Луис Ривера - Легионер. Книга 3

Так дело не пойдет. Есть вещи и поважнее моей жизни. Долг. Долг перед отцом и самим собой. Долг перед Куколкой, перед Марком Кривым, перед Быком, перед ребятами, которые попадут в мясорубку, если я не успею вовремя предупредить их о готовящемся сопротивлении. Неужто такая уж я дорожу своей жизнью, что готов предать всех и вся ради нее?

Как бы не так! Если я сейчас отступлю, остаток дней проведу презирая себя. Уж лучше умереть с чистой совестью, чем жить с замаранной.

— Ну так что, будешь жить там? — крикнул отшельник.

— Нет! Я иду к тебе!

— Ты делаешь это ради камня?

— Ради самого себя!

Я посмотрел на жердь. Она мелко дрожала. Будто не могла дождаться, когда же сбросит меня вниз. Ну и пусть. Она может увидеть в моих глазах сожаление. Но не страх.

Осторожно я сделал шаг вперед. Пропасть мгновенно разрослась до размеров океана. Я не видел противоположного края. Я видел только бездну. Бездну и тонкую деревяшку, уходящую в никуда.

Словно во сне я ступил на мост. И вдруг стих ветер, смолк шум бегущей по дну ущелья реки. От наступившей внезапно тишины заложило уши. Я слышал лишь тихое поскрипывание жерди и шкрябание подбитых гвоздями подошв по отполированному до блеска дереву.

Под ноги я не смотрел. Это было бесполезно. Как только я отошел на шаг от края, сразу понял, что до конца моста мне не дойти. Невозможно. Мост пружинил под ногами, раскачивался вверх-вниз, прогибался даже здесь, в самом начале. На середине он просто сбросит меня. Или сломается. Смотри не смотри — все равно ничего не сделаешь, когда упругое дерево вдруг подкинет вверх, а потом уйдет из-под ног. Поэтому я смотрел на старика. Тот тоже не сводил с меня глаз, будто хотел удержать меня одним взглядом от падения.

Пять шагов, десять, пятнадцать… Мост прогнулся, как туго натянутый лук, и дрожал от напряжения, будто собрал последние силы, чтобы не сломаться. Я чудом сохранял равновесие, раскинув руки в стороны.

Мне удалось дойти до середины моста, прежде чем под ногой раздался тихий треск. Я замер и уставился на старика. Тот тоже застыл, как статуя, буравя меня взглядом. В его глазах не было ни страха, ни волнения, ни радости, ни вины — только напряженное ожидание. Он словно ждал, что я предприму теперь, когда смерть протянула руку и почти коснулась моего лица.

Я сделал еще один крошечный шажок. На этот раз треск был более уверенным — мост вел себя, как строй воинов, который пытается сдержать натиск превосходящего по силам противника. Так всегда и бывает. Сначала строй начинает прогибаться под напором врага, потом в самом слабом месте появляется крошечная трещинка, которая ширится, растет, сначала почти незаметно, затем все быстрее и быстрее… Пока, наконец, не наступит миг, когда сопротивляться, выдерживая этот чудовищный напор, уже невозможно. И тогда вдруг, в один момент, казавшийся нерушимым строй вдруг с оглушительным треском разваливается, как запруда под давлением разлившейся, набравшей небывалую силу весенней реки.

То же самое сейчас происходило и с мостом. Задние ряды еще пытались устоять, отчаянно подпирали щитами стоящих впереди товарищей, но враг был слишком силен. Пройдет еще несколько секунд и все будет кончено. Даже самый стойкий солдат может лишь умереть, если не желает отступать. Но выиграть битву он не в состоянии.

Я знал, что следующий шаг будет последним. Мост уже не трещал — стонал под невыносимой тяжестью. Я представил себе, как ломаются, рвутся тончайшие волоконца, обессилев в этой неравной схватке.

Прежде чем передвинуть ногу, я бросил взгляд на старика. Его губы его беззвучно шевелились, глаза были полуприкрыты, но я видел, что глазные яблоки вращаются с бешенной скоростью. Я поставил ногу вперед и медленно перенес на нее тяжесть тела. Мост резко просел с оглушительным треском, я покачнулся, нелепо взмахнув руками, но не в силах отвести взгляд от побелевшего покрытого потом лица старика. В этот момент глаза его открылись и лицо его неожиданно приблизилось почти вплотную, я видел даже пучки седых волос, растущих из крючковатого носа, видел каждую морщину, выцветшие ресницы… Время словно замерло… Мир перестал существовать. Остались только бездонные черные глаза старого мага, пристально глядевшие куда-то внутрь меня.

— Что ты скажешь перед лицом смерти? — требовательно спросил старик.

— Это не смерть, — сказал я. — Это моя победа.

И тут опора ушла у меня из-под ног, в лицо жестко и холодно ударил ветер, а уши резанул рев приближающегося с бешеной скоростью горного ручья.

