Дмитрий Логинов - Богослов, который сказал о Боге лишь одно слово

А стоило бы связать. Почему? Для пояснения этого обратим более пристальное внимание на характер богословских дискуссий времени.

Озлобленные поражением на соборе ариане в то время спорили с Афанасием и другими православными, например, так: «Сын, по определению, не может быть единосущен Отцу. Если он единосущен Отцу, то это получается не Сын уж Ему, а Брат»!

У Афанасия, Константина и вообще любого сколь-нибудь искушенного в богословии подобный «аргумент» мог вызывать разве улыбку. Высокие богословские метафоры «Отец» и «Сын» не содержат, конечно же, смысла земного родства по плоти. Троичное богословие православного христианства и, ранее, православного же (Правь славили) ведизма как раз и пытается приоткрыть сознанию верующего тайну свободы от диктатуры земных понятий. То есть, иными словами, расширить горизонты сознания за пределы Яви и даже Нави: позволить заглянуть в саму Правь (Истину). «И познаете Истину, и Истина сделает вас свободными» (Ин 8:32).

Однако «среднестатистический» христианин, вставший на путь недавно, – как правило, представляет себе такую Истину и Свободу довольно смутно. Ему бы чего попроще. Поэтому для прозелита нередко бывает более привлекателен ересеначальник, нежели добрый пастырь.

Обыденный рассудок ведь склонен обзывать «заумью» любое, что не укладывается в его прокрустово ложе. Он требует, как и ныне, чтобы о любой высокой материи говорилось ему «чисто конкретно». Причем ему невдомек, что величайшая из всех Тайна постигается лишь в молчании. Слова же нужны затем, чтобы, подобранные тончайшим образом, однажды верующего к этому святому молчанию подвести[56]. Конечно, чтобы наступило это «однажды», многажды предстоит верующему погружаться в тишину духовного созерцания, чему помощниками пост и молитва.

Итак, толпы арианствующих профанов наседали, тогда как авторитет Афанасия и Константина Великих – как и авторитет собора – их сдерживал. Этим выигрывалось время, необходимое, чтобы естественным образом принялась в умах идея Единосущности. Массовое сознание должно было до нее, что называется, дозреть.

Все было более-менее хорошо, но тут у нетерпеливого богослова Маркелла взыграло благое намерение утвердить Единосущность немедленно и эффектно, посрамив противников Афанасия. И вот какое он предложил богословие: Сын – это что-то вроде экспансии, «расширения» Отца. Так точно и Святой Дух, по Маркеллу, это нечто вроде экспансии, «расширения» Сына. Видите, говорит Маркелл, хоть Ипостаси – три, но Сущность у Них – одна. Что и требовалось доказать!

Народ ходил за Маркеллом толпами, но Константин Великий был в ужасе. Лекарство, которое предлагал этот якобы последователь Афанасия, оказывалось немногим лучше самой болезни. Учение Маркелла полагало в Троице постадийность, а никакой стадийности, как и никакой, например, полярности в Троице быть не может. Ведь это есть определения пространства и времени (пусть даже и умозрительных). Но Троица превыше времени и пространства. Она есть Вечность. Она сама сотворяет и определяет их, а не они сотворяют и определяют Ее.

Итак, Маркелл побивал земные представления ариан о Небесном земными же о нем представлениями, хоть и более изощренными. Поэтому его толкование тайны Пресвятой Троицы также не могло подвести верующего к постижению ее, но лишь уводило прочь. К тому же, из учения Маркелла следовало, что, будто бы, Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына также. Et Filio qui. То есть, если бы не решительные действия Константина, из Маркелова учения вылупился бы католицизм еще за шесть веков до рождения римского папы Льва IX и кардинала Гумберта.

Наверное, Константин, видя это, рассуждал следующим образом. Епископ Афанасий отстаивает Единосущность и весь на этом сосредоточен. Он может, в пылу полемики, ухватиться за построения друга своего Маркелла, как за случайно подвернувшееся оружие. Тогда за ересью Маркелла, голос которой пока еще едва слышен, встанет авторитет самого Афанасия Великого!

Понимает ли Афанасий ущербность построения Маркелла? Ум Афанасия проницателен, однако человек предельно измотан происками завистников и врагов. Они неустанно его поливают грязью. (Святого Афанасия лживо обвиняли во блуде, стяжательстве и даже в убийстве.) Что, если в таком состоянии душевном епископ опрометчиво решит: «сейчас главное отстоять Единосущность любой ценой, а после уж будет время и разобраться в тонкостях»? Тогда он собственными руками погубит дело всей своей жизни.

