Алексей Менялов - Смотрите, смотрите внимательно, о волки!

Как поступит тот, кто хочет сохранить господство над аборигенами? Правильно. Он должен отслеживать тех детей аборигенов, которые заинтересовались сюжетом Казбеги, и их уничтожать. На иглу сажать, инсценировать их гибель от рук маньяка и т. п. Что и говорить, мне, у кого стая убила дочь, эта тема близка. Должны — и убили. Ведь, в конце концов, убили же и Похлёбкина, и Константина Васильева, и Глеба Лебедева, и Балашова. Четверых из четырёх.

Наше дело ребёнка-гения защитить.

Наше, личностей, призвание.

Научить его прятаться.

Следопытом сделать — одно, прежде — прятаться.

А чтобы научился прятаться, надо научить некоторым истинным законам космоса.

Для того эти законы и перевираются в школах, чтобы уничтожить Этого ребёнка.

Я не выдал способ выявления ребёнка-гения. Они этот приём — ловля по архетипу — знают. Аборигены России не знают, а они — знают. Я вообще по всему тексту этой книги делал указания: то и то они знают. И о соколах знают, и о волках, и об экологии, и о Прародине, и о таинстве русской свадьбы и так далее. «Базар» я фильтрую. Я очень стараюсь нигде не выходить за рамки уха и глаза зятя главного раввина. Говорю, чтo зять мог бы выведать традиционными приёмами разведки.

Сдаётся мне, что Этот ребёнок уже вошёл в мир или вот-вот войдёт. Я знаю — мне помогали, но на прямой контакт не выходили. И это замечательно, я никого не могу выдать. Даже захотел бы — не могу. А раз пишу, то кто-то из читающих эти строки и спасёт ребёнка.

А раз ребёнок вошёл, то непременно будет искать валдай-кузницу, а раз будет искать, то уж лучше я сам поставлю настоящую, чем стая поставит фальшивую.

Ещё с моей стороны хитрее ход, если мне удастся показать, что такая передвижная кузница вполне может кормить — тогда таких кузниц станет много. Ну и попробуйте найти, в которую из них войдёт тот, кому предречено быть спасённому.

А спасение просто — оно в точности то же, каким был спасён Сосо. Умеешь сочувствовать оклеветанной «отцеубийце» — умей сделать вид, что ты иной. Рыдания рвутся от жалости к оклеветанной Деве — да будет твоё лицо каменным. Жиды продолжают духариться над Россией — да будет твоё лицо спокойно. Сослали в Сольвычегодск — даже в библиотеке подпишись вымышленной фамилией «Джугоевич». Вышел на трибуну — заговори «с кавказским акцентом» о любви к воздетой стаей в данный период дурилке и связанной с ней имени-символу (или Маркс, или Фрейд, или Солженицын, или теория демократии, или христианство).

Есть у меня сокровенные желания.

Мне хочется, чтобы отец воскрес.

Хочется, чтобы опять я с ним, как в детстве, мог поехать в лес, жечь костёр — который он, опытный таёжник, научил меня разжигать с одной спички — и слушать его рассказы о вулканах и геологических экспедициях. Вновь услышать, уже с бoльшими подробностями, как однажды на порогах разбилась и утонула экспедиционная лодка, и его партии две недели нечего было есть, кроме двух бочек красной икры, которые они, отплывая, бросили в старом лагере.

Вновь услышать, уже с бoльшими подробностями, как он однажды напоил лётчика — сам, когда тот запрокидывал голову, водку выливал в фикус — поскольку тот не хотел лететь, а когда на двухместном самолёте полетели, то лётчик за штурвалом уснул. И как отец его не мог добудиться.

Вновь услышать, уже с бoльшими подробностями, как батальон отца, в котором он был комиссаром, штурмовал ту деревню, в которой отец получил тяжёлое ранение.

Вновь услышать, уже с бoльшими подробностями, как он затем был начальником топографического училища и учил поляков. А потом девушек — мне он рассказывал с удовольствием, что они ему, тогда после года костылей ещё опирался на палочку, — из леса притаскивали ягод.

Хочется.

Хочется, чтобы воскрес.

Но, чтобы отцом можно было гордиться, как я гордился, но чтобы у него не было тех его недостатков, за которые мне всю жизнь было очень стыдно и обидно.

Мне очень хочется, чтобы мама моя выздоровела от рака, встала с постели, с которой ей уже никогда не встать, и опять ходила, хотя бы по квартире. А ещё лучше, чтобы воскресла молодой, чтобы опять её называли «штурман шестого разряда». Однажды, она, из-за отсутствия лоцмана, решилась самостоятельно провести экспедиционную лодку через пороги, которые пройти мог только лоцман шестого разряда. И удачно провела. С тех пор ей такую «кликуху» и дали. Первыми — жители деревни ниже по течению. Это было на Подкаменной Тунгуске. Там, где «метеорит».

