Валерий Маруга - Преступники и преступления. Законы преступного мира. 100 дней в СИЗО

МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

— Может, на сегодня хватит? — неуверенно спросил Шлапак, с опаской поглядывая на загрустившего Христа.

— Там еще ждут двое, мужчина и женщина. Пусть войдут, — тяжело выдохнул Иисус.

Зашла пара. Вперед выступил высокий, крепкий мужчина со свирепым взглядом впалых глаз, крупным лицом, толстыми лоснящимися губами и красным мясистым носом. За ним стояла маленькая, худенькая женщина, простоволосая, бледная, как снег, с большими влажными глазами.

— Что ж это ты, Рубцов, вытворяешь? А?

— Да вы шо, начальник, — возмутился здоровяк, — я ее пальцем не трогаю. Спросите сами, коли не верите.

Иван Васильевич перевел взгляд на его супругу, и та сразу же залепетала:

— Что вы, что вы, мы хорошо живем, мирно, в любви и согласии…

— Да, да, мирно, как голубки, — перебил участковый, — а ваши соседи уже третье заявление подали. И все просят угомонить муженька вашего. Вот послушайте: «Рубцов ежедневно напивается до бесчувствия, бьет жену чуть не до смерти и выгоняет из дому. В ночь с субботы на воскресенье привязал ее к бамперу своего „Запорожца“ вместо собаки, и она до утра ночевала возле машины».

— Ты что, Рубцов, очумел?

— Да вы шо, начальник, я ее пальцем не трогаю. Спросите сами, коли не верите.

— Нет, нет, упаси боже, я иногда люблю на свежем воздухе, — нервно то ли засмеялась, то ли заплакала женщина.

— Успокойся, раба божья, — голос Христа звучал холодно и ровно, — слезами горю не поможешь. А ты, блудник рода человеческого, из земли поднялся и прахом станешь. К тому же очень скоро. Греховная жизнь коротка и быстротечна. Как темная ночь. Неужели тебе не хочется оставить после себя добрую память, след в сердцах и душах ближних?

— А тебе шо до этого? — покосился Рубцов. — Мне все равно, шо после меня будет.

— Неужели тебя совесть не мучает, неужели ты проклятий не боишься?

— Чего боятся? Я сам кого хошь прокляну.

— Твой ум не ведает, что язык говорит. Ты, как высохший колодец, пустой и мертвый, как бездушная плоть, лишенная чувств и воли. Иди и жди суда, суда страшного и неотвратимою.

Христос выпрямился, закрыл лицо руками и, покачивая головой, добавил:

— Как страшен человек без веры, какой он глупый и дикий…

Смеркалось. Косые солнечные лучи, прорезая общественный пункт охраны правопорядка, освещали скорбное лицо Христа и сгорбленную спину инспектора, который уперся подбородком в подставленные кулаки и, не моргая, всматривался в запыленное окно, созерцая поблекшие краски окружающего мира. Ему казалось, что все люди в сущности такие же грязные, затемненные, затянутые паутиной, окруженные тенями и мраком своих пороков, как это стекло.

— Ну что, капитан, — нарушил молчание Иисус, — не знаю, как тебе помочь, могу только посочувствовать: тяжелая у тебя служба.

Встал, спрятал руки за спиной и зашагал из угла в угол, рассуждая вслух:

— Неимоверно сложно очищать души, утяжеленные жадностью, глупостью и суетой. В бедности и вере человек смиреннее и светлее. Тысячелетиями он просил у Бога только терпения, чтобы вынести то, чего нельзя изменить, силы и мужества, чтобы исправить то, что можно исправить, и мудрости, чтобы отличить первое от второго. А сейчас что? Самовнушение и психотерапевтические установки? Указания и требования вышесидящих к нижестоящим?.. Все это несовершенные, деформированные копии древних и вечных, как Вселенная, традиций и нравов. Их нечем заменить и ничем не искоренить. Можно, правда, обманывая себя, признать все старое смешным и отжившим, но чем тогда заполнить пустоту душ и раскрошить камни сердец? Как изменить думы и порывы тех, кто бесится с жиру, оскверняясь злословием, завистью, вином и развратом? Даже совесть и честь не выдержали испытания временем, искусившись золотом и властью. Людей уже ничто не интересует, кроме собственного успеха, и ничто не беспокоит, кроме личного благополучия. Доминируют зависть и эгоизм; любви к ближнему мешает привлекательность чужого. У вас только один путь из этой бездны — нужен умный, сильный, умелый поводырь и неподдельный пример честности и бескорыстия.

