Анхель де Куатьэ - Яблоко Евы

Ева поднималась на мост то ли как на эшафот, то ли как на царственный трон. Где-то глубоко внутри ей было жутко. Но, на самом деле, она чувствовала себя прекрасно. То, что она приняла это решение, освободило ее. Когда она отказалась от Глеба, она не почувствовала такого облегчения, ведь еще оставалась ее жизнь… Облегчение она ощутила только сейчас, когда отказывалась от самой жизни. Все правильно.

Ева, наконец, оказалась на середине моста. Никого нет. Только редкие машины… Она подошла к краю, перекинулась корпусом через чугунную ограду, выкрашенную в грязно-зеленый цвет. Там виднелась подножка. Можно поставить ноги, все еще держась за ограду руками, а затем… Раскинуть руки и полететь. Предвкушение полета почему-то сделало Еву счастливой. Страха в ней уже не осталось. Чего бояться, если ты уже все решил и сейчас самое плохое, самое ужасное в твоей жизни закончится?

Закончится с жизнью… Но за все нужно платить. И, право, это самая никчемная, самая незначительная, самая нелепая плата. Расстаться с жизнью, которая приносит тебе одни только страдания, которая дурачит тебя надеждой, чтобы затем насладиться твоей болью, твоим несчастьем, твоим разочарованием… Нет, такую плату большой не назовешь. Свобода, чего бы она ни стоила, все равно — дороже.

Тут же Ева почувствовала, как ее сковывает напряжение. Какое-то внутреннее сопротивление… Медлить нельзя! Она как раз в нужном настроении. Необходимо действовать. У нее все получится. Ева оперлась на перила мостовой ограды, подтянулась на руках и перекинула через них ногу. В нескольких метрах под ней сплошным потоком текла вода. Высоко. Жутко. Дрожь пробежала по всему ее телу. Голова закружилась.

— Ничего страшного, — прошептала Ева и закрыла глаза.

Она двигалась на ощупь. Лишь иногда открывая глаза, чтобы удостовериться…

Закинув руки назад, держась за чугунную ограду уже с той — другой — стороны.

Ева стояла прямо над водой и в любую секунду была готова сорваться вниз.

Решение о смерти, которое принимает человек, переживающий тяжелейший духовный кризис, конечно, разновидность безумия. Но что поделать? Безумие и недееспособность — это разные вещи. Конфликт разума и души достигает своей финальной, кульминационной точки. И это самое страшное, самое сложное, самое опасное испытание, какое только может выпасть на долю души…

Душа, не верящая в смерть, не понимающая, что смерть вообще возможна, загнана разумом отчаявшегося человека в угол. Логика его рассуждений в какой-то момент берет верх над силой душевного чувства: если мир зол, глуп, невежественен и жесток, то что делать в нем светлой душе? Разум словно предоставляет душе последнюю возможность самой сказать — «Да, я согласна умереть».

В этом есть что-то дьявольское… Быть может, если душа сама согласится на смерть — это и будет моментом ее подлинной смерти? Может быть, так ее действительно можно убить?.. Но душа не может, не способна… И хотя у нас нет никаких логических оснований продолжать жить, если все в самой этой жизни говорит об обратном, но душа… Душа хватается за соломинку.

Странное место отведено Богу в жизни человека. Ему отведена роль соломинки. О нем вспоминают именно в тот миг, когда все прочие аргументы исчерпали сами себя. Он появляется в нашей жизни в тот момент, когда, кажется, даже дворовый пес отказался бы от нас… Нищие духом — да утешатся.

Вода неслась под Евой с огромной скоростью. С берега все выглядело иначе. С берега казалось, что вода в реке движется медленно. А отсюда, сверху, с моста, открывался совсем другой вид. Это было настоящее течение — сильное, мощное, напряженное.

Еве вдруг стало так больно, так тяжело, что она чуть не взвыла. Тяжесть навалилась такая, что Еве казалось — сейчас она обвалится вниз вместе с мостом. Она уже не хотела умирать, но еще больше, еще надсаднее, еще нестерпимее ей было жить.

— Господи, прости меня… — прошептала Ева, закрыв глаза, и решительно подалась вперед.

Руки напряглись, словно две слабые нити, все еще связывающие ее с жизнью. Пальцы покраснели от напряжения. Еще мгновение, и Ева бы уже летела вниз навстречу собственной смерти, но… Голос противной старухи, явившейся ниоткуда, словно по волшебству, ошарашил и остановил Еву в последнюю секунду.

— Вот молодец! — проскрежетала та старческим голосом. — Решила с жизнью распрощаться и молится напоследок! Вот молодец! Вот разумница, прости меня Господи! Ну, дура-дурой! Откуда такие берутся?! Это же в цирке надо показывать! А еще меня лечиться посылала, безумица… Совсем совести нет! Совсем!

