Приношение Гермесу - Глеб Бутузов

университете, а также втайне страстный алхимик (двуликий Янус нашего «я» иногда демонстрирует удивительные сочетания), сидя за письменным столом у себя дома и отодвинув в сторону клавиатуру компьютера, уже около получаса обдумывал послание студенту, на удивление ясно мыслящему молодому человеку, который этим утром отличился тем, что, рассуждая о статистических методах, упомянул алхимию в качестве аргумента, каковой, по его мнению, свидетельствует в пользу их ограниченности. Негромкий смешок пронёсся по аудитории; студент смутился и, скомкав своё выступление, сел на место. Мистер Абрахам, как и положено опытному преподавателю, сгладил неловкость сарказмом, недостаточно едким всё же, чтобы задеть самолюбие студента, и без лишних слов перешёл к новой теме. Однако с того момента на душе у него было неспокойно; в голове, произносящей лекцию с привычностью рук, занятых вязальными спицами, крутилось множество разнообразных мыслей, словно поднятые ветром осенние листья. Самым большим красным пятиугольником, конечно, была мысль, что налицо все признаки невозможного: в Лондоне, онтарийском городке на триста пятьдесят тысяч жителей, ему встретился человек, который демонстрирует знакомство с древним искусством и явно имеет предпосылки к тому, чтобы рано или поздно стать его последователем. Эту мысль хороводом окружали мысли помельче и менее приятные: как в таких обстоятельствах поступить ему, Абрахаму? Имеет ли он полномочия – да и желание – помочь молодому человеку? В герметическом мире не бывает менторов и учителей, есть только родственные души: все идущие – братья друг другу, дети Гермеса, а также того, в ком наиболее полно Гермес воплотился. Пожилой преподаватель привык жить размеренно и отчуждённо и не был готов к появлению взрослого сына, который к тому же не знает об этом и неизвестно как воспримет заботу, проявленную посторонним. С другой стороны, нельзя оставить без внимания неосторожные слова молодого человека, не сознающего, что подобные идеи следует держать при себе или как минимум не высказывать их в академическом сообществе, поскольку результатом такого поведения будет лишь слава «странного малого» и проблемы с трудоустройством. Кроме того, несмотря на обнадёживающую перспективу, в своём понимании герметизма этот студент всё ещё цепляется за крюки и верёвки современного научного видения мира, да и саму алхимию считает «прикладной наукой»… Мысль остановить его после окончания лекции, чтобы изложить свои соображения на этот счёт, была тут же отброшена профессором, поскольку он не имел ни малейшего представления, как начать разговор, и чувствовал, что может отпугнуть молодого человека неожиданными откровениями. Так было принято решение подготовить письмо, однако что именно писать и даже как обратиться к студенту, он пока не знал. Пытаясь нацарапать засохшим пером на чистой библиотечной карточке рожицу, мистер Абрахам пришёл к выводу, что обращаться к студенту по имени в данном случае было бы неуместно, поскольку эта тема не имеет отношения к университетским занятиям, и предполагаемое послание, по сути, не будет написано от имени преподавателя. Кроме того, о чём следует сказать в первую очередь? Предупредить о возможных неприятных последствиях открытого упоминания алхимии, привести несколько примеров? Слишком безыскусно, типичное стариковское ворчание, ни один молодой человек не станет читать дальше первого абзаца… «Нужно начать сразу с чего-то очень сильного, чтобы тут же привлечь внимание читателя», – подумалось Абрахаму. Он попробовал мысленно составить красочное описание вещего сна, приснившегося ему как-то весной несколько десятилетий назад, когда он ещё не помышлял ни о каких тайных науках: освещённое языками пламени подземелье, наряды жрецов, оживший урей на головном уборе каменной статуи фараона… Штрихи на библиотечной карточке стали складываться в незнакомое лицо. Профессор вздрогнул и, бросив ручку на стол, с некоторым усилием стёр образы давнего сна с экрана воображения. При этом освободившееся место тут же занял блеклый контур некоего человека в больничном халате, сосредоточенно пишущего что-то огрызком карандаша – персонаж прочитанного прошлой осенью переводного русского романа. «Чего доброго, ещё примет меня за сумасшедшего или старого маразматика, – подумал он. – Ладно, начну с начала. Судя по всему, Айзек (таково было имя студента) знаком с алхимической классикой и ему должно быть известно, как герметики обращаются друг к другу». Вздохнув, он придвинул к себе клавиатуру и набрал следующий текст:

«Дорогой Филалет!

Утверждение, будто узкая специализация составляет серьёзную проблему современной жизни, скорее банально, но при ближайшем рассмотрении демонстрирует противоречие. Безусловно, привязанность к одному и тому же специфическому аспекту человеческой деятельности, превращение его из составляющей повседневной рутины в рутину как таковую, а, в конце концов, и в саму жизнь за пределами физиологических процессов, обедняет человека, лишает его широкой перспективы, делает ограниченным и скучным; максимальная погружённость сознания в любой предмет – финансы, программирование, электромеханику – столь необходимая для достижения успеха в современном специализированном обществе, согласно традиционному взгляду на вещи, приводит к слиянию этого предмета с субъектом, в результате чего появляются хорошо знакомые нам люди-деньги, люди-компьютеры, люди-автомобили и другие андроиды, кои в большинстве своём составляют современный социум. Однако на такое банальное замечание любой из специалистов даст не менее банальный ответ: «Зачем тратить свои силы на что-либо ещё, если моя специальность даёт мне возможность есть, пить и развлекаться в свободное время? Зачем занимать это самое драгоценное время какими-то бесполезными вещами, которые ничего не прибавят мне из того, что необходимо для жизни?» Возразить тут особенно нечего, поскольку в пределах современной парадигмы «широкая перспектива», «воображение» и подобные понятия, даже если воспринимаются не совсем как пустой звук, ни в коей мере не относятся к жизненно необходимым вещам, ибо сама эта «жизненная необходимость» определяется наполнением, каковое понятие жизнь получает в соответствующем цивилизационном контексте. Как правило, даже современные музыканты и художники не знают и не способны ясно представить себе философские взгляды и убеждения авторов прошлого, чьи произведения они исполняют или коим подражают, им неизвестны или непонятны мировоззренческие мотивы, двигавшие создателями шедевров, на которые их заставляет равняться та или иная школа искусства, не говоря уже о других видах человеческой деятельности. Но разве это мешает им быть «хорошими специалистами», ловко водящими смычком и кистью под аплодисменты публики, кою подобные вопросы волнуют примерно в той же степени, что и их кумиров? Круг замыкается, и всякая критика и увещевания в этих условиях имеют смысл не бо́льший, чем попытки объяснить пингвину, кормящему птенцов переваренной рыбой, что понятие еды, в принципе, гораздо шире. Однако, если современный специалист в силу тех или иных причин выходит за пределы этого замкнутого круга, определяемого ценностями технократической цивилизации, и задаётся вопросами, связанными с традиционными инициатическими путями освобождения или спасения, упомянутая ограниченность становится весьма серьёзным препятствием на его пути – притом препятствием, незнакомым людям древности, Средневековья и Ренессанса.

Нынче принято говорить, что людям