Элджернон Блэквуд - Кентавр

Исследователи творчества Блэквуда отмечали своеобычность подхода писателя к сверхъестественному. Хотя Лавкрафт и высоко оценил его «Ивы», Блэквуд не относил себя к почитателям творчества самого Лавкрафта, тяготея, скорее, к психологическому напряжению «Поворота винта» Генри Джеймса. В письме к американскому писателю и издателю Августу Дерлету от 10 июня 1946 г. он писал: «Меня обычно совершенно не задевает “чистый ужас”, то есть лишенный удивления перед Вселенной… Я задался как-то вопросом: отчего Лавкрафт по большей части оставляет меня равнодушным, ведь он так мастерски владеет словом и арсеналом кошмаров? Не оттого ли, что он громоздит одни материальные ужасы на другие, не соотнося их с более всеобъемлющими вопросами — космическими, духовными, буквально “неземными”? Нечто во мне инстинктивно отторгает разложение, могилу, переизбыток вещественных деталей»[9].

Один из первых исследователей творчества Блэквуда, встречавшийся с ним при жизни Питер Петцольд, автор книги «Сверхъестественное в литературе» (1952), считал Блэквуда совершенно особенной фигурой и предостерегал от подгонки его книг под ту или иную школу неоготики. Специфика необычайного в его произведениях прежде всего в представлении о космосе как о грозном для мелких духом, но прекрасном для тех, кто не побоится стать на крыло и присоединиться к вечному танцу, в котором каждый сможет найти себе место. Трудно найти слова для выражения всех красот окружающего нас мира, и даже истинному адепту-мистику не всегда удается оты­с­кать нужные, но у Элджернона Блэквуда получилось приподнять завесу. Каждый ищущий должен пройти через свой Храм Минувшего, чтобы распознать нетленность любви и узреть безграничное покрывало Красоты, окутывающее мир. Каждому под силу почувствовать и укрепить гармонию мира. Никто не проклят...

Лариса Михайлова

Это произошло на уединенном островке посреди большого канадского озера, берега которого жители Монреаля и Торонто облюбовали для отдыха в жаркие месяцы. Достойно сожаления, что о событиях, несомненно заслуживающих самого пристального внимания всех, кто интересуется сверхъестественными феноменами, не осталось никаких достоверных свидетельств. Увы, но это так.

Вся наша группа, около двадцати человек, в тот день вернулась в Монреаль, а я решил задержаться на одну-две недели, чтобы подтянуть свои знания по юриспруденции, ибо весьма неразумно пренебрегал занятиями летом.

Стоял поздний сентябрь, и по мере того, как северные ветры и ранние заморозки понижали температуру воды в озере, из его глубин все чаще и чаще стали всплывать форели и щуки-маскинонги. Листва кленов окрасилась в ало-золотистые тона, окрестности оглашал дикий смех гагар, которому вторили долгим эхом закрытые бухточки, где летом никогда не звучали подобные странные крики.

Я был единственным хозяином острова, а также двухэтажного коттеджа и каноэ, ничто не мешало моим занятиям, кроме бурундуков и еженедельных появлений фермера с яйцами и хлебом, так что, казалось, мне не составит труда наверстать упущенное. Да только жизнь любит преподносить сюрпризы.

Перед отъездом все тепло попрощались со мной и предупредили, чтобы я остерегался индейцев и не задерживался до наступления морозов, которые достигают здесь сорока градусов. Сразу же после отплытия группы я болезненно ощутил свое одиночество. Ближайшие острова — в шести-семи милях, прибрежные леса не так далеко, милях в двух, но на протяжении всего этого расстояния не видно никаких признаков человеческого жилья. Остров был совершенно пустынным и безмолвным, однако скалы и деревья, в продолжение двух месяцев непрестанно откликавшиеся на человеческий смех и голоса, пока еще хранили их в своей памяти, поэтому, перебираясь со скалы на скалу, я ничуть не удивлялся, если мне слышались знакомые крики, а иногда даже мерещилось, будто кто-то зовет меня по имени.

В коттедже было шесть крошечных спаленок, разделенных некрашеными деревянными перегородками: в каждой комнате — кровать, матрац и стол, и во всем доме — всего два зеркала, причем одно из них — треснутое. Под ногами громко скрипели половицы, везде видны были следы пребывания людей, и с трудом верилось, что я один, совершенно один. Казалось, я вот-вот наткнусь на кого-нибудь, кто, подобно мне, остался на острове или просто еще не успел уехать и сейчас собирает свои вещи. Одна из дверей плохо открывалась, и каждый раз, когда я налегал на ручку, мне чудилось, будто кто-то держит ее изнутри и, если удастся наконец войти, меня встретит дружеский взгляд знакомых глаз.

