Екатерина Трубицина - Прогулка по висячему мостику

— Я весь день проспала, — сказала она. — Отдыхайте, а я все приберу.

— Нет-нет! Разрешаю только немного помочь, — возразил Аристарх Поликарпович.

Вместе они быстро управились. Иришка сварила всем кофе. Аристарх Поликарпович принес сигары для себя и Игоря Александровича и длинные тонкие сигареты для Ирины, и они втроем устроились на диване в гостиной.

— Ирочка, а Вы чем занимаетесь?

— Я — дизайнер.

— А в какой фирме работаете?

— Ни в какой. Я — «свободный художник» — сама по себе.

— Как интересно. А где Вы учились?

— Как дизайнер — нигде, а как художник — училище, потом Академия…

— О-о!

— Правда, не окончила.

Откуда-то появились Зив и Лоренц. Зив уселся напротив Иры и положил ей голову на колени, а Лоренц устроился на диване сбоку, протиснув свою голову на оставшееся от головы Зива место.

— Какое чудо! — воскликнула Ира и стала гладить их. Зив довольно урчал, Лоренц мурлыкал.

— Понравилась? — спросил Аристарх Поликарпович у пса и кота. Они, в свою очередь, синхронно, как по команде кивнули. Ира рассмеялась и продолжила их ласкать. — Мои нежности они с меньшим удовольствием принимают, — многозначительно заметил Аристарх Поликарпович. — Кстати, Ирочка, а не могли бы Вы взглянуть на одну картину.

— Взглянуть могу, но если Вы ждете от меня искусствоведческого анализа, Ваши чаяния напрасны. Я не сильна в этом.

— Вот и замечательно, — Аристарх Поликарпович на минуту вышел и вернулся, держа в руках обещанное произведение.

Сердце Ирины бешено забилось. Глоток воздуха, пойманный открытым ртом, потерялся где-то в легких. Она, с трудом переводя дыхание, спросила:

— Откуда она у Вас?

— Мне ее подарили, но что Вас так взволновало? — спросил Аристарх Поликарпович, окидывая Иру цепким взглядом.

— Это — моя работа, — медленно, как в полусне проговорила Ира.

— По-моему, Вы, Ирочка, гениальный художник.

— В связи с некоторыми обстоятельствами моей личной жизни я поклялась себе больше никогда не заниматься всерьез живописью. Теперь я — дизайнер.

— Ира, я, безусловно, не искусствовед, но, по-моему, Вы просто обязаны начать писать снова.

— Спасибо, очень приятно, — улыбаясь, произнесла Ира и протянула предмет своего творчества Аристарху Поликарповичу.

— Скажите, — начал он, беря из ее рук картину, — она значит для Вас что-то особенное?

— Да. Эта — самая последняя. Я написала ее за одну ночь. Хотела потом забрать из салона, но, когда пришла, мне торжественно вручили целую кучу денег и радостно заявили, что все работы проданы. Честно говоря, я тогда очень расстроилась из-за нее, — Ира усмехнулась. — Не ожидала, что вновь увижу.

— Если она так памятна для Вас — возьмите, — Аристарх Поликарпович протянул ей картину.

— Нет, нет! Что Вы! Это — уже прошлое.

— Что ж, тогда она останется со мной, — Аристарх Поликарпович отнес картину на место. — Знаете, для меня она тоже многое значит, — сказал он, вернувшись.

Ира продолжала гладить Зива и Лоренца. Игорь Александрович с изумлением наблюдал за ней. Такой он ее никогда не видел. Казалось, что она светится изнутри.

— Ирочка, — голос Аристарха Поликарповича вывел Иру из оцепенения. — Я, властью данной мне моим почтенным возрастом, снимаю с Вас клятву. Пообещайте, что вновь возьметесь за краски, кисти и холст.

— Обещаю…

Ира не помнила, когда начала рисовать. В художественной школе преподаватели восторгались ею. Когда Ире исполнилось четырнадцать лет, и она окончила восьмилетку, мама отвезла ее поступать в художественное училище. Старичок-преподаватель, которому показали Ирины произведения, быстренько спустил ее с небес на Землю, сказав, что она — девочка, без сомнения, конечно, способная, но работы слабенькие, с техникой туговато. Мэтр был очень суров, но, увидев печально-удивленные, полные слез глаза девчушки, смягчился:

— Ну-ну, барышня! Я Вам не приговор читаю! Попробуйте посдавать вступительные экзамены. В этом году Вы вряд ли поступите, зато узнаете, как это бывает и над чем следует поработать.

Не слишком радужные прогнозы почтенного педагога, к счастью для Иры, не сбылись. На первом же экзаменационном испытании ее заметил молодой преподаватель, аспирант Академии, признанный светилами незаурядный оригинал, Виктор Важин. Правда, полностью отстоять угаданный им талант едва оперившемуся гению не удалось — остальные члены приемной комиссии не разделяли его восторгов. И все же Иру приняли «кандидатом» в мастерскую Важина, а после первой же сессии она стала законной студенткой.

