Аркадий Бакторов - Копи царя Иоанна

— Александр Андреевич! Александр Андреевич! — позвал Максим. Тело заворочалось и издало звук, похожий на глубокий вздох, в котором был и хрип, и свист, похожий на тихий стон. Видимо, он еще не до конца очнулся от сна.

— Кто здесь?! — выпалил он почти через минуту.

— А где тот, которого увезли с нами? — спросил Максим.

Александр Андреевич повернулся на бок, с огромным усилием приподнялся и сел без помощи рук. Удержаться в таком положении было проблематично, он чуть было не завалился на другой бок, но вдруг выпрямился и, перебирая ногами, дополз до стенки и облокотился на нее.

— Васю, ясно, Женька, понятно, Димку… Димка-то и сдал нас, падла, я нужен, ты… ты что здесь делаешь!? — злобно спросил он у Максима.

— Сижу с вами в подвале, как видите. Где тот, кого увезли с нами?

— Ему хорошо.

— Убили?

— Заплатили. Когда убивают, редко кому хорошо, если ты не мазохист и не гот к тому же. Почему тебя не убили? Ты что, вроде приманки у них был? А? И ты чекист. Куда не глянь — одни чекисты, время не изменилось. Видишь, они не очень хорошо платят на низких должностях, — ехидно процедил он.

— Простите, конечно, но вы рехнулись, Александр Андреевич, или на вас снотворное плохо влияет.

— И как ты объяснишь, что тебя просто не прищелкнули у стенки там, как Васю, а сидишь тут, сволочь. Ладно. Вы все-таки опять победили, но меня взяли в первый раз. А помните, может, в девяносто пятом, подземный склад с героином? Кто стоял у руля? Пупкин? Не помнишь? Да вижу, что новенький, вижу. Не пугайся. Хреновая у тебя работа, но, может, и станешь потом сам к стенке народ отправлять. Способности у тебя есть. Актерские.

— Идите вы, Александр Андреевич. Монолог в стиле Чацкого, не поспоришь. Объясняю для тех, у кого не прояснилось в голове: не знаю я, почему я здесь, не знаю. Догадываюсь, конечно. Скажите, почему бы вам так же сразу не пристрелить меня было, а?

— Догадывается он! Сейчас не тридцать седьмой, когда после операции своих стреляли, чтобы язык за зубами держали…

— Идите в баню, Александр Андреевич.

Максим выходил из себя. Теперь его считали сотрудником ФСБ, который помог задержать банду подземных преступников. Он подумал, не рассказать ли обо всем, что произошло с ним в метро, о том, как тот, кто отдавал команды спецназовцам, оказался человеком из его лаборатории… но вовремя остановился.

— Вполне себе нормальная история. Догадывается он! Нафига только болтать чепуху, знаем, как это делается, знаем. Как же Димка смог? Никогда бы не подумал. И на старуху бывает проруха, черт возьми. Да. На черном рынке могли изловить разве что. Небось продал, тварь, не тому, и все. Тупица был, а тоже скрывался неплохо. Брата своего в могилу только так, значит…

— Идиот, — мрачно заключил Максим.

Плен уравнял их в правах. Тогда, у тайного входа в бункер, Максим был жертвой. Каждый мог отправить его на тот свет, в любую минуту могли изрешетить, шутили, медлили зачем-то. Медлили и играли его жизнью. Нет смерти хуже, чем от руки бандита. Государство завоевывало себе право убивать многие столетия, всю историю человек привыкал к тому, что его жизнь принадлежит Родине. Странное словцо. Шутят, что государство называет себя Родиной тогда, когда ему от тебя что-то нужно. И чаще всего — это твоя жизнь. Теперь, Максим и тот, кто еще несколько часов назад был ему страшен и в то же время внушал надежду на жизнь рядом с Василием Борисовичем, готовым истратить несколько пуль из обоймы Калашникова, теперь этот человек наравне с ним, Максимом, простым кандидатом наук, лежал в подвале с точно так же костенеющими от наручников руками. Теперь они были на равных. Это было хоть что-то. И этого пока было достаточно. И почему-то уверенности у Максима прибавилось.

— На выход! — раздалось сверху. Послышался лязг ключей, похожий на тот, что Максим слышал, свисая на скобяной лестнице в глубокой вентиляционной шахте. Прямоугольник света — проем открывшейся двери — зажелтел где-то наверху. Лучи пробивались сквозь арматуру винтовой лестницы. Двое спустились, лестница загудела под тяжелыми шагами. Максим зажмурился. За этот день его глаза уже устали перестраиваться и готовы были вновь просто сомкнуться.

— На выход! — повторили сверху.