Тщательно осмотрев дом, я решил занять маленькую комнатку с миниатюрным балкончиком, нависающим над крышей веранды. Хотя спальня и была крохотная, кровать в ней стояла большая, с лучшим во всем доме матрацем. Располагалась эта комнатка как раз над гостиной, где я предполагал зубрить основы юриспруденции, а единственное окошко было обращено на восток, где всходило солнце. Между верандой и причалом пролегала узкая тропка, змеившаяся в зарослях кленов, тсуг и кедров. Деревья обступали коттедж так тесно, что при малейшем ветерке их ветви начинали скрести крышу и стучать по деревянным стенам. Через несколько минут после захода солнца воцарялась кромешная мгла. Свет от горевших в гостиной шести ламп пронизывал ее всего ярдов на десять, дальше — ничего не видно, так что немудрено было стукнуться лбом о стену.

Остаток первого после отъезда моих спутников дня я посвятил перетаскиванию вещей из палатки в гостиную, осмотрел кладовую и припас достаточно дров на целую неделю, а перед заходом солнца дважды проплыл вокруг острова на каноэ. Прежде я, конечно же, не предпринимал подобных предосторожностей, но когда остаешься в полном одиночестве, делаешь много такого, что не пришло бы в голову, будь ты в большой компании.

Остров выглядел непривычно пустынным. В этих северных широтах тьма наступает сразу, без предварительных сумерек. Причалив и вытащив каноэ на берег, я перевернул его и ощупью направился к веранде. Вскоре в гостиной весело запылали шесть ламп, но в кухне, где я ужинал, было полутемно, а лампа горела так тускло, что сквозь щели в потолке виднелись выступившие на небе звезды.

В тот вечер я довольно рано поднялся в спальню. Снаружи было безветренно и тихо. Я слышал поскрипывание кровати и мелодичный плеск воды о скалы… но не только. Казалось, что коридоры и комнаты пустого дома наполнены звуками шагов, шарканьем, шорохом юбок, постоянным перешептыванием. И когда я наконец уснул, все эти шумы и шелесты слились с голосами моих снов.

Прошла неделя, занятия юриспруденцией продвигались довольно успешно, как вдруг, на десятый день моего одиночества, случилось нечто странное. Проснулся я, хорошо выспавшись, однако почему-то испытывал сильную неприязнь к своей спальне. Я задыхался. И чем усерднее пытался понять причину происходящего, тем меньше видел во всем этом смысла. И все же что-то внушало мне непреодолимый страх. Это чувство владело мной все время, пока я одевался, с трудом совладая с дрожью, и какой-то животный инстинкт властно гнал меня вон из комнаты. Тщетно убеждал я себя в смехотворности своего страха и успокоился, лишь когда оделся и спустился в кухню; у меня было такое ощущение, будто я избежал заражения опасной болезнью.

Занявшись приготовлением завтрака, я стал вспоминать все ночи, проведенные в этой спальне, надеясь связать неприязнь, даже отвращение, которые она во мне будила, с каким-нибудь реально произошедшим случаем. Однако удалось припомнить лишь одну непогожую ночь, когда, внезапно проснувшись, я услышал громкий скрип половиц в коридоре, как будто по ним ступали люди. Прихватив ружье, я спустился вниз по лестнице, но убедился, что все двери заперты, окна закрыты на задвижки, а пол находится в безраздельном владении мышей и тараканов. Этого, разумеется, было недостаточно, чтобы объяснить силу моего страха. Утренние часы я провел за упорными занятиями, а когда прервал их, чтобы пообедать и поплескаться в озере, был очень удивлен, если не встревожен, тем, что страх и отвращение стали еще сильнее. Поднявшись наверх за книгой, я буквально принудил себя войти в комнату, и пока находился там, меня не покидали беспокойство и тревога. Поэтому, вместо того чтобы заниматься, вторую половину дня я катался на каноэ и ловил рыбу, вернулся уже на закате, привезя с собой полдюжины восхитительных окуней; этого хватило не только на ужин, но и для того, чтобы сделать запас в кладовой.

Оберегая собственное спокойствие, я решил не искушать больше судьбу и перенес кровать в гостиную, мотивируя переселение необходимостью позаботиться о хорошем сне и, уж конечно, не считая это уступкой нелепому, необъяснимому страху. Плохой сон мог повредить занятиям, а я очень дорожил своим временем и не мог рисковать.