Спаситель остановился посреди комнаты и строго посмотрел в глаза Шлапаку, который завороженно ловил его слова и взгляды. Каждый старался заглянуть как можно глубже, чтобы понять друг друга и хоть немного приблизиться к истине извечных споров о бесполезной суете и томлении духа.

— Ну что тебе еще сказать? — задумчиво спросил Христос. — Когда-то Сократ просил у Господа только то, что будет полезным для него. Взвесь и ты себя по этой мерке. Не проси того, с чем не совладаешь. Гнилой плод сам упадет с дерева, а здоровый вызреет в свое время. На все воля божья. А посему, что я могу предложить? И кому? Верить в Господа, Отца моего, вы не хотите, делать добро разучились. Умеете только подозревать и запрещать. О, Боже, снова пришел мой черед, человечеству нужны новые жертвы и распятия!

Христос поднял руки к потолку и растаял, как дым…

Иван Васильевич еще долго растирал пальцами виски, а ладонями чело и щеки, убеждаясь в своей духовной и материальной цельности. Наконец, овладев пустыми и будничными мыслями, вернулся к привычной земной жизни. Собрал со стола все бумаги в одну кучу и швырнул в сейф. Старательно опечатал его, сунул под мышку изрядно потертую папку с бланками актов и пошел в церковь.

Прихожане уже дважды жаловались на батюшку за его невиданное святотатство. Службу правит выпившим, пожертвования прихожан, собранные на ремонт церкви, разбазарил… Имеет двух любовниц, с коими во грех входит в лоне церкви и даже за иконостасом. И тому подобное. Но про него капитан милиции не доложил Христу. Не хотел его окончательно расстраивать. Боялся, что святой воспримет это чересчур болезненно.

Это комплиментарное восклицание характерно не только для города Одессы, не только для старых евреев и новых русских. Именно так любил встречать свежее пополнение камер СИЗО старший контролер прапорщик внутренней службы Иван Шиповник. Причем, говорил он это без особой иронии и сарказма, скорее искренне и доброжелательно.

Ошибаются те, кто считает, что сотрудники правоохранительных органов и преступники — это две враждующие стороны. Далеко не всегда. Очень часто встречаются совсем противоположные примеры.

Оперативные службы милиции довольно тесно сотрудничают с криминогеном, со своими информаторами, доверенными лицами и агентами, которые очень помогают раскрывать преступления. И тут не только совместная работа, но порой самые теплые и дружественные отношения, если хотите, весьма специфическая порядочность и доверительность.

Конечно, это можно назвать недозволенными или неслужебными связями. Но каждый криминалист хорошо знает, что без таких взаимоотношений нет и не может быть профессионализма в работе милиции. И самое интересное в этом деле то, что опытные розыскники, имея постоянные контакты с рецидивистами, поневоле приобретают те же черты и склонности в поведении, в разговоре и даже в характере. Происходит так называемая акклиматизация, и сотрудник МВД постепенно начинает походить более на бывалого пахана, чем на милиционера.

На контролерах следственного изолятора это еще более заметно. Они всю свою службу стоят возле камер, выслушивая длинные жалобы, грубые ругательства, угрозы, а то и просто откровения начинающих и бывалых зеков. И сами начинают так говорить, так думать и даже так действовать.

Старший контролер Шиповник, прослуживший более двадцати лет в коридорах СИЗО, знал почти всех, и его знали почти все из обитателей следственного острога. Он не упускал возможности побеседовать с авторитетами, поязвить и посмеяться над начинающими зеками. Особенно любил «доставать» цыган за их непосредственность и неряшливость.

— Ну что, Аза, — обращался к молодой стройной цыганке, — сигаретку хочешь?

— Хочу, — подскакивала к двери шустрая смуглянка лет двадцати, — давай погадаю.

— Нет, ты мне покажи себя. И спереди и сзади, только не спеша.

— Тогда две сигареты, — требовала цыганка.

Сторговавшись, начинала демонстрировать камерный стриптиз в самых эротических позах. Сгибала и выгибала свое красивое потное тело, как блестящая змея, отражаясь темно-коричневыми бликами в тусклом камерном освещении.

— А огурец хочешь? — продолжал Шиповник.

И Аза с огурцом воочию доказывала свои познания в оральном сексе, наполняя женскую камеру томным мычанием и стонами. То откусывала маленькие кусочки, то заглатывала его целиком.

А рядом в десятиместной камере находился несовершеннолетний цыган по прозвищу «Маська». Это было и его имя, и фамилия, и отчество. Никаких документов он не имел и ничего другого не помнил. Маленький, худой с курчавыми слипшимися волосами, которые свисали, как сосульки, и закрывали чуть выпученные карие глаза и оттопыренные уши.