Коротко помянула и о вдове в Страндстедете.

— Какой негодяй! — горько заметил Юхан.

— Кто? — Она повернулась к нему. На фоне света она казалась Юхану черной.

— Мой отец. Иаков!

— Ах, он!

— Бабник!

Дина покачала головой, не спуская с него глаз.

— Тс-с-с! — Она прислушалась.

Он тоже прислушался. Что она услыхала? Плеск весел? Лодку у берега?

— Он еще здесь. Он приехал сюда за мной. Он преследует меня всю жизнь. В Берлине он одно время исчез. Но сейчас он здесь. Ты его чувствуешь?

— Нет! — Юхан обнял ее. От нее пахло шариками от моли. Из-за шубы. Пахло старым, ушедшим временем. Они помолчали.

— Жаль, что я не написал тебе из Копенгагена! — вдруг сказал он.

— Я думала, ты испытываешь ко мне отвращение.

— Я питал отвращение к себе. И к отцу. Он не пропускал ни одной юбки, ни одной служанки. И не считался с тем, что я уже большой и все понимаю. Мама мирилась с этим. Но вот ее не стало. И тогда он привез домой девочку. Ты была ребенком, который лазил по деревьям! Помнишь вашу свадьбу? Я был готов провалиться сквозь землю от стыда. За него, за себя. Больше за себя. А помнишь вечер перед моим отъездом? Беседку? И как мы с тобой купались в заводи? Я всю жизнь хранил воспоминание об этом.

— А помнишь, как тебе было страшно? Как раз в этом месте. В ночь перед твоим отъездом в Копенгаген.

— Я боялся. Я вообще был трусом. Мне следовало рассказать тебе о своей страсти.

— Ты был такой юный. А я… я никогда не была юной…

— Когда же я приехал из Копенгагена… ты видела только русского. Я тогда понял, что я сын Иакова. Русский все поставил на свои места, назвав нас мачехой и пасынком. Помнишь?

— Да.

— Ты видела только русского?

— Я видела только его, — ответила Дина и схватила его руку…

Солнце склонялось к шхерам и посылало им снопы лучей.

— Он умер страшной смертью?

Она отвернулась, и он перестал спрашивать.

И вдруг услыхал ее голос:

— Это я убила его.

Конечно, он ослышался.

— Тебе холодно? — спросил он.

— Из охотничьего ружья…

Юхан сел, его охватило странное чувство. Удары сердца он ощущал на губах. Ему было холодно. Ее лицо в волчьей шубе. От холода его стало трясти.

— Ты? — выдохнул он.

— Да, — просто ответила она.

Он сидел и, приставив к глазам ладонь, смотрел вдаль.

— Ты понял, что я сказала?

— Да, — хрипло ответил он. И спросил: — Почему?

— Я думала, что это единственный способ… удержать его навсегда…

Юхан снова лег рядом с ней.

— Ты ничего не скажешь мне? Даже пастор ничего не скажет? — В ее голосе послышались нотки старого презрения.

— Ничего, кроме того, что я храню обет молчания.

— Ты не осуждаешь меня?

Он повернулся к ней.

— Нет, — твердо сказал он. — Мне не за что осуждать тебя. Но я хотел бы, чтобы твоя душа обрела покой. И примирилась с Господом.

— А твоя душа обрела покой? Ты примирился с Господом?

— Да. В тот день, когда я перестал быть лживым и трусливым пастором, я обрел покой.

— Кто она была? — быстро спросила Дина.

— Индианка. Она переходила от одного белого мужчины к другому. Чтобы выжить. Я не знал более чистого существа… И я был слишком труслив, чтобы сказать кому-нибудь, что она принадлежит мне.

— Что с ней случилось?..

— Однажды в трактире, где она служила, все перепились. Их было семеро… Обычные мужики. У них были семьи и… Если б я сказал им, что она моя, они бы ее не тронули. Из уважения к пастору… Она защищалась…

— И что?

— Я нашел ее потом…

— Поэтому ты перестал быть пастором?

— Да. Я не мог простить их. Ни сам, ни от имени Бога.

— Тогда ты не сможешь простить и меня?

Он задумался.

— Как ни странно, но простить тебя я могу. И сам, и от имени Бога. Если ты попросишь меня об этом.

— Но если бы я была одним из тех мужчин?

— Ты не могла бы…

— Но если б это был не Лео, а твой отец? Что тогда? Смог бы ты тогда простить меня?

Он не шелохнулся.

— Мне не нравится этот разговор. Но я смог бы простить тебя. Потому что ты — это ты.