Хочется, чтобы она опять приготовила «аказики» — из Якутии привезла рецепт, если упрощённо, котлета в тесте, но только почему-то очень-очень вкусная. Мелочь, но очень хочется. Ничего вкуснее за всю жизнь не ел. Но чтобы у матери не было недостатков, за которые мне всю жизнь было очень стыдно и обидно.

У меня не было ни одного деда, оба умерли до моего рождения. И того хочу, чтобы воскрес, который в голод в Поволжье отказался от еды — чтобы выжили дети. И они все восемь выжили, и отец тоже. Но и деды нужны такие, чтобы были мудры, как волхвы, а не так, барахло, наподобие того, которое вокруг нас живёт.

Мне очень хочется, чтобы у меня был друг, который был бы настолько благороден, чтобы за него было бы не жаль, как за Сталина, отдать жизнь.

Мне хочется встретить «дух волка», лучшего из лучших волков-одиночек.

Нет ничего ценнее содержательной беседы — мне очень хочется поговорить с чистой девушкой. Такой, охранять которую из лесу выйдет матёрый волк.

А всё остальное не важно — можно хоть в лесу в землянке жить. Например, у полотна арктической железной дороги, которую к Прародине начал строить Сталин. Дороги, которую жиды, удавив, боятся даже обсмеивать.

Живут во мне желания, они есть — но цивилизаторы мне внушают, что исполнение этих желаний невозможно.

Я созерцаю собранные воедино эпизоды жизни волка-одиночки — но мне натягивают на уши Мантейфеля, который хочет, чтобы мы видели землю сплошь заваленной трупами растерзанных детей.

Мне подсовывают Фрейда, который мне внушает, что мои чистые грёзы о чистой Деве суть трансформированное похотливое желание трахнуть собственную мать.

Множество Солженицыных и прочих Мандельштамов с Бродскими мне хором внушают, что отец без недостатков невозможен, дескать, противоречивая человеческая натура, а венец этой противоречивости — они сами. Дескать, любуйся этими уродами и их Нобелевскими премиями тоже любуйся.

Я чувствую в себе способность воскресить в лице моих предков самое прекрасное, что в них есть — Прапредка. Но передо мной, заслоняя свет Огня и Солнца, вздымают Редигера в разноцветных тряпочках, маслом помазавшегося, который тычет мне текстом от тех же евреев, из которого следует, что о самостоятельном воскрешении предков я должен забыть, но заплатить его братве деньги за обещание.

Мантефель, Редигер, Фрейд…

Стена.

Монолит.

По всем направлениям.

Мантейфель, Фрейд, Мандельштам с Бродским, Редигер…

Но если спустить всю эту погань в унитаз, то за ними обнаруживается скрываемый удивительный мир Огня и Солнца. Есть в этом мире и мой отец-фронтовик без недостатков — а зовут его Чур, Ваня, Прапредок.

И воскресить я его могу — если взявшийся защитить Деву «Коба» будет мне братом.

А другом — волк. В прямом и переносном смысле.

В огне открывается солнце, а за солнцем — прекрасная Дева, и вот уж точно, умнее и благородней Её нет никого на свете.

Оказывается, все эти грёзы о воскрешении и чистоте потому и живут во мне желаниями, потому что они достижимы! Не желания, а мечты — потому что достижимы, когда постигаешь смысл карны и виты.

Мечта (МТ-Ч) — «обитель матери», небесной, разумеется.

Есть место истине без доказательств: воскресение всех милых сердцу людей, друзей и братьев произойдёт в момент воскресения Чура. Это воскресение — результат совместных усилий не одного поколения — и победа предречена.

И если это не смысл жизни, то смысл усилий — наверняка.

Чур — совершенен, мы — деграданты, а что посередине?

А посередине, получается, вклинилась Деградация.

Самоизвратившаяся Великая Шлюха их «Апокалипсиса».

Грехопадение из Торы.

Та, кто низвела вселенную до космоса, по Гребню Девы.

Впрочем, появление в нас кого-то, кто разделяет нас с Прапредком, очевидно и без каких бы то ни было «священных» текстов.

В каких пределах торовский рассказ об Адаме и Еве имеет смысл? Так уж ли важно, биография всё это или символ. В конце концов, ведь какой-то брат однажды открыл счёт убитым братьям? Вот вам и повесть о Каине и Авеле.

Но пусть будет биография.

Евангелие интересно не столько тем, чтo в нём сохранилось после ножниц цензуры, сколько тем, что из Протоевангелия вымарано.