Венедикт Мебиус - Откровения Заратустры

ЧТО ЕМУ НУЖНО?

   Заспорили как-то два мудреца о том, как следует приносить жертву богам. Один говорил, что мясо жертвенных животных правильно подвергать всесожжению в чистоте, не оскверненной рукой человека. Другой же видел в глине прообраз божьего замысла, поскольку человек был слеплен из глины земной, и потому доказывал, что жертву следует сжигать в глиняных горшках.

   Этот разговор достиг ушей проходящего мимо Заратустры, который присел в отдалении и стал наблюдать за развитием интересной беседы. Никто из спорящих не мог одержать верх и когда уже лица их раскраснелись и руки были готовы вцепиться в волосы собеседника, один из мудрецов, заметив сидящего Заратустру, предложил:

 — Вот сидит человек, который с интересом слушает нас. Он не похож на мудреца, но и для крестьянина руки его слишком чисты. Пойдем спросим его, как бы он стал приносить жертву, когда бы удостоился быть жрецом?

   Так они и поступили, и когда обратились к Заратустре с вопросом, тот приветливо улыбнулся в ответ:

 — О, достойные служители Мудрости! Спор ваш показался мне очень интересным, ведь я исходил уже многие страны и нигде еще не встречал единого мнения на этот счет. Одни поют богам священные и хвалебные гимны, другие зажигают свечи перед рисунками своих святых или их деревянными истуканами. Третьи же, подобно вам, сжигают мясо жертвенных животных. Как разобраться, кто прав? Вот если бы жертву приносили мне, я бы сказал: "Мне мало разницы. Лишь бы мясо было хорошо прожарено, а свечи давали достаточно света. Песен же хвалебных я и вовсе не люблю". Так бы я ответил вам, если бы и сам был богом. Но, увы, я всего лишь бедный путешественник, и потому скажу: "Почему бы вам самим не спросить ваших богов, что им больше по вкусу?"

 — Что ты говоришь такое? — изумились оба мудреца. — Где же такое видано, чтобы боги запросто говорили со своими смертными? Только избранные получают право говорить с богами, да и то не смеют задавать им вопросы!

   Лица мудрецов покраснели еще больше, и Заратустра залился звонким смехом.

 — Тогда, достойные служители Мудрости, — смеясь, произнес он, — скажите мне, почему вы вообще решили, что ваша жертва нужна вашим богам?

 — Этот человек богохульник! — воскликнул тот, который предлагал приносить жертву в чистоте. — Напрасно мы обратились к нему, ведь теперь и мы повинны в богохульных беседах.

   Второй мудрец согласился с ним и, отойдя в сторону, тихо произнес:

 — Кроме греха богохульства этот человек может быть опасен. Когда народ услышит эти крамольные речи, кто сможет привести его в повиновение? Пусть свои мысли он расскажет царю, и пусть царский суд снимет с нас грех, определив, какой участи достоин этот бродяга.

   Решив так, они опять подошли к Заратустре и предложили ему отправиться к царю с тем, чтобы там рассказать о его мыслях.

 — За что вы собираетесь судить меня? — пожал плечами Заратустра. — Вот вы оба готовы были подраться за своим спором, я же своими словами снова сдружил вас. В этом ли мой грех? А если я сказал недостойное против Бога, так неужели же не сам Бог будет судить меня за это? Нет, достойные служители мудрости, я не пойду с вами к царю.

 — Тебе нечего бояться, незнакомец, — возразил ему второй мудрец, почитавший глину. — Если слова твои истинны, царь наградит тебя. Если же ты ошибаешься, то никогда не поздно поменять свои мысли. В любом случае,  ты не останешься внакладе, положившись на милость царя.

   В этих словах была спрятана хитрость, поскольку говорящий надеялся  сам заслужить царские милости тем, что отдал бы на суд опасного богохульника и видя, как бегали глаза этого мудреца, Заратустра опять рассмеялся.

 — Я вижу, достойный мудрец, что достоинство твое так велико, что только царь может купить его у тебя! — Заратустра очертил руками круг, как бы показывая, каким большим достоинством обладает его собеседник. — Я же человек простой и, отдав себя на суд Единому Богу, не стану искать царских милостей.

   За этими словами Заратустра повернулся и, оставив мудрецов, пошел прочь от города.

