Юрий Мухин - Мы бессмертны! Научные доказательства Души

Во-первых, знахари проиграли медикам точно так же, как талант проигрывает посредственности. Талант-то силен, но посредственности много. Знахарем не может стать каждый желающий, а медиком — может. До сих пор рождаются дети с атавизмами — с признаками наших животных предков, скажем, с густым волосяным покровом или с зачатком хвоста. Таким атавизмом является знахарь — у его коменданта от животных осталась способность общаться напрямую с комендантами других людей. Поэтому знахарь физически не может передать свое умение любому желающему, ему нужен ученик с таким же, как и у знахаря, атавизмом — со способностью коменданта к передаче и восприятию информации. А такие люди редки, и знахарь может умереть, так и не оставив ученика. (Кстати, в этом случае знахари умирают очень тяжело.) Добавим к этому христианство с его взглядами на знахаря, как на дьявольское порождение, а затем не менее мракобесную веру — атеизм, с его взглядами на знахаря, как на дремучего невежду, обманывающего глупых людей. В результате уже много столетий знахарь — это такая профессия, которую ученики, даже способные к этому, осваивать не спешат.

Вторая причина проигрыша знахарей медикам в том, что знахари все же не могут сделать для больного больше, чем может комендант больного, а медики — могут! Это естественно, напомню, ведь логическое мышление потому и увенчало эволюцию, что оно сильнее механистического.

Сам я непосредственно обращался к настоящему знахарю всего один раз. Спустя некоторое время после рождения дочери жена заметила, что у нее одна ножка короче другой. Понесли врачам, те определили врожденный вывих, сообщили, что нужна операция, но позже, когда дочь подрастет. При этом лица хирургов не выражали никакого энтузиазма, более того, они как-то вскользь высказались, что неплохо бы показать дочь хорошему костоправу. Директор завода на совещании увидел, что мне не по себе, и спросил, в чем дело, я рассказал. Он возмутился: «Чего же ты сидишь?! Иди, ищи костоправа и не возвращайся на завод, пока его не найдешь!» И он рассказал, что с его дочерью была такая же история, он понадеялся на врачей, и все закончилось лечением — и очень тяжелым, и многолетним. «Иди и не теряй времени на врачей!» — приказал директор. Я с женой и наши друзья стали расспрашивать всех о костоправе и выяснилось, что такой есть в Седьмом ауле — в поселке примерно в 50 км от нашего города. Мы тут же взяли дочь и выехали. Уже в поселке первый встречный показал нам нужный двор.

На участке стоял очень скромный, даже по тем временам, домик — если я правильно помню, то кроме веранды и прихожей вряд ли было больше двух комнат. Внутри было тоже очень скромное, даже для сельской местности, убранство. Костоправ оказался женщиной лет 40–45 европейской внешности, небогато одетой, но, что мне запомнилось, с каким-то глубоким взглядом, по-моему, черных глаз.

Очень спокойно осмотрела дочь, посетовала, что врачи в роддомах не знают элементарного, а надо любого ребенка после рождения поднять за ножки вниз головкой и слегка встряхнуть, тогда все косточки, смятые при рождении, встанут на место. Объяснила, как надо 5 дней парить дочери место соединения бедра с тазом, и сказала, когда снова к ней приехать. Парили, как она сказала, приехали, распеленали дочь. Знахарь положила дочь себе на колено, а нам приказала ее держать. Жена побледнела и выбежала на улицу, знахарь очень сильно и решительно взялась за ножку дочери, та заорала, мне тоже стало не по себе, но длилось это вряд ли более 5—10 секунд. Затем знахарь все же потребовала позвать жену в дом и показала нам, как пеленать дочь, чтобы выправленная ножка несколько дней оставалась неподвижной, и назначила еще один приезд для контроля. Приехали, знахарь осмотрела дочь и сказала, что все в порядке (так оно и оказалось), хотя мы, конечно, уже и сами видели, что число складок на ножках дочери стало одинаковым. Когда мы пеленали дочь, к знахарю вошел пациент с жалобой на какую-то внутреннюю болезнь. Знахарь объяснила ему, что она занимается только костями, но в доме у нее было очень много пучков различных трав, а пациент, по-видимому, знал, к кому ехал. Он стал просить, и знахарь согласилась его осмотреть, но предупредила, что она не может гарантировать излечение.

Мы впервые столкнулись не с государственной бесплатной медициной, а с частной, и, естественно, встал вопрос, как знахаря отблагодарить. Но нас сразу же предупредили, что знахарю не только нельзя ничего давать, но и говорить с ним на эту тему нельзя. Если мы хотим отблагодарить, то надо купить что-то, что знахарь может использовать для себя, и незаметно для знахаря оставить это или в прихожей, или на веранде. Ни в коем случае не оставлять деньги! Поэтому жена сложила в пакет купленный ею на платье отрез в надежде, что знахарь использует его все же для себя, а не отдаст кому-то, пару новых красивых полотенец, я купил масла, каких-то еще расхожих продуктов, и мы в последний приезд незаметно «забыли» это на столике в прихожей…

О знахарях и о всяких связанных с ними чудесах по теме данной моей работы можно было бы привести очень много примеров из СМИ. Но в настоящее время журналисты столь безграмотны, а их желание заработать столь безгранично, что опираться на такие сообщения, как на факты, просто невозможно: они могут быть и правдой, но с еще большей вероятностью могут быть либо глупостью журналиста, не понявшего, что он видел или слышал, либо его откровенной брехней. Поэтому предпочту опереться на свою собственную информацию по этому поводу, она хоть и невелика, но зато она мне понятна и я доверяю тем источникам, из которых ее получил.