Виктор Валентинович не ошибся. Уже к концу первого курса об Иришке говорило все училище, а на следующий год она досрочно защитила диплом и перебралась в Академию, став легендой.

А дальше…

Когда вспыхнул их бурный роман, никто не знал. Первые полгода ничего крамольного вовсе не наблюдалось. На «церемонии» официального присуждения Ирине статуса студентки, Важин, поздравляя, поцеловал ее в щеку. Покраснели оба. Следующие полгода в училище шушукались, но внешне все выглядело вполне пристойно — талантливый преподаватель, выжимающий максимум из своей талантливой ученицы. На следующий год «взлет» Ирины был настолько стремителен, да еще прямиком к досрочному диплому, что окружающие перестали ее воспринимать обычным человеком. А вот когда Ирочка появилась после лета в стенах Академии в несвойственном ей ранее гардеробе и с чрезвычайно изменившейся фигурой, выяснилось, что они с Важиным, с согласия Ириной матери, без малого год, как женаты.

Лешка родился во время сессии между «Историей искусств» и «Перспективой». Кстати, «Перспективу» Ира ездила сдавать с особого разрешения главврача роддома, да еще и на «скорой помощи». К остальным экзаменам ее, слава богу, уже выписали.

Академический отпуск Ира брать не стала. Лешка оказался дитем не менее замечательным, чем его родители. К тому же отец из Виктора получился непревзойденный. Так что справлялись.

Все складывалось как в сказке еще год или два, а потом с Виктором что-то случилось. Он начал пить. Нет, до этого «что-то» он тоже в трезвенниках не ходил. В доме Иры и Вити частенько собирались веселые компании, выпивали, но черными попойками те мероприятия назвать ну никак нельзя было. А вот после этого «чего-то» Важин стал пить по-черному и почти до чертиков. Ира ничего не могла понять. Она старалась во всем и изо всех сил, а Витька пил все чернее и чернее.

Близился к завершению четвертый курс. Большая выставка работ студентов и преподавателей Академии. Ирина и Виктор, как всегда, нежно обняв друг друга за талии, медленно двигались вдоль стендов. К ним подошли двое респектабельных мужчин средних лет.

— Разрешите Вам представить невообразимого, удивительного художника — Ирину Палладину! Кстати, а это ее муж и по совместительству преподаватель — Виктор Важин.

— Хвала учителю! Вы вырастили гения!

— Ирочка, поздравляю Вас! Вы — сложившийся художник со своим стилем, своей манерой. А самое главное — это далеко не предел! Не Ваш предел. Да, пожалуй, у Вас вообще нет предела! Творческих успехов!

Дядечки раскланялись и отошли в сторону. Виктор обнял Иру, поцеловал в лоб, тепло улыбнулся:

— Поздравляю!

— Спасибо, — Ира светилась счастьем.

— Подожди минутку… — Виктор исчез. Ира не придала поначалу этому значения, но он так больше и не появился.

Ира вошла в утонувшую во мраке квартиру. Включила свет. Виктор сидел на полу, раскачиваясь из стороны в сторону, и выл.

— Витя…

Он перестал раскачиваться и выть, и поднял глаза на Иру.

— Ты мне жизнь сломала… — сказал он, цепляясь за все, что можно, неуверенно приподнялся, перевалился на диван и уснул.

Ира собрала свои и Лешкины вещи. Ночь она провела в мастерской у мольберта. Утром отнесла все свои работы в салон и забрала Лешку от свекрови (к счастью, та ничего не заподозрила). Уехать в родной Сочи из-за кое-каких формальностей Ира смогла только через две недели, которые пришлось перекантоваться у друзей (к счастью, никто ни о чем не спрашивал). С Важиным она больше никогда не общалась (оформить развод помогла подруга подруги, которая работала в ЗАГСе). Говорят, что в Академии он больше не работает, только в училище преподает — общие дисциплины.

Яркое солнце слепит и не дает полностью открыть глаза. Сквозь ресницы видно как где-то внизу беснуется толпа, подзадориваемая человеком в черном — наверное, священником. Из его уст слышатся то молитвы, обращенные к небу, то проклятия, рассыпаемые тоже вверх, но гораздо ниже. Толпа вторит ему. Тело сдавлено плотной грубой тканью — не шевельнуться. Даже дышать тяжело. Толпа близка к истерике. Голос священника срывается. Вдруг в его руках появился факел. Выкрикивая что-то непонятное, он носится с ним кругами и поджигает хворост. Хворост вспыхивает. Странно… от дыма должно першить в горле и резать глаза, но почему-то наоборот стало легче дышать и солнце больше не слепит. Пламя!!! Какое же оно ласковое! Какое же оно нежное! Блаженство… Больше не душит, не сдавливает грубая ткань, не слепит солнце… Как легко… Как легко парить над толпой… крики стихают. Люди опускаются на колени. Они молятся.