   Когда Виштаспа, ожидавший возвращения Учителя в тени придорожного дерева, узнал о случившемся, он в огорчении покачал головой и с досадой в голосе произнес:

 — Теперь нам нет места на этих землях. Теперь эти двое обо всем доложат царю, и тот станет искать, чтобы схватить тебя. Ты ведь знаешь, что Дурашрав не прощает богохульства и в лучшем случае тебя будет ждать сырая темница. Я же поклялся никогда не бросать тебя, и потому пойду за тобой, но не о том я огорчаюсь. Полюбив тебя, как родного отца, больше всего я не хочу тебя видеть в руках Дурашрава, и потому говорю, что не стоило затевать эту беседу. Но раз уж беда случилась, выход один — надо бежать из этих земель!

 — Чем ты напуган, дорогой мой Виштаспа? — печально улыбнулся Заратустра, глядя в глаза своему преданному ученику. — И куда ты собрался бежать от беды? Или ты не знаешь, что беда всегда остается с человеком, и куда бы он не шел, она всюду следует за ним по пятам?

 — Беда, может, и следует, но Дурашрав остается в своих владениях, — возразил ученик. — Другие же цари не имеют на тебя злобу и не станут преследовать тебя!

   От этих слов печаль оставила Заратустру, и его улыбка опять стала по-детски спокойной и беззаботной.

 — Ах, Виштаспа! В том ли беда, что Дурашрав ищет меня? Или же в том, что слова мои мешают ему? Ведь стоит мне отказаться от своих мыслей, как я перестану быть ему врагом и у него уже не будет поводов преследовать меня. А другие цари? Неужели ты думаешь, что богохульство придется им по вкусу? Вот и выходит, что куда бы я не отправился, я везде останусь с этой бедой или же, подобно воину, бежавшему от лица неприятеля, откажусь от опасных мыслей и сохраню себе жизнь. Думаю, ты не станешь просить меня об этом!

 — Что ж, — вздохнул ученик, — Надеюсь, что ты знаешь, зачем рискуешь своей головой.

   Тревога не исчезала из глаз Виштаспы, Заратустра же продолжал оставаться безмятежным.

 — Ты слишком преувеличиваешь опасность, мой юный друг. Земли эти велики, а Дурашрав не провидец, чтобы знать, где искать меня. Пока мое время не пришло, судьба не отдаст меня в его руки для решительных испытаний. Когда же это случится, надеюсь, мне хватит сил принять свою участь достойно. И скажи мне, кто больше рискует: царь, отправившийся со своим войском в поход в незнакомый и полный опасностей край или же одинокий путник, знающий дорогу в этом краю? Неужели же из желания заслужить царскую милость этот путник пойдет со всеми ложной дорогой? И неужели он будет молчать, видя как огромное множество людей рискует заблудиться?

 — Я не совсем понимаю, Учитель, о какой дороге ты говоришь.

 — А разве жизнь — это не дорога? — удивился Заратустра. — Разве каждый из нас, вылезая на свет из материнского чрева, не начинает свой путь в незнакомую страну своего будущего? Кто знает, какие опасности поджидают его впереди? Какие болезни, какие беды и случайности? Кто знает, зачем судьба расставляет ловушки на его пути? Пока не случилось ничего плохого, человек идет как идется. Но вот на его пути возникает беда, и он в растерянности. Куда бежать? Дикий зверь, натыкаясь на загонщика, бежит от него, чтобы наткнуться на другого, пока наконец не попадает под прицел стрелка. Или, если повезет, не вырвется из кольца загонщиков. Где же знать напуганному зверю, что загонщик идет с безобидной колотушкой, способной только запугивать, истинная же беда поджидает его в виде стрелецкого лука? Так и человек. Убегая от одной беды, часто попадает в еще более опасную. Это ли не есть незавидная участь слепого глупца?

 — Да, — Виштаспа согласно кивнул головой. — В самом деле, никто не знает, что ожидает его впереди и какая потеря окажется горше всего.

 — Почему же никто? — поднял глаза Заратустра. — Как любящая мать готова отдать свою жизнь за своих детей, так и человек, знающий любовь, знает и цену настоящей беды и настоящего счастья. А если мать счастлива любовью к своим детям, то что говорить о том, кого сострадание заставит принять и полюбить этот мир целиком? Мир, в котором злодейство процветает лишь от слепоты и безумия.

   Вечером того дня, когда мудрецы донесли на Заратустру царю, Заратустра со своим учеником Виштаспой остановился на ночлег по дороге из города. Ночь была ясная и тихая, и черная степь, лежащая за чертой отражения костра, полнилась запахом трав и пением цикад. Все было спокойно.

   Виштаспа задумчиво обстругивал деревянный пруток, когда вдруг его ухо уловило затаенный шорох. Кто-то пробирался к ночному костру.

   Ученик встрепенулся и, повернувшись к Заратустре, тревожно сказал:

 — Учитель, кто-то идет к нам. И идет крадучись. Похоже, что он идет не с добром. Добрый человек ходит явно.