Наталья Степанова - Заговоры сибирской целительницы. Выпуск 16

На море, на окияне Святой остров лежит,

На нем Святая Апостольская церковь стоит.

В той Святой церкви

Святой огонь сорока святых свеч горит.

От жару тех свеч,

От вхожденья в одно место облаков,

От Ильи Пророка святое Его слово прогремит,

Молния поразит.

Лес шумит, ломит и валит.

Водой Святой остров замывает,

Песком болезнь раба (имя) засыпает,

Прячет, навеки хоронит.

Не ойкнет, не охнет он, не застонет.

Зубами больше не заскрипит

И пусть от моего слова вся его болезнь спит

До тех пор, до той поры

Болезнь в рабе (имя) не проснется,

Пока Святой остров с головы на ноги не перевернется.

Мои слова от колдуна, от колдуньи,

От знахаря-шептуна, от знахарки-шептуньи.

Быть слову посему, жить делу моему.

Ключ в море, язык во рту.

Слову моему нет края и конца,

Как нет церкви без купола и венца.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Встану я, благословив Восток, восточную сторону.

На мне Крест Святой,

Иисус Христос повсюду со мной.

Небо мне – замок, земля мне – ключи,

А ты, хворь-беда, ко мне не стучи.

Ступлю на камень – кровь – руда не капет,

Нигде в теле не щемит, не болит.

Ангелы впереда, ангелы позади.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Нa море океанском, на камне церковь стоит.

Она крепка, она сильна, она не хворает,

Болей, колей не знает.

Так бы и я, раб (имя), не хворал, болей, колей не знал.

Вокруг меня каменная гора,

Она меня защищает, болезни не подпускает.

Железный тын, Богородицын замок.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Господи, Боже, помоги. Солнце в облаках,

Месяц на небесах, а рак не в моих телесах.

Поди ты, рак, туда, где три бревна сухие,

В леса старые и глухие,

Там тебе быть, там тебе жить, а о моем теле,

О моей груди тебе чтоб навеки забыть.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Велю тебе, нутряная жила,

Чтобы ты сама в себе рак задавила.

Как сам он завелся, так чтобы сам и извелся.

Девять, восемь, семь, шесть, пять,

Никакому раку моего нутра не взять.

Ключ, замок, язык. Аминь.

Благослови, Боже, благослови, Отче,

Не на шести шестах,

А на шести золотых столбах стоит престол,

А перед простолом тем стол.

На престоле Пречистая Богородица сидит,

А перед ней на золотом столе мертвый гусь лежит.

Хочет Пресвятая Божья Мать

В руку белую гуся белого взять, перья ему щипать.

Общипывает она перо, обрывает,

Оно от нее отскакивает, отлетает.

Так чтобы и рак от раба Божьего (имя) ушел.

Сойди, рак, откатить, опухоль, не расти и уймись.

Сам Господь тебе запрещает и повелевает.

Как я сказала, как я приказала, так тому и быть,

А на рабе (имя) раку и опухоли не жить.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Ныне и присно и во веки веков. Аминь.

«Душенька Наталья Ивановна. Голубушка наша Божья, кланяюсь и целую Ваши ноженьки. Простите меня, что тревожу Вас. Самой мне семьдесят годков, а я вместо того, чтобы отдыхать, плачу каждый Божий денечек. Горе у меня великое-превеликое. И не знаю, кто виноват: я ли сама или Господь меня испытывает, а может, дьявол над нами измывается. Только в жизни моей все наперекосяк.

Вышла я замуж за того, кого мне нашли родители, ведь раньше мы своих родителей почитали. Муж мой был, слава Богу, неплохой человек. Не пил и самокрутками не смолил. Жить бы нам с ним в мире и радости, но только если в одном хорошо, то в другом обязательно худо.

В семнадцать вышла замуж, каждый год рожала, а они, не дожив до годика, все умерли. Семерых детей схоронила. Горевала, как собака, выла и каталась по полу после каждых похорон и стала я к двадцати пяти белая как лунь от седины. А в двадцать шесть родила дочь. Тряслась за нее до года, по часу в сутки спала, думала, умом тронусь, все беду ждала, ведь как год ребенку, так гроб в доме. С рук ее не спускала. Однажды пошла я за молоком к соседке, а она мне отказала, сказав, что корова заболела.

