Антонен Арто - Тараумара

Что до меня, то я рассказал в этом «Танце» только о том, что видел, и рассказал это строго по порядку. Так же последовательно я описал свои собственные впечатления. Следовательно, здесь нет ни одного произвольного или предвзятого утверждения и нет ничего немотивированного, есть только одно таинство: то, что в нем проявляется, — всего лишь оболочка, намекающая на возможность сказать нечто иное, бесконечно более важное и абсолютно важное само по себе. И это мне кажется значительным, основополагающим. Оно появится в моей книге, полностью посвященной путешествию, и не могу сомневаться, дорогой Жан Полан, говорю тебе это со всей верой, убежденностью и искренностью, — оно сопровождалось Невидимым, так же, как вся моя жизнь сопровождается в настоящее время, я чувствую это. Вот почему эти Отрывки кажутся мне важным Введением в действие, которое произойдет вскоре, как только я снова обрету свои силы в их недрах, и почему я держусь сейчас за то, что, кажется, должно произойти не позднее конца Весны, чтобы действительно быть тем, чем оно является, открытием по поводу других вещей.

Простите мне эти недоговоренности.

Вы не можете понять, до какой степени это правда и как я вам признателен за ваше двойное вмешательство[42] в происходящее вокруг этого.

Сердечно ваш -

Антонен Арто.

13 апреля 1937 г.[43]

Дорогой друг,

От вас нет новостей. Признаюсь, что мне не терпится наконец увидеть Путешествие опубликованным. Вы не получили мое последнее, длинное письмо, которое дает все уточнения по поводу состояния духа, в котором был написан «Целительный танец Пейотля»? Я очень надеюсь, что этот текст вам понравится полностью и позволит увидеть то, что я хотел туда вложить — и что для меня очень важно.

Я получил гранки книги «Театр и его двойник». Я настаиваю на том, чтобы Предисловие было набрано курсивом. Впрочем, я его переписываю.[44] Не могли бы вы также отыскать варианты, которые я вам отослал в письме с текстами и которые не фигурируют в гранках, которые мне прислали.[45]

Итак, до скорой встречи, дружески ваш

Антонен Арто.

[Париж, 27 или 28 марта] 1937 г.[46]

Дорогой друг,

Видите, под каким странным знаком проходит моя Судьба и вся моя жизнь.

Все — вокруг планов женитьбы. И это верно!

Я не создан для сделок с совестью — каковы бы ни были уловки, коими я мог бы надеяться их спасти. Вот так.

Моя судьба жестока, ибо готовит меня, я знаю, для цели еще более жестокой. И ВСКОРЕ[47] я буду подготовлен.

Ваш друг,

Антонен Арто.

P. S. — Я решил не подписывать «Путешествие в страну Тараумара». Мое имя должно исчезнуть.

[Париж, начало июня] 1937 г.[48]

Дорогой друг,

Не надо даже инициалов. Вспомните. «Переписка с Ривьером» появилась с 3 звездочками,[49] и из всего, что я написал, может быть, это единственное, что останется. После истекших 13 лет можно сказать, что я возвращаюсь к той же точке, но круг, который я сделал — спираль: он меня привел на более высокий уровень.

Такого рода признание есть в «Танце Пейотля», правда на сей раз допускается, что подобные муки могут испытывать абсолютно все. Даже инициалы ограничили бы воздействие. Прошу вас о последнем одолжении — совсем убрать, ликвидировать все, что напоминало бы мое имя. Многих очень волнует то, что я делаю. Напоминание о моем имени их разочаровало бы, и меня разочаровало бы. В недалеком будущем я умру или окажусь в такой ситуации, где не буду нуждаться в имени. Итак, я рассчитываю на вас в отношении 3 звездочек.

Ваш друг,

Антонен Арто.

[Париж, конец июня] 1937 г.[50]

Дорогой друг,

Меня смогут узнать те, кто знают меня, но много ли их? Те, кто видят меня и с кем я говорю, тоже будут знать меня. Ибо я еще здесь.

Что во всем этом важно, так это подтверждение анонимности, а не то, что я скрываюсь от тех, кто меня всегда видел, и есть те, кто меня никогда не видел и никогда меня не узнает, и через десять лет, или через шесть месяцев, возможно, это будут все.

Я ни за что не хочу больше подписываться и навсегда остаюсь вашим другом.

Антонен Арто.