Второй случай имеет такую предысторию. В начале 80-х я учился на месячных курсах начальников заводских лабораторий в Москве вместе со своими коллегами с других заводов. Мы сдружились и как-то собрались вечером пойти на концерт. А накануне в командировку в Москву приехала жена нашего коллеги Анатолия из Стаханова, созвонилась с ним, и Толя и ее пригласил на концерт. В Москве стояла духота даже вечером, и Яша Островский из Челябинска скис, побледнел, стал пить таблетки и отказался идти, ссылаясь на сердце. Мы предложили вызвать «Скорую», но он отказался, убедив нас, что отлежится. Встретили жену Толи у метро, познакомились, вместе поехали, и тут она поинтересовалась, почему нет Яши, с которым она была знакома раньше. Толя сказал, что у того сердечный приступ, и жена с укором посмотрела на него: «Почему же ты мне сразу не сказал? Я бы поставила его на ноги». После концерта, когда жена Анатолия уехала в свою гостиницу, я поинтересовался, не врач ли она? «Нет, — сообщил Толя, — инженер». «Тогда как бы она вылечила Яшку?» — удивился я. Анатолий немного смутился: «Она знахарь». А надо сказать, что в те годы даже не столько на знахарей, сколько на тех, кто в них верит, смотрели как на сумасшедших, и Толя, видимо, понял, о чем я подумал, и замял разговор.

Спустя пару лет я был в командировке, и мне потребовалось съездить в Стаханов. Мы тепло встретились с Анатолием, но в тот день и он, и я были заняты, а наутро надо было ехать дальше. Толя предложил мне забрать вечером вещи из гостиницы, переночевать у него и не стесняться, поскольку его жена и сын были где-то на юге. Вечером я пошел к нему с вещами, купив по дороге бутылку водки, но когда на кухне выставил ее, то он раздосадовался: «Забыл тебе сказать, что не надо водки». Я решил, что он заболел, но Толя рассмеялся и повел меня в зал. Там стоял сервант, полки которого были забиты и советской водкой всех сортов в экспортном исполнении, и диковинным заморским питьем в вычурных бутылках. А поскольку нам по нашим с ним должностям взятки давать было просто не за что, то я, естественно, удивился: «Откуда?» И уже за ужином Анатолий рассказал свою историю.

Студентами, купив вина, чтобы не пить на улице «из горла», они шли в барак послевоенной постройки, и в одной из его комнатушек жившая там бабушка давала им стаканы и место за столом. Они оставляли хозяйке пустые бутылки, которые стоили тогда 12 копеек за штуку, а хлеб стоил от 14 до 22 копеек за килограмм. Бабушка эта считалась колдуньей и знахаркой, но они, ребята передовые, над этим, само собой, посмеивались. Здесь же Толя познакомился с внучкой, зашедшей навестить бабушку, тоже студенткой и тоже передовой, начал с ней встречаться. Они полюбили друг друга, поженились, и Толя из общежития переехал жить к теще. На Новый год, по-моему, уже после рождения ребенка, молодая жена сшила себе платье с большим декольте, после бала, разгоряченная, вышла на улицу в расстегнутом пальто, а на другое утро проснулась с температурой, слабостью и не смогла поехать на занятия. Толя уехал в институт сам, но через пару лекций, обеспокоенный, вернулся. Жена лежала в горячке и почти бессознательном состоянии, термометр показал выше 41 °C. Испуганный Анатолий позвонил на работу теще и вызвал «неотложку». Первым приехал врач, он диагностировал мастит в острой форме, сказал, что нужна срочная операция, и послал Анатолия к водителю за носилками. Но тут зашла теща и отменила все врачебные назначения, сказав, что уже послала за бабушкой. Толя возмутился дремучей дурости тещи — дочь чуть ли не при смерти, а она отказывается от врачей, надеясь на какую-то знахарку! Но теща выдержала напор зятя, приехала бабушка, посмотрела на внучку, пошла на кухню, налила в стакан воды и добавила в него ложку соли, размешивая и что-то нашептывая вернулась к кровати, набрала из стакана в рот воды и прыснула ею на внучку. Та, как сказал Толя, сразу обмякла и затихла, Толя положил ей руку на лоб — температуры не было! Бабушка сняла с головы платок, обмотала больную грудь внучки и села рядом, продолжая что-то шептать. Я тогда не думал, что буду писать об этом, не думал, что вообще буду писать, поэтому не вспомню, как именно бабушка лечила жену Толи, но та через несколько дней была уже здорова. «Но даже это, — сетовал Анатолий, — не сделало нас умнее! Бабушка умоляла мою жену принять от нее искусство лечения, она чувствовала во внучке силу, которой не обладала ее дочь, моя теща, — говорил Анатолий, — но мы были идиотами: жена и слушать не хотела об обучении «мракобесию». А знахари, — объяснял он, — если не могут передать свое умение кому-либо, то умирают очень тяжело, и бабушка тоже умирала очень тяжело».