Бхагаван Раджниш (Ошо) - Игра жизни. Таро в духе дзен

Верблюд – очень подходящий символ для самого низкого уровня сознания. Человеческое сознание низшего уровня неполноценно: оно желает быть порабощенным. Верблюд боится свободы, так как боится ответственности. Он готов взваливать на себя какое угодно бремя. Он получает удовольствие от бремени, точно так же, как и низшее сознание, которое любит нагружать себя заимствованным знанием. Ни один человек, обладающий достоинством, не позволит взваливать на себя чужое знание.

Человек низшего уровня сознания остается невежественным и бессознательным, неосознанным и живущим в беспробудном сне, поскольку его постоянно отравляют убеждениями и верой, ему не позволяют сомневаться и говорить «нет». А человек, который не может сказать «нет», потерял свое достоинство. Если человек не может сказать «нет», его «да» не имеет никакого значения. Видите, что из этого следует? «Да» имеет значение лишь тогда, когда вы способны сказать «нет». Если вы не способны сказать «нет», ваше «да» бессильно, оно ничего не значит.

И потому верблюд должен превратиться в прекрасного льва, готового умереть, но не стать рабом. Льва нельзя превратить во вьючное животное. Лев обладает таким достоинством, каким не может похвастаться ни одно другое животное. У него нет ни сокровищ, ни царства. Его достоинство точно соответствует стилю его бытия: оно бесстрашно, не боится неизвестного, готово сказать «нет», даже рискуя жизнью.

Эта готовность сказать «нет» и бунтарство очищают льва от всей грязи, оставшейся от верблюда, от всех верблюжьих следов и отпечатков. И только после льва – после великого «нет» – возможно священное «да» ребенка.

Ребенок говорит «да» не потому, что боится. Он говорит «да», потому что любит, потому что доверяет. Он говорит «да», потому что он невинен: он даже представить себе не может, что его могут обмануть. Его «да» – бесконечное доверие. Оно исходит не из страха, а из глубокой невинности. Только такое «да» способно привести его к вершине сознания, к тому, что я называю божественностью.

Ребенок – это вершина эволюции сознания. Но ребенок является лишь символом. Не надо понимать буквально, что дети обладают высшим уровнем бытия. Ребенок используется в качестве символа, поскольку он не обременен знанием. Он невинен, и благодаря своей невинности он полон изумления, а поскольку его глаза смотрят на мир изумленно, его душа стремится к таинственному. Ребенок – это начало, это радость; жизнь всегда должна быть началом и игривостью, она всегда должна быть смехом и никогда – серьезностью.

Необходимо священное «да», но священное «да» может возникнуть только после священного «нет». Верблюд тоже говорит «да», но это «да» раба. Он не может сказать «нет». Его «да» бессмысленно.

Лев говорит «нет»! Но он не может сказать «да». Это чуждо его природе. Это напоминает ему о верблюде. Он с трудом освободился от верблюда, и «да» снова напоминает ему о «да» верблюда и о рабстве. Верблюд не способен сказать «нет», а лев не способен сказать «да».

Ребенок ничего не знает ни о верблюде, ни о льве. Именно поэтому Заратустра говорит: «Ребенок – это невинность и забывчивость…» Его «да» исполнено чистоты, и у него есть потенциальная возможность сказать «нет». Он не говорит «нет», потому что доверяет, а не потому что боится. Он говорит «да» не из страха, а из доверия. А когда «да» исходит из доверия, происходит величайшая метаморфоза, величайшая трансформация, на которую только можно надеяться.

Как правило, то, что мы привыкли воспринимать как реальность, является всего лишь игрой ума, поскольку мы смотрим на то, что есть, замутненным взглядом. Наши зеркала покрыты толстым слоем пыли, они утратили способность отражать реальность. Реальность не где-то там далеко, она здесь, рядом, она окружает вас. Вы являетесь ее частью, а она – вашей. Вы не отделены от нее и никогда не были отделены. Вы не можете существовать отдельно от нее – это невозможно. И тем не менее покрытые пылью зеркала не способны ее отражать. Как только пыль исчезнет, вы с удивлением обнаружите, что все, что вы искали, не нужно было искать, потому что оно у вас уже есть.