Ева открыла глаза и теперь уже не с удивлением, а с каким-то животным ужасом уставилась на старуху, которую впервые повстречала несколько минут назад на набережной. Она стояла совсем рядом, облокотившись на перила моста, и, свесившись корпусом вниз, безразлично наблюдала за потоком воды. Но откуда она взялась? Она же куда-то свернула! Как она может быть здесь?! Перелезая через ограду, Ева видела, что на мосту никого нет!

— Ты не обо мне, ты о себе думай! — прервала ее размышления старуха.

— Кто вы?.. — прошептала Ева. — Что вам от меня надо?.. Вы меня знаете?..

— Надо, не надо. Знаете, не знаете, — передразнила ее старуха. — Какая разница, дитятко?! Какая тебе разница? Я о тебе говорю, а ты все не можешь услышать. Совсем зарапортовалась, милая.

— Обо мне?.. — в ужасе повторила Ева, словно только что расслышала эти слова.

— А о ком еще? Много тут людей, что ли? Нет. Всех разогнали к твоему приезду, — морщинистое лицо исказилось в ироничной усмешке. — Барыня топиться надумала, и всех разогнали. Ты вопрос-то мой услышала, родимая?

— Вопрос? — непонимающе прошептала Ева и инстинктивно прижалась к перилам.

— Ага, он самый — вопрос! — противно хихикнула старуха. — Говорю: о чем думаешь, когда молишься перед самоубийством? Не глупо ли?..

— Я не молилась…

— «Господи, прости меня…» — это у нее не молитва называется! — расхохоталась старуха. — Молитва. Она и есть.

Ева вдруг поняла, что последние ее слова были обращены к Богу. Последний, кому она сказала свое слово, был Бог. И если бы не старуха, которая остановила Еву перед самым прыжком, Он был бы тем единственным, с кем Ева попрощалась перед смертью! Она была потрясена. Ева никогда бы не подумала, что так будет, что так вообще может быть.

Ее отношения с Богом всегда, если так можно выразиться, были «натянутыми». Она не могла поверить во все то, что о Нем рассказывают. Любимая фраза Евы, вычитанная ею в какой-то страшно умной книге по космологии, звучала следующим образом: «Я не понимаю, почему мы должны столько думать о Боге, если Он так мало думает о нас».

И, действительно, Бог допускает столько жестокости и несправедливости, что поверить в Его любовь к людям — невозможно. Он не добрый, более того — бесчувственный. Бог забрал у Евы родителей, когда она была еще совсем ребенком. Он наделил Еву умом, талантом, красотой, но не сделал счастливой. Словно игрался с ней — дал все, чтобы не дать ничего.

Но сейчас, в последнюю минуту своей жизни, она подумала о Нем — о Боге. Она просила у Него прощения, словно слабое, непослушное, непоседливое дитя, которое не смогло сделать то, что от него требовалось. Что же получается, она действительно признает в Нем своего отца? И ее бунт против Бога был просто подростковым максимализмом, юношеским протестом, страстью «растущего организма» к низвержению всяких кумиров и авторитетов?.. Ева была ошарашена.

— Ты что угодно можешь о Нем думать, — протяжно сказала старуха, словно знала каждую мысль, что звучала сейчас в голове Евы, — но если ты о Нем думаешь, ты в Него веришь. Как можно говорить с тем, в кого не веришь?..

Старуха усмехнулась, но ее лицо, вдруг, стало мягче и добрее.

— Я верю?.. — растерянно прошептала Ева.

— Конечно, а как еще? — уверенно сказала старуха. — И теперь подумай: вот как можно верить в Бога и при этом так со своей жизнью играться? Не дурная ли? Разве ты знаешь, какой у Бога план на тебя? А если не знаешь, то куда спешишь, куда лезешь, почему торопишься? Вода не утечет…

Старуха повторила фразу, которую сказала Еве еще на набережной. Но до Евы только сейчас дошел ее смысл.

— Вода не утечет… — повторила она беззвучным эхом.

— Вот-вот, — старуха согласно кивнула головой, — я и говорю. Если у Него на тебя такой план, то никуда ты от воды не уйдешь. А если у Него нет такого плана на тебя, зачем в нее лезешь? Страх потеряла?

Ева поежилась и еще плотнее прижалась к ограде.

— Но если Он любит… — прошептала Ева.

— Почему он допускает страдание?

— Хороший вопрос. Дурной, но хороший,

— оживилась старуха. — Бог тебя любит. Как иначе, если ты Его доча? И зла Он тебе не желает. И ничего плохого быть с тобой не может.

— Ничего плохого? — Ева почувствовала, как ее глаза снова наливаются слезами. — Но мне плохо… Мне очень плохо, правда… Очень… Боль внутри…