Один из спустившихся потянул Максима вверх и помог ему встать на ноги. Любое движение было поначалу очень трудным для сведенного холодом тела. Наручники не сняли. Пальцы не слушались и не чувствовали ничего, даже когда Максим попытался потеребить руками, чтобы хоть как-то понять, что с ним происходит, ему на миг показалось, что дальше сомкнутых на кистях колец больше ничего нет. Последняя ступенька узкой железной лестницы. Порог.

Максим шел по ковровой дорожке коридора, по-видимому, какого-то огромного подмосковного особняка. Без окон. Двери каких-то кабинетов и комнат выходили в коридор. За стеной послышался звук заводящегося двигателя. Примерно до половины человеческого роста стены были обшиты деревянными панелями, прямо как в каком-нибудь старом административном здании. Только дерево было здесь какой-то неизвестной фактуры. Во всяком случае, один его вид явно был рассчитан на то, чтобы казаться дорогим и даже роскошным. Обои были подобраны довольно безвкусно: расцветкой они напоминали дорогие ткани, которыми веке в восемнадцатом любили затягивать стены залов своих дворцов и особняков императорская семья и крупные помещики. Такие дорогие подделки под былую роскошь всегда смотрятся неуместно и нелепо. По нехитрому замыслу, каждый гость должен был понять, что имеет дело с богатым и имперски-спокойным хозяином дома, однако любой человек, более-менее не растерявший чутье на прекрасное, способный отличить искусство от пустой подделки, сразу же чувствовал, что хозяин, по всей видимости, — всего лишь чопорный и самоуверенный, волею случая или с помощью присущей недалеким людям способности к карьеризму, получивший в свои руки власть и деньги человек. Банальная история.

— Направо! Эй! — Максима одернул за рукав его конвоир-провожатый. Максим очнулся. Он снова впадал в забытье. Почти прозевал нужную дверь в череде одинаковых деревянных красноватых глухих дверей. Открыли. Интерьер был предсказуем. Он всегда одинаков у людей, всю свою жизнь посвятивших государственной службе, если это слово здесь уместно. Скорее, жизни внутри сложной системы, внутри стен официальных приемных, банкетных залов, тихих кабинетов. Посреди комнаты стоял стол. Огромный, тяжелый, вросший в паркетный пол и, конечно же, несоразмерный небольшому количеству листочков, папочек и документов, сложенных в аккуратную маленькую стопочку на краю. Настольная лампа в стиле ампир. Черное кресло господина. Стенка и пустые полки, где аккуратно стирают пыль с золотых погремушек и каких-то бумажек под стеклами, горделиво пестрящих разноцветными орнаментами и вычурными буквами. Несколько книг в тон мебели. Новых. Для приличия. Черные, блестящие кожей диваны, тяжелые шторы, портрет на стене. Чей? Максим не знал этого человека. Тем не менее это был Малюта Скуратов. Странным характером обладал хозяин этого дома.

В огромном кресле, которое явно было рассчитано на вес и пропорции крупных начальников, сменивших за служебную карьеру не одно кресло, как-то в несвойственной позе для худого человека, сидел, глубоко опрокинувшись на широкую спинку узкой спиной, раскинув руки по обширным подлокотникам Антон Леонидович Решетников. Старший научный сотрудник лаборатории.

— Не ожидал, не ожидал от тебя, даже интересно. Ты, да и под землей. А не скажешь по тебе. Вроде бы говорил, что и метро не любишь. Скажи только, как же ты с ними-то связался?

Максим мялся на пороге. По знаку конвоир расстегнул наручники и запер дверь, оставив собеседников наедине.

— Присаживайся, поговорим, — наигранно-дружелюбно проговорил Антон.

— Это… допрос? — в замешательстве пробормотал Максим, присел на краешек дивана, который услужливо прогнулся.

— Да. И попрошу вас говорить, хорошенько обдумывая свои слова. Вас хотели расстрелять, но оставили, так как сочли, что вы можете быть полезным, если, конечно, пойдете на сотрудничество. Учтите, что вы уже достаточно много знаете о том, что принято называть корпоративной тайной. Поэтому учтите, ваша судьба в ваших руках, — с этими словами Антон достал из стопки листок, взял толстую ручку серебристого цвета и принялся что-то усердно писать.

Это одна из отвратительнейших ситуаций. Человек, с которым вы были на равных, вдруг становится несоизмеримо выше вас, а вы в положении подчиненного сидите перед ним, не зная, как отвечать на высокомерные фразы и завуалированные унижения. В жизни гордость не срабатывает. Остается инстинкт самосохранения. И желание ответить как-нибудь, только бы поскорее все кончилось. И без последствий.