Духовный поиск так же иллюзорен, как и любой другой. Иллюзорен поиск как таковой, поскольку он исходит из того, что вам чего-то не хватает. Но все на месте! Как только вы принимаете как факт, что вам чего-то не хватает, вы начинаете искать то, чего не хватает, и вы будете упорно искать это везде, где только сможете. И чем больше вы будете это искать, тем больше вы будете это упускать, поскольку чем больше вы ищете, тем более толстым слоем пыли покрываются ваши зеркала. Чем дольше поиск, тем больше разочарование. Постепенно вы начинаете думать, что искомое слишком далеко, и именно по этой причине вы не можете его найти.

Но с реальностью все обстоит наоборот: вы не достигаете ее, поскольку вы сами ею являетесь. Она не где-то далеко – она настолько близко, что даже слово «близко» здесь не подходит, так как даже близость подразумевает какое-то расстояние. Между вами и реальностью вообще нет никакого расстояния, вы дышите ею. Она не там – она здесь. Она не потом – она сейчас. Она всегда была с вами. С самого начала каждый является буддой, каждый является зеркалом, способным отражать.

Это главное послание дзен, это величайшее послание, которое когда-либо было дано человечеству, это самая мощная освобождающая сила, которая когда-либо была принесена на Землю. Но вы должны взглянуть на мир совершенно по-новому. Все, что нужно, – это не поиск, а новый взгляд на вещи. От общепринятого, обычного, привычного взгляда придется отказаться.

Дзен – это дзен. Он не сравним ни с чем другим. Он уникален – уникален в том смысле, что является самым обыкновенным и в то же время самым необыкновенным явлением, случившимся с человеческим сознанием. Он является самым обыкновенным, поскольку не верит ни в знание, ни в ум. Он не является ни философией, ни религией. Дзен – это принятие обыкновенного существования всем сердцем, всем существом, без желания какого-то другого мира, сверхъестественного или сверхчувственного. Дзен не интересует никакая эзотерическая чепуха, никакая метафизика. Он не стремится к другому берегу, этого берега ему более чем достаточно. Он настолько безгранично принимает этот берег, что преображает его – этот берег становится тем берегом:

Само это тело – будда;Сама эта земля – лотосовый рай.

Отсюда обыкновенность дзен. Дзен не призывает вас развивать духовность или святость. Все, о чем он вас просит, – это жить непосредственно и спонтанно. И тогда обыденное станет священным.

Великое чудо дзен состоит в трансформации обыденного в священное. И это потрясающе необыкновенно, поскольку до этого никто никогда таким образом не подходил к жизни, никто никогда так не уважал жизнь.

Дзен идет дальше Будды и Лао-цзы. Дзен является кульминацией как индийского, так и китайского гения, превосходит и то и другое. Индийский гений достиг своей вершины в Гаутаме Будде, китайский гений – в Лао-цзы. Сущность учения Будды и сущность учения Лао-цзы настолько слились в один поток, что разделить их теперь невозможно. Даже провести различие между тем, что принадлежит Будде, а что Лао-цзы, невозможно, настолько полным стало слияние. Это не только синтез, но и интеграция. Из этой встречи родился дзен. Дзен – это не буддизм и не даосизм, и в то же время это и то, и другое.

Называть дзен «дзен-буддизмом» неверно, поскольку дзен является чем-то несравненно большим. Будда не настолько приземлен, как дзен. Лао-цзы необычайно приземлен, но дзен не просто приземлен: видение дзен превращает землю в рай. Лао-цзы приземлен, Будда не приземлен, дзен является и приземленным и неприземленным одновременно – и в этом его экстраординарность.

В будущем человечество будет все больше и больше приближаться к дзен, поскольку встреча Востока и Запада возможна только через что-то, что является приземленным и неприземленным одновременно. Запад слишком приземлен, Восток слишком духовен. Кто станет мостом? Будда не может быть мостом: он – сама суть Востока, его вкус и аромат; он является бескомпромиссно восточным. Лао-цзы тоже не может быть мостом: он слишком приземлен. Китай всегда был очень приземленным и является частью скорее западного менталитета, нежели восточного.