Луи Клод де Сен-Мартен - О заблуждениях и истине

Обратим сие же рассуждение к злому Началу. Когда оно видимым образом противится исполнению единичного закона Существ, относительно к чувственному, или разумному; то необходимо и самому ему должно быть в расстроенном состоянии. Ежели оно ведет за собою горесть и беспорядок, то, без сомнения, оно есть и цель оного купно, и орудие; и потому надлежит ему преданным быть неослабному мучению и ужасу, которые оно разливает вокруг себя.

Но как оно страдает ради удаления своего от доброго Начала; ибо Существа учинились несчастными с той минуты, как отлучились от добра: то страдания злого Начала не иное что, как наказание; понеже правосудие, имея повсеместную власть, должно действовать и над ним, как и над человеком. Когда же оно под наказанием находится, следовательно самоизвольно удалилось от Закона, который мог бы продолжить его блаженство; следовательно, добровольно учинилось злым. Сие ведет нас к заключению, что, ежели бы Виновник зла законным образом употреблял свою свободу, то никогда бы не отлучился от доброго Начала, и зло еще бы не родилось: равным образом если бы и ныне воспользовался он своею волею и устремил бы ее к доброму Началу, перестал бы злым быть, и зло не существовало бы боле.

Человек не иначе, как простым и естественным совокуплением воедино всех своих примечаний может основать свои понятия о происхождении зла; ибо ежели разумное существо от попущения воли своей к развратности приобретает познание и чувствование зла, то без сомнения не в ином, чем начатие и бытие зла, как в самой воле сего свободного Существа. От сея единственно воли Начало, учинившееся злым, родило древле зло, в котором и поныне пребывает. Словом сказать, от сея самой воли человек приобрел и ежедневно приобретает то пагубное Знание зла, которое погружает его во мрак, хотя он рожден был токмо для блага и света.

Столь многие и тщетные споры о Свободе человека, которые часто оканчивались невнятным решением, будто она несовместна человеку, произошли от того, что зависимость и отношения ее к воле оставлены без должного замечания, и не усмотрено, что воля человека есть единственное орудие, могущее сохранить, или разорить свободу, то есть: многие воображают себе свободу, как постоянное и непреложное качество, которое везде и непрестанно в нас долженствует оказываться, и которое ни уменьшаться, ни возрастать не может, и всегда в наших повелениях находится, какое бы мы, впрочем, ни делали из него употребеление. Но как можно представить себе такую способность в человеке, которая бы и не принадлежала ему и не зависела от воли его, от сей главной принадлежности естества его? Не должно ли паче согласиться, что или необходимо свобода не принадлежит человеку, или что может он иметь над нею некоторую власть по-доброму, или худому ее употреблению, направляя больше, или меньше волю свою ко благу?

Примечатели самыми исследованиями своими о свободе показывают, что она должна принадлежать человеку; ибо в человеке же принуждены они изыскивать следы ее и свойства; но рассматривать ее без всякого отношения к воле не есть ли то же, как бы искать в человеке такой способности, которая была бы в нем, и притом была б ему несродна? Что нелепее сего и противнее здравому рассудку? Удивительно ли, что такие примечания безуспешны? И можно ли на столь неосновательных изысканиях утвердить какое понятие о нашем собственном естестве?

Если бы наслаждаться Свободою не зависело никак от употребления воли; если бы человек не мог оную волю слабостями и беспорядочными навыками развращать: не спорю, что тогда все бы действия ее были неколебимы и единообразны, и тогда бы не было у него свободы.

Но ежели сия способность таковою не может быть, каковою понимают ее и желали б видеть примечатели; ежели сила ее может изменяться ежеминутно; ежели от недействия, равно как и от непрестанного ее употребления и постоянного повторения одинаких деяний, может она уничтожена быть: то нельзя отрицать, что нам она принадлежит, и в нас находится, и что следственно в нашей власти состоит укреплять ее, или обессиливать; и сие в силу права Существа нашего и преимуществ нашей воли, то есть в силу хорошего, или худого употребления законов, возложенных на нас от естества нашего.