Родез, 10 декабря 1943 г[51]

Дорогой господин Паризо,

я написал книгу «Путешествие в Мексику», основной частью которой является «Путешествие в страну Тараумара». Текст «Путешествия в страну Тараумара» представляет собой законченное целое. Что касается «Путешествия в Мексику», то в полном объеме это книга в 200 страниц или больше, над которой я работал восемь месяцев, с ноября 1936, даты моего возвращения из Мексики, до августа 1937, времени моего отъезда в Ирландию, и все-таки книга не совсем закончена.

С сентября 1937 года до сегодняшнего дня со мной произошло много всего: я был арестован и заключен в тюрьму в Дублине, депортирован во Францию, интернирован в Гавре, перевезен из Гавра в Руан, из Руана в <лечебницу> Святой Анны в Париже, из Святой Анны в Виль-Эврар, из Виль-Эврара в Шезаль-Бенуа, и из Шезаль-Бенуа в Родез. Все мои вещи забрали в полиции, и все мои рукописи потеряны.

У меня не осталось абсолютно ничего из вещей, которые у меня были: некоторое количество рукописей в портфеле и, что особенно важно, маленький кинжал толедской работы, 12 сантиметров длиной, связанный с тремя рыболовными крючками, этот кинжал был мне подарен одним негром с Кубы. Управляющий дублинской тюрьмой, мистер Сото, сам вернул мне все мои вещи. Даже в Гавре, где со мной нарочно плохо обращались, этот кинжал был мне возвращен вместе с ножнами из красной кожи, в которых он хранился. Мой портфель еще был со мной в Святой Анне, коричневый портфель из крокодиловой кожи, с моими инициалами, а также маленькие ножны из красной кожи со священным кинжалом, предметом, который знаком всем Посвященным, но я не знаю, что со всем этим произошло после Виль-Эврара. Что касается бумаг, документов и рукописей, я потерял их след, как только ступил на французскую землю. И чтобы написать заново «Путешествие в Мексику» и закончить его, мне понадобился бы теперь примерно год. Впрочем, атмосфера заключения в психиатрическую лечебницу не очень годится для такого вида работы. Чтобы писать, надо быть свободным. Тем не менее, я попытаюсь добавить несколько страниц к «Путешествию в страну Тараумара». Доктор Фердь-ер, который мне советует это, поможет создать все необходимые условия. Это единственный врач за шесть лет моего заключения, который попытался хоть сколько-нибудь смягчить условия моего пребывания здесь по мере своих сил.

Еще одно, в чем я уверен — именно в Шезаль-Бенуа мне не были возвращены маленькие ножны из красной кожи с толедским кинжалом.

Что касается моих рукописей, то в последний раз я видел их, выходя из тюрьмы в Дублине. Далее их след теряется.

Кроме того, мы живем в эпоху испытаний и несчастий, и я не могу работать, когда в течение трех лет мне недостает хлеба.

Но, повторяю вам, я сделаю усилие, чтобы одолеть все эти препятствия, и я специально молюсь ИисусуХристу об этом, ибо именно в Нем была причина моего Путешествия в Мексику, и именно Его, Глагол Божий, обожают тараумара, как я смог это уяснить в Ритуале Тутугури, который происходит точно во время восхода Солнца.

Когда индейцам показали два изображения Лика Христа, они сами узнали его и сказали мне об этом. Первое изображение было на Плате святой Вероники, второе — на Образке из другого момента Его Страстей. И там Его Истинное Лицо великолепно узнаваемо. Жреческий класс Индейских Служителей Солнца рассматривает себя как земную эманацию его Добродетели и Силы, а каждого жреца — как идентификацию одного из его Лучей. И нужно видеть, с каким бездумным рвением все жрецы простираются ниц именно в такие мгновения, когда для индейского сознания мрак ночи озаряется вечно свободным солнечным лучом. Нужно видеть, как каждый жрец на месте, которое он умеет выбрать, воспроизводит вместе с другими жрецами, своими братьями, необыкновенное распределение этих лучей. Но в особенности надо слышать слова, как бы пересылаемые ими от одного к другому и сопровождаемые знаками, похожими на обрывки лимба самой Вечности и созданными, чтобы поддерживать и демонстрировать что-то, и это что-то — Дух Глагола, который перекатывается, словно пылающий шар, перед устами Господа Бога, чьей Волей и отражением, как они помнят, Тара-Умара[52] были и остаются, — так они говорят.