Прем Шуньо - Алмазные дни с Ошо. Новая алмазная сутра

Когда я видела ее живой в последний раз, она выходила из Будда-холла, а я сидела около двери. Мы посмотрели друг на друга и улыбнулись, словно на прощание.

Когда она умерла, у меня не было чувства, что я не успела ей что-то сказать или сделать. И все ее друзья тоже ощущали полноту и завершенность. Она проживала каждое мгновение. К тому времени я поняла, что должна вести себя осознанно с каждым, кого я знаю, что между нами не должно быть никаких недомолвок. Я не хотела быть неосознанной с друзьями, потому что мы на самом деле можем больше никогда не увидеться, а любые недосказанности оставляют после себя дыру, рану, которую невозможно исцелить.

Нирвано была для меня великой загадкой: какой она была и как она жила. Порой она выглядела совершеннейшим, невинным ребенком, а иногда на нас смотрела хладнокровная мать Кали, размахивающая свои волшебным мечом. Ее смерть тоже стала для меня загадкой. Я не знаю, от чего она умерла. Знаю только, что она была отчаянно несчастна, и о том, что она хочет умереть, я слышала от нее с тех самых пор, как мы впервые с ней встретилась. Но я всегда надеялась, что внутри нее что-то щелкнет, и она изменится. Я верила, что однажды Нирвано просветлеет. Мне казалось, что она очень близка к просветлению. Она была мудрой женщиной и находилась на одной волне с Ошо, как никто другой. Много раз, когда он заболевал, она интуитивно знала, в чем его проблема. Да и сам Ошо много раз говорил о том, с какой глубокой любовью она о нем заботилась. Она обладала ясным умом и проницательностью, она очень тонко чувствовала и понимала людей и особенно хорошо видела их слабости. В депрессию же она погружалась так глубоко, что ощущала себя абсолютно беспомощной, но при этом не позволяла никому ей помогать. Она закрывала двери и страдала в одиночестве.

В детстве родители возили ее в Швейцарию к разным врачам-специалистам, потому что она отказывалась есть. В последние несколько лет у нее были проблемы с гормональной системой. Она постоянно пила какие-то лекарства. Но ей ничего не помогало. Раньше, еще в 1989 году, она решила полечиться в психиатрической больнице в Англии, но выдержала там всего два дня. Она сбежала оттуда, заявив, что врачи в этой богадельне оказались еще безумнее, чем она, благодаря чему она поняла, что сама сможет справиться со своей болезнью.

В последние несколько месяцев я ее почти не видела. Когда я приходила к ней в гости, она просила зайти попозже, а потом и вовсе не открывала дверь. Я решила, что она не хочет меня видеть.

Мне и в самом деле лучше было держаться от нее подальше, потому что я очень легко перенимала все ее страдания. В последние несколько раз, когда нам все же удалось поговорить, она рассказала мне о том, что ощущает внутри сильную тревогу, и что у нее постоянно болит «хара», место внизу живота. В течение многих лет она каждое утро просыпалась с ощущением тошноты. После разговора с ней я вернулась домой, а на следующее утро проснулась от боли в животе. Я открыла глаза, и первое, о чем я подумала, было: «О, нет! Только не это!» Я воспринимала все ее раны как свои.

В последний мой визит мы просто сплетничали. Я злилась на своего возлюбленного, потому что «он опять где-то пропадает, скорее всего, с какой-нибудь женщиной!» Я наговорила про него гадостей, выставив его глупым перед девчонками. После я подумала, что была к нему несправедлива. На самом деле, я не знала точно, где он. Именно это меня и расстраивало. Утром я подошла к Нирвано и попросила ее забыть все, что наговорила вчера. Я сказала, что не имела права его осуждать, поскольку не знала всей ситуации. «Ради бога, – взмолилась она, – да ведь мы всего лишь посплетничали, между нами, девочками. В этом нет ничего плохого. А то ходила бы тут, как полупросветленная. А здесь, знаешь ли, нельзя быть полупросветленной. Ты либо просветленная, либо нет».

По-моему, она была чертовски права. Я считала ее очень мудрой.

Когда я закрываю глаза и думаю о ней, то вспоминаю исключительно ее смех. В своем счастье она была самым экстатичным, самым живым человеком на свете.

В Будда-холле, когда я в последний раз сидела рядом с ней и Ошо, мы медитировали. В тот период Ошо хранил молчание. Я услышала звук, идущий у нее изнутри. Я знаю, что сама издаю такой звук, когда ощущаю себя удовлетворенной и центрированной, когда чувствую внутреннее тепло. И тогда я поняла, в каком пространстве она пребывает. Именно поэтому, когда через неделю она умерла, я была потрясена до глубины души, ведь я, находясь в таком состоянии, никогда бы не смогла погрузиться на самое дно депрессии. И, несмотря на то, что она испытывала это глубинное медитативное чувство, ее депрессия была такой сильной, что уже ничто не могло ей помочь.