Пошла я на рынок, доченьку с рук не спускаю, а она уже словечки говорит, умненькая и ласковая такая. Иду, а она меня ладошками по щекам гладит.

На рынке я купила молока и домой возвращаюсь. Смотрю: сидит дед, мне рукой машет. Я подошла и спросила:

– Чего тебе, дедушка?

А он говорит:

– Дай глоточек молочка.

Я отлила молока в его кружку. Выпил дедушка молоко и говорит:

– А ты знаешь, что ребенок твой не жилец?

Я заплакала, а он утешает:

– Не плачь, это ведь у тебя восьмая, а девятый ребенок у тебя жить будет, только пьянствовать больно станет.

Я еще пуще стала плакать, говорю:

– Если Маша умрет, то в тот же день себя порешу. Не хочу больше жить, устала. Не нужен мне девятый ребенок, я эту девочку так люблю, что себя на сто кусков дам за нее изрезать.

А потом опомятовалась, думаю: откуда дед мог узнать, что это у меня восьмой ребенок? А дед будто услыхал мои мысли, говорит, как отвечает:

– Вот откуда я знаю. Я ведь ведьмак, все могу, что только хочешь. Чую зверей и врагов за сто верстов распознаю. Долго на одном месте не живу. Люди начинают меня бояться, а где страх, там и ненависть. Я многим помогал. Хочешь, я и тебе помогу. Через мертвых твоих выйду к нужным духам и закляну их сильным словом, чтобы душу твоей дочери оставили взамен следующего ребенка. Только тогда судьба следующего достанется твоей Марии.

Как сказал он «Мария», у меня аж зубы застучали, я ведь имя ему не сказала. Вцепилась я в деда и говорю:

– Святой человек! Вон на тебе крест, ради этого креста, прошу тебя, оставь мне дочушку, хоть бы какая она потом ни была, хоть и пьяница, лишь бы жива была. Не могу я больше детям своим ручки на груди в гробу складывать. Ты бы только знал, дедок, как это страшно!

Дед сказал:

– Посиди помолчи, дай я чуток обмозгую.

Я сидела и терпеливо ждала.

Потом он мне говорит:

– Нескладно как-то получается. Сейчас я помогу. Будешь ты радоваться, что она живет, а потом, когда она вырастет да пьянкой тебя изводить станет, сама будешь ее смерти у Бога вымаливать. Нет, давай, девка, оставим судьбу как она есть. Нe стану я eе от недолголетия отмаливать. Дождись ты девятого дитя и пусть все будет, как будет!

Но глядя на свою уснувшую Машеньку, я не могла смириться с мыслью, что она умрет и я ее должна буду в маленький гробик уложить. В общем, умолила я, уговорила этого деда. Обещал он мне, что Маша моя жить будет, и сдержал свое слово. Не было счастливей матери, чем я. Не было, наверное, ласковей матери. Лелеяла я ее и баловала. Позволялось ей все, что она хотела. Не было запрета ей ни в чем, и она привыкла поступать, как ей заблагорассудится.

Помню, как моя дочь в пятнадцать лет впервые пришла пьяная в стельку. Вошла в комнату и упала.

Утром я ей стала выговаривать, а она:

– Заткнись, хочу и пью. Будешь меня пилить, уйду вовсе из дома!

С этого дня не видела я ее трезвой. Нашла она себе где-то мужика такого же, как и она, пьяницу, и стали они на пару пить и меня бить.

Однажды встала я на колени, руку подняла для креста, хотела у Бога для нее смерти попросить, чтоб она себя не позорила и меня не терзала.

Смотрю, сбоку от меня кто-то стоит. Я голову повернула и ахнула. Стоит рядом тот дед, но во всем белом. Слышу его, но говорит он невнятно, вроде шорох по комнате шебуршит: