Алексей Менялов - Смотрите, смотрите внимательно, о волки!

Толстой редактировал отдельные места своих текстов до 102 раз, в его текстах нет ни одного случайного слова, и точная дата начала ритуала, 14 сентября, указана им не случайно.

За три десятка лет я более десяти раз перечитал толстовское описание охоты — и всякий раз ощущение восторга доходило разве что не до судорог. Сильнее этого места у Толстого на меня не действует ничего.

Но, увы, всякий раз я объяснял эту странной силы реакцию по схеме, вдолбленной мне цивилизаторами: дескать, эмоциональная вовлечённость в преследование, в погоню за кровью. На самом деле особое волнение можно объяснить наличием «рабочей» родовой памяти и сакральными корнями ритуала — при их соприкосновении проскакивает искра, рождающая пламя огня.

«…Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо; пахло вянущим листом и собаками. Чёрно-пегая широкозадая сука Милка с большими чёрными навыкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по-русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и, подняв правuло (хвост), стала тереться о ноги Николая.

— О гой! — послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас и самый тонкий тенор; и из-за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по-украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник, с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё-таки был его человек и охотник.

— Данила! — сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей породы, этих собак и охотника его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюблённый в присутствии своей любовницы.

— Что прикажете, ваше сиятельство? — спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два чёрные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» — как будто сказали эти два глаза.

— Хорош денёк, а? И гоньба и скачка, а? — сказал Николай, чеша за ушами Милку.

Данило не отвечал и помигал глазами.

— Уварку посылал послушать на заре, — сказал его бас после минутного молчанья, — сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъёмное место.)…»

«Перевела» — судя по окончанию, не он, а она. Граф Лев Толстой — не реликтовый русский, он как бы полунемец, поскольку его род на службе у немцев Романовых усердствовал не одно поколение. Итак, Толстой, как бы немец, слышит от русских слово «перевела» и видит волков. Истолковать смысл любого слова можно по-разному. Толстой соединил этот глагол с видимым, визуальным, с волчицей. Толстой, родившись графом от прислужников у цивилизаторов, о Деве, Хозяйке, видимо, даже и не слышал. Неизвестна ему была русская потаённая культура. А может, и слышал что-то, но в романе «Война и мир» соблюдал конспирацию — власть в России как-никак была у цивилизаторов. Но волчью стаю «перевела» не волчица. «Перевела», на самом деле, Дева. А волк из отрадненского леса — прообраз ближайшего Её помощника, волка-Спасителя.

Именно Дева, Хозяйка, выбирает, на кого из тех многих, кто, отдавшись жребию, стоит на выпавшем ему лазе, пойдёт волк. Эта деталь ритуала (воля Хозяйки) может научить многому — даже всей полноте пути посвящения на Спирали Девы.

Охоту все, и Ростов, и другие участники, ведут по усвоенному с детства ритуалу, смысл которого им самим, похоже, не понятен. Но Ростов способен понимать важность завещанного предками ритуала — как учебного пособия, источника ведения.

В чём цель дворянской охоты, если не в соблюдении ритуала? Так при намерении получить удовольствие себя не ведут. И хозяйственную целесообразность так не соблюдают. Растерзанные тысячные собаки, увечья участников, уничтоженные посевы — да за десятую долю расходов крестьяне бы нанялись не оставить во всём поместье ничего живого…

Чтобы понять глубинный смысл происходящего во время охоты на волка надо иметь в виду, что происходящее — древнее священнодействие, богослужение и даже крещение (в древнейшем смысле слова «крест», как «карта освоения стихий»). Ритуал завещан предками, и подводить это учебное мероприятие должно к той истине, что человек, освободившийся от доли страха и желающий этот путь продолжить, со временем непременно пересечётся с тропой волка.

«…Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьёзным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошёл мимо Наташи и Пети, которые что-то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперёд стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меринка, называемого Вифлянкой, вёл графский стремянной; сам же он должен был прямо на оставленный ему лаз выехать в дрожечках.

Всех гончих выведено было пятьдесят четыре собаки, под которыми доезжачими и выжлятниками выехало шесть человек. Борзятников, кроме господ, было восемь человек, за которыми рыскало более сорока борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около ста тридцати собак и двадцати конных охотников.

Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал своё дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров, равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.

Как по пушному ковру, шли по полю лошади, изредка шлёпая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистывание охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своём месте.

Когда отъехали с версту, навстречу ростовской охоте из тумана показались ещё пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.

— Здравствуйте, дядюшка! — сказал Николай, когда старик подъехал к нему.

— Чистое дело марш!.. Так и знал, — заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), — так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донёс, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя — чистое дело марш! — под носом выводок возьмут.

— Туда и иду. Что же, свалить стаи? — спросил Николай. — Свалить…

Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из-под которых виднелось оживлённое, с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от неё Петей и Михайлой-охотником и берейтером, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему-то смеялся и бил и дёргал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своём вороном Арабчике и верною рукой, без усилия, осадила его.

Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьёзным делом охоты.

— Здравствуйте, дядюшка, и мы едем, — прокричал Петя.

— Здравствуйте-то здравствуйте, да собак не передавите, — строго сказал дядюшка.

— Николенька, какая прелестная собака Трунила! Он узнал меня, — сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.

«Трунила, во-первых, не собака, а выжлец», — подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое их должно было разделять в эту минуту. Наташа поняла это.

— Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому-нибудь, — сказала Наташа. — Мы станем на своём месте и не пошевелимся.

— И хорошее дело, графинечка, — сказал дядюшка. — Только с лошади-то не упадите, — прибавил он, — а то — чистое дело марш! — не на чем держаться-то.

Остров Отрадненского заказа виднелся в саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих, и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.

— Ну, племянничек, на матёрого становишься, — сказал дядюшка, — чур, не гладить.

— Как придётся, — отвечал Ростов. — Карай, фюит! — крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матёрого волка. Все стали по местам.