Приближался Иванов день. Приехали служанки. Они должны были протопить печи, нагреть воды, постелить белье и приготовить еду.

— Мне бы хотелось, чтобы они опоздали, — со вздохом сказал Юхан и «съел» Дининого коня, стоявшего на черном поле.

— Люблю коней, — сказала она с таким видом, словно обдумывала следующий ход. — Пусть приезжают, а мы с тобой сбежим в Страндстедет, — прибавила она.

— Ты это серьезно?

— Да.

— Тогда так и сделаем. Встретим их, отпразднуем Иванов день и вернемся в Страндстедет. Только мы с тобой.

— Хочешь убить сразу двух зайцев? — засмеялась она.

В гостиную вошла служанка. Он сделал вид, что поглощен игрой, а потом шепнул Дине:

— Я приду к тебе, когда они заснут!

— Ты плохой шахматист, — ответила она и взяла его ферзя.

Они прибыли на трех лодках. От Ханны осталась половина. Но она несколько раз улыбнулась по пути к дому. Вилфред Олаисен тоже был не тот, что в дни своего величия. Мальчики вели себя тихо и послушно. Старший ни на кого не смотрел и говорил, только если к нему обращались. Он поглядывал по сторонам, словно думал, что кто-то наблюдает за ним.

Олаисен позволил Юхану уговорить себя. Отказать Юхану, не рассказав ему всей истории, было невозможно. А рассказывать Олаисен не хотел.

Ханна считала, что на самом деле Олаисен рад поездке. Он уже слишком давно чувствовал себя отверженным. Она и сама радовалась случаю вырваться из дома. Оказаться в море. Увидеть небо. Больше ей ничего не было нужно.

В тот день Олаисен был добрым и терпеливым отцом. Он показывал детям островки, селения, говорил, как они называются. Заботился, чтобы им не было холодно. А как Ханна, ей не холодно?

Ему не нужно было разговаривать с Вениамином. Грёнэльвы плыли на другой лодке. Они поставили паруса и шли наперегонки. Выиграла третья лодка, в которой плыли Карна и Педер. Две другие подошли к берегу одновременно.

Вениамин пропустил лодку Олаисена к причалу первой.

Бесчисленное множество коробов, ящиков, корзин и бочонков, в которых было все необходимое на четыре дня, следовало перенести на берег. Но и народу было немало. Шестеро Олаисенов, трое — семья Вениамина, Педер, Биргит, служанки из трех домов и парень с верфи. Плюс те, кто раньше приехал в Рейнснес, — Юхан, Дина и ее две служанки.

Всем требовалась пища. Сладкие булочки и сливки из-за жары следовало поскорее убрать в погреб. А также молоко и пиво. Бутылки с белым вином.

Юхан и Дина вместе встречали прибывших, словно давно привыкли к этому. Вениамин нахмурился. Но ему было сейчас не до них. Нужно было все убрать на свои места.

Старшие сыновья Олаисена бегали по двору, как выпущенные по весне жеребята. Педеру поручили подумать, как обезопасить колодец.

Рейнснес ожил. Пустынность постепенно уступила место жизни. Уже к вечеру все выглядело так, будто никто отсюда не уезжал.

Педер и Эверт, рабочий с верфи, прошлись вокруг домов с косами. И узкая полоска, выкошенная Юханом, была посрамлена. Молодые люди сняли рубашки и шли рядом, подчиняясь единому ритму. Косы повизгивали. Косцов окружал аромат лета и молодости. Они насвистывали мелодию, помогавшую им не сбиться с ритма.

Карна стояла в воротах сада и смотрела на них. Биргит принесла грабли. И они с Карной тоже стали частью этих запахов. Частью травы, тел, смеха.

Жизнь была проста. Небо высоко. Карна видела только спину Педера. Белую после зимы. Но под гладкой кожей играли мускулы.

Служанки расстегнули блузки и закатали рукава. Было очень жарко. А где кувшин с соком? Разве он не должен стоять в тени?

Оказывается, Педер спрятал кувшин в заросшую клумбу с примулами. Когда Карна наконец нашла кувшин, Педер украдкой поцеловал ее. Их никто не видел.

Потом они собирали выброшенные на берег бревна, чтобы сложить из них костер. Бревен было много. Их не собирали тут уже целый год. Самые тяжелые бревна мужчины носили вдвоем. Дети таскали доски и другую мелочь. Младший сын Олаисена, который еще не умел ходить, сидел между двумя камнями и смотрел на всех.