В темноте было уютно и очень спокойно, настолько спокойно, что хотелось плакать от счастья. Наверное, так себя чувствует плод в чреве матери. Я не чувствовал своего тела. Оно перестало существовать. Но мне было нисколько его не жаль. Наоборот, я был рад, что теперь лишен этой оболочки, причиняющей столько неудобств и страданий.

В этой темноте не было ни времени, ни пространства. Даже и темноты не было, просто это единственное слово, с помощью которого я мог как-то определить то, что окружало меня. Ведь сама по себе темнота существовать не может. Для того, чтобы она появилась нужен свет. А уж света там, где я находился, точно не было. А значит, не было и темноты. Но что-то было? Пожалуй, только мое сознание. Похоже, оно и заполняло собой все пространство, расширившись вдруг до бесконечности.

"Я мертв, — подумал я. — Мое окровавленное истерзанное камнями тело лежит на дне пропасти, и кровь быстро уносится стремительным ручьем, чтобы где-то там внизу оросить поля. А сам я здесь. В пустоте. Или пустота во мне…" Такие вот вычурные слова приходили мне на ум. Наверное, после смерти все становятся поэтами…

Но мысль о смерти не огорчила меня. Чего огорчаться, если так хорошо здесь? Так мирно, тихо, спокойно. Никаких волнений и тревог, обманутых надежд и огорчений, разочарований и боли… Мне определенно тут нравилось.

Не знаю, сколько я наслаждался этим состоянием. Ведь времени как такового здесь не было. Миг был равен вечности, а вечность — мигу. Но постепенно чувство умиротворения, какого я не испытывал ни разу, вспугнул какой-то посторонний звук. Хотя, откуда могли взяться здесь звуки?

Настойчивый, тревожный, он был похож на гулкие далекие удары огромного барабана.

Барабан постепенно приближался. И чем ближе он становился, тем более странными, неуместными здесь, казались его удары.

А потом словно кто-то выдернул у меня из ушей затычки. И то, что я принимал за глухое «бам-бам-бам», оказалось на самом деле человеческим голосом. Голос обращался ко мне. Вскоре я разобрал слова:

— Ну хватит уже! Не собрался же ты проспать весь день!

Глаза открылись сами собой, и в них ударил свет…

Я сидел на камне перед входом в до боли знакомую пещеру отшельника. Сам старик сидел рядом на земле, скрестив ноги, и кормил чем-то с ладони белку.

— Ну, наконец-то! — воскликнул он, увидев, что я бестолково верчу головой, силясь понять, как оказался здесь. — Я уж думал, что до вечера с тобой тут проторчу.

— Как? — прохрипел я, с трудом разлепив пересохшие губы. — А разве… Разве я не умер?

Старик что-то буркнул белке, и та стремительно прыгнув мне на плечо, тяпнула меня своими острыми зубками за ухо. Я вскрикнул и закрыл уши. Поднес ладонь к лицу. На ней алели капельки крови. Довольная собой белка уже пристроилась у ноги старика и вернулась к прерванной трапезе.

— Ну как? Жив?

— Кажется, да… Но я ничего не понимаю. Я же упал… Мост, пропасть… Я что, удачно приземлился?

— Ну, можно сказать и так. Аккурат своим костлявым задом на этот камень. Причем сразу после того, как выпил отвар.

— Не понял?

— Разумеется. Ты вообще ничего не можешь понять с первого раза, я это уже заметил, — проворчал старик.

— Хочешь сказать, что я никуда не падал?

— Вот-вот. Хотя, с какой стороны посмотреть… Если с моей — то ты просидел истуканом всю ночь и половину дня на этом самом камне. А если с твоей — ты был у той пропасти и шагал по мосту.

— Ничего не понимаю, — растерянно оглядел себя. Целехонек.

— Еще бы! Таких тупых как ты еще поискать… Ну да ладно. Испытание ты прошел, как ни удивительно. А значит, я должен сдержать свое обещание.

Он сунул руку за пазуху, вытащил оттуда небольшой сверток и бросил мне:

— Держи.

Мне на колени упало что-то очень тяжелое, несмотря на свой малый размер, завернутое в грязную засаленную тряпку. Старик не обращая больше на меня внимания, заговорил о чем-то с белкой. Та кивала головой, словно понимала его.

Я осторожно размотал тряпицу и застыл с выпученными глазами.

На моей ладони лежал полупрозрачный, гладкий как яйцо камень. Внутри, в самой его глубине, трепыхался, как пойманный мотылек, крошечный ярко-красный огонек. Время от времени огонек вспыхивал особенно ярко, словно кто-то раздувал его, и тогда камень заливался целиком ровным красноватым светом. Зрелище было настолько необычным и красивым, что я забыл обо всем на свете. Казалось, можно всю жизнь смотреть на этот камень и ни разу не заскучать…