Еще другое заблуждения принуждает примечателей опровергать свободу. Они хотят удостовериться о ней из самых ее действий; и по их желанию надобно, чтобы действие могло быть и не быть в одно время; а как сие ощутительно невозможно; то и сделали тотчас заключение, что все, что случается, должно необходимо случиться; следовательно, нет свободы. Но должно было им вспомнить, что деяние и виновница его, воля, должны быть сходны между собою, а не противны друг другу; что сила, когда уже произвела действие, не может удержать, или остановить следствия его, и что наконец свобода, принятая и в самом общенародном смысле, состоит в возможности производить два действия противные, не вдруг, но одно после другого. И так и в сем разумении человек показывает в себе то, что называется обыкновенно свободою; потому что видимым образом делает он попеременно противные между собою дела, и потому что он один в природе такое Существо, которое может не всегда одному пути следовать.

Но мы бы весьма заблуждали, когда б другого понятия о свободе не имели; ибо, правда, что противоречие в действиях того же существа показывает, что его способности в беспорядке и замешательстве: однако отнюдь не доказывает того, что оно свободно; ибо неизвестно, добровольно ли предается оно как добру, так и злу. Недостаточное определение свободы есть отчасти причиною сего, что вообще люди весьма темное о ней понятие имеют.

И так я утверждаю, что истинное свойство существа свободного есть власть пребывать самоизвольно в законе, ему предписанном, и сохранять силу свою и независимость, сопротивляясь по доброй воле тем препятствиям, которые стремятся отводить его от точного исполнения сего Закона. А сие сопротивление уже влечет за собою случай к падению; ибо довольно к сему только не захотеть сопротивляться. Когда ж то так, рассудим же, можно ли нам, покрытым толикою темнотою, льститься достигать всегда с одинакою удобностию до нашей цели? Не должно ли нам паче восчувствовать, что малейшее нерадение затрудняет более и более наше стремление к цели, сгущая непроницаемость покрова, лежащего на нас. И ежели потом обратим внимание на человека вообще, увидим, что когда человек может ежеминутно унижать и обессиливать свободу свою; то весь человеческий род ныне менее свободен, нежели был в первые времена, кольми паче прежде его рождения.

И так не из нынешнего состояния человека, ниже из его вседневных дел должно почерпать доводы к утверждению истиной его свободы; ибо реже всего видим ныне деяния чистые и независящие от посторонних причин; однако ж заключать из сего, что свобода никогда не была в числе наших преимуществ, есть нечто более, нежели безумство. Оковы раба доказывают правда, что теперь не может он действовать во всем пространстве природных его сил; но не доказывают, чтоб не мог некогда; напротив, они свидетельствуют, что мог бы он и ныне владеть своими силами, если бы не учинился достойным быть в рабстве; ибо если бы совсем невозможное было дело возвратить некогда употребление сил своих, то цепи не были бы вменяемы ему ни в наказание, ни в стыд.

Равномерно неблагоразумно было бы из того, что человек ныне столь трудно, столь мало и редко бывает свободен, заключить, что действия его суть ни добры, ни злы, и что не обязан он исполнять ту меру добра, которая предписана ему и в сем рабском его состоянии; ибо лишение свободы состоит в том, что не лишение свободы состоит в том, что не может он собственными силами вступить в совершенное обладание преимуществ, которые во благе, ему предназначенном, заключаются; а не в том, чтоб мог склоняться ко злу, не учиняясь более виновным. Мы после увидим, что вещественное тело дано ему для непрестанного сношения и сравнения лжи с истиною, и что как ни грубеет он ежедневно в нечувствительности и нерадении о себе, сущность его никогда не изменится. И так когда один раз удалился он от света, которого должен был придержаться, то все последующие свои заблуждения учинил неизвинительными и не имеет никакого права роптать о своем страдании.

Но сказать правду, примечатели заблуждали в своих рассуждениях о свободе человека от того, что не имели начального понятия о воле человека; что яснее всего доказывают их неусыпные старания узнать, как воля действует. Не подумавши, что не должно ли началу воли находиться в ней самой, искали оного в посторонних причинах, и видя, что в самом деле воля к сей жизни часто бывает предводительствуема побуждениями, либо льстивыми, либо действительными, заключили, что не сама собою действует, и что без побудительной причины не может ничего предпринять. Но если бы сие так было, то могли ли бы мы сказать, что имеет волю; ибо не токмо не принадлежала бы она собственно нам, но была бы подчинена другим причинам, непрестанно над нею действующим. Не есть ли сие обращаться в едином круге и возобновлять то же заблуждение, которое мы опровергли относительно к свободе? Словом: утверждать, что нет воли без побуждения, есть утверждать, что свобода есть свойство независящее от нас, которого мы несильны удержать при себе. Но рассуждать таким образом есть не знать, что такое воля, которая должна быть отличительным знаком существа, действующего самим собою без помощи всякого другого существа.