Я знала, что Ошо делал все, чтобы она была рядом, но она была вольна в своих передвижениях и могла уехать в любую точку земного шара. Много раз она уезжала в Англию, проводила там один-два дня, а потом возвращалась. Как-то она решила отправиться в Австралию и начать там новую жизнь, но уже через пару дней снова была с нами. Она улетала во многие страны: в Испанию, Швейцарию, Таиланд, но каждый раз через несколько дней непременно возвращалась. Мне кажется, если бы она дождалась момента, когда Ошо покинул тело, то «щелчок» все же произошел бы. Это событие могло стать для нее поворотным. Ошо говорил, что ее смерть была преждевременной.

В тот вечер тело Нирвано отнесли к реке на место для погребальных костров. По просьбе Ошо на похоронах присутствовали лишь самые близкие ее друзья. Обычно здесь собирались толпы саньясинов, но теперь я видела всего лишь человек сорок. Мои стояли в торжественном молчании и ждали машину скорой помощи, которая должна была привезти ее тело.

Когда Нирвано положили на погребальный костер, я сложила руки в намасте и поприветствовала ее, а мой друг Амийо сказал: «Это не Нирвано. Она ушла».

Тело поместили в центре места для сжигания и сверху положили поленья. Когда костер заполыхал, я стала ходить вокруг и в какой-то момент обнаружила, что стою с правой стороны.

«Странно, – подумала я, – я впервые вижу, как сжигают человеческое тело, и это тело Нирвано. Она – моя самая близкая встреча со смертью».

Поленья были сложены особенным образом, или же они слегка сдвинулись, но около ее головы образовалось «окно», через которое было видно ее лицо, похожее на чистую белую маску, плавающую на ветру и постепенно исчезающую в бледной дымке костра. Ее темно-вишневые губы распухли и, танцуя в языках пламени, будто шептали «Нирвано». Я подняла голову и прямо перед собой увидела почти полную луну.

Я повернулась к костру спиной и медленно пошла прочь. Но не успела я сделать и нескольких шагов, как потеряла сознание. Открыв глаза, я не поняла, где нахожусь, и подумала, что, скорее всего, я умерла.

Нирвано, наверняка, гордилась бы мной – свалиться в обморок на ее похоронах. Это так драматично! Она любила такого рода выходки, а обо мне всегда говорила, что я какая-то малахольная.

Я не знала точно, но все же догадывалась, как сильно Ошо ее любил. Между ними было что-то мистическое. Перепады ее настроения и бурный темперамент никогда его не задевали. Всякий раз, когда она уезжала, чтобы начать новую жизнь, а потом возвращалась, Ошо тепло ее приветствовал. Вернувшись из Австралии после двух дней поездки «навсегда», она сказала мне: «Посмотрим, что мой сумасшедший ум выкинет в следующий раз».

И хотя я не помню свои прошлые жизни, у меня всегда было впечатление, что отношения Ошо и Нирвано очень древние. Как-то в 1978 году на дискурсе он сказал, что в прошлой жизни она была его девушкой (всего сорок лет назад), и что она умерла в семнадцатилетнем возрасте от тифа. Но она обещала к нему вернуться и заботиться о нем.

Ошо никогда не судил о ком-то по его делам или действиям, его не волновало, чем человек занимается. Нирвано же, с одной стороны, была прекрасной «душой» или энергией, а с другой – очень трудным человеком. Ошо говорил, что она вообще не медитирует и постоянно мешает его работе. К тому же, по его словам, она всегда усложняла работу его секретарш, кто бы ни был на этой должности. Может быть, она не до конца понимала, в чем состоит работа Ошо? У него были тысячи учеников, и он работал с каждым из них. Этот факт могут подтвердить многие, кто был открыт к переменам в жизни, к трансформации, которая началась вместе с медитационными техниками Ошо.

Нам трудно понять, что такое безусловная любовь, любовь, которая не просит ничего взамен. Она так редко встречается в нашем мире. Та любовь, которую мы знаем, всегда связана с обладанием и доминированием. Любовь Ошо, его сострадание были неизменными, он всегда был готов разделить их с Нирвано. Он сам был любовью, и его любовь ждала, что кто-то захочет ее принять. Иногда Нирвано была не способна ее принимать, но таковы все мы.

Многое так и останется непостижимой тайной, загадкой без ответа. По-видимому, саму природу вещей невозможно понять в принципе. Чем больше я пытаюсь охватить умом все, что происходило с нами в последние несколько лет, тем чаще оказываюсь в настоящем времени. Я ощущаю прикосновение легкого ветерка; вижу дерево за окном – такое мощное; вижу, как солнце и ветер играют его ветвями, и те двигаются, словно длинные пальцы; слышу пение птиц и журчание водопада, смотрю в глаза тишины. Что там, на самом деле? Возможно, мы никогда этого не поймем.