Единственный способ его уберечь от этого – рассуждал, видимо, Константин, – так это выслать епископа куда-то как можно дальше, где голос его не будет никому слышен. В пользу вероятности такой мотивации говорит факт, что Афанасий, хотя и не соглашаясь, ни разу не возразил против нелепого построения Маркелла. Читатель может сказать: допустим, подобную мотивацию Константина можно счесть вероятной. Но ведь – и только. Как знать, чем именно руководствовался император на самом деле? Быть может, это все-таки был каприз? А может, Константин просто поверил кому-либо из клеветников-обвинителей Афанасия?

Против подобных версий говорят обстоятельства возвращения епископа из его Трирской ссылки. А именно: немедленно после смерти Константина к Афанасию отправился лично Константин II, сын императора и наследник престола, и самым почтительным образом попросил святого вернуться. И, более того, он тут же вручил епископу письмо к церкви Александрийской, где было сказано, что этим возвращением Афанасий исполняет последнюю волю Константина Великого.

Итак, равноапостольный Константин полагал епископа не имеющим никакой вины и очень высоко его чтил. Он явно положил себе лично просить Афанасия вернуться из Трира, как только расточится опасность возникновения ереси, базирующейся на построениях Маркелла. И даже, памятуя о том, сколь многими опасностями чревата жизнь императора, побеспокоился включить соответствующий пункт в свое завещание.

Святой Афанасий же, познакомившись во время ссылки с известным апологетом тринитарного догмата святителем Серватием, выработал гармоничную систему понятий, которая позволяла исповедовать Единосущность без Маркеллова греха привнесения постадийности в Троицу. Такое исповедание он и отстаивал с великими убедительностью и твердостью все свои последующие годы. Что же до Маркелла Анкирского, то, побежденный в богословском споре Евсевием, он удалился в Рим под покровительство тамошнего епископа – и, следовательно, папы – Юлия. Возможно, с этого момента знакомства с ущербной доктриной Маркелла в умах епископов римских начала зреть идея раскола.

Итак, в эпоху Константина и Афанасия и, далее, великих каппадокийцев христианами были канонизированы следующие догматы, которые нашли отраженье в Символе веры.

Отец – Бог, Сын – Бог, Дух Святой – Бог; причем это есть не три Бога, но Бог Единый. Сын рождается от Отца, при этом Он столь же вечен (то есть не было времени, когда Его не было, и не будет времени, когда Его не будет), славен и непостижим для разума человеческого, как и Отец. Святой Дух исходит от Отца, при этом Он столь же вечен, славен и непостижим для разума человеческого, как и Отец.

То есть, мы поклоняемся Единому Богу в Триединстве и Триединству в Едином Божестве, не смешивая Ипостаси и не разделяя Сущность этого Божества.

Дословный перевод с латинского слова «понтифик» будет «мостостроитель». Что же, вполне созвучно латинскому «религия», то есть восстановление («ре») связи («лигиа») с Богом. Для воссоздания связи сознание человеческое должно перебраться на более высокий уровень – как перейти по мосту, который соединяет левый и низкий берег с высоким правым.

Сегодня титул «великий понтифик» носят римские папы. Они унаследовали его от царей-волхвов, то есть от эпохи раннего Рима. В эпоху юного Рима его пантеон был построен по канонам Энея, вынесенным из ведической Трои. Католики похваляются посему, что глава их – папа, – выходит, отправляет самую древнюю непрерывно функционирующую должность во всей Европе.

Возможно, это и так. Но: должность великого понтифика состоит в поддержании pax deorum, то есть мира богов. «Хорош» великий понтифик, ежели он даже не знает, чем отличается гармония Двенадцати (ведизм) от хаоса бесчисленных богов (язычество)! И если соглашается с filioque – с фантазией, будто бы Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына также, – с человеческим измышлением, которое представляет Пресвятую Троицу непохожей на Великого Триглава исконного православного (Правь славили) ведизма. И если вообще полагает христианство зародившимся не в недрах православного ведизма, а в недрах иудаизма. (Почему тогда папа называется все-таки «великий понтифик», а не «председатель синедриона»? Наверное, потому что даже католики еще помнят, что Иисус есть Первосвященник по чину Мелхиседекову – ведическому, – а не по чину Ааронову – иудейскому.) Впрочем, нынешний папа Бенедикт XVI отказался от filioque, будучи еще кардиналом, в декларации Dominus Iesus от 6 августа 2000 года. Это уже кое-что! Дай Бог нашим заблуждающимся братьям по вере образумиться и во всем прочем.