Филип Дик - Трансмиграция Тимоти Арчера

— Не накуривайся, пожалуйста.

Ты беспокоишься обо мне, подумала я, когда безумие охватывает наших друзей.

— Один косяк, — ответила я. — Полкосяка. Я пыхну. Одну затяжку. Я просто посмотрю на косяк. Я притворюсь, что смотрю на косяк. — Я выудила пустую банку. Должно быть, я перепрятала свою заначку, сказала я себе. В более безопасное место. Помню, посреди ночи я решила, что меня собираются обокрасть чудовища. Входит Безумная Маргарет из «Руддигора», воплощение сценического безумия, или что там выражал Гилберт.

— Наверное, я все скурила, — объяснила я.

И ведь не помню, подумала я, потому что вот что марихуана творит с вами: она убивает на хер, вашу кратковременную память. Может, я выкурила пять минут назад и уже забыла.

— Ты напрашиваешься на неприятности, — изрек Джефф. — Мне нравится Кирстен. Думаю, все будет хорошо. Тим скучает по моей матери.

Тим скучает по траханью, сказала я себе.

— Она в самом деле чокнутая баба, — продолжила я вслух. — Мне пришлось возвращаться домой на черепашьем поезде. Это отняло два часа. Я собираюсь поговорить с твоим отцом.

— Нет, не собираешься.

— Я сделаю это. Я ответственная. Моя заначка за стереопроигрывателем. Я собираюсь совершенно убраться, позвонить Тиму и сказать ему, что… — Я заколебалась, и затем меня сокрушило ощущение тщетности этого. Мне захотелось разрыдаться. Я уселась и достала «клинекс». — Черт бы все это побрал. Жарить беконы[24] — не та игра, в которую полагается играть епископам. Если бы я знала, что он так считает…

— «Жарить беконы»? — удивленно переспросил Джефф.

— Меня пугает патология. Я чувствую патологию. Я чувствую, что высокопрофессиональные, ответственные люди губят свою жизнь в обмен на горячее тело, временно горячее тело. Я даже не чувствую, что тела остаются горячими, коли на то пошло. Я чувствую, все остывает. Подобную кратковременную связь можно заводить, только если сидишь на наркоте и мыслишь на часы вперед. Эти же люди обязаны мыслить на десятилетия вперед. На целые жизни вперед. Они встречаются в ресторане, принадлежащем Фреду Убийце — этому сущему дурному предзнаменованию, этому призраку Беркли, вернувшемуся всех нас перебить, — а когда выходят оттуда, у них уже есть номера телефонов друг друга, дельце сделано. Я всего лишь хотела помочь движению в защиту прав женщин, но потом все меня надули, и ты в том числе. Ты был там. Ты видел, как это происходило. Я видела, как это происходило. Я была такая же сумасшедшая, как и все вы. Я предложила Фреду, агенту Советов, сфотографироваться с епископом Калифорнийской епархии — должно быть, они были в платьях, согласно моей логике. Беда с явно надвигающимся крахом в том… — Я вытерла глаза. — Боже, пожалуйста, помоги мне найти мою травку. Джефф, посмотри за приемником. Она в сумке Карла, белая такая сумка. Ладно?

— Ладно. — Джефф услужливо пошарил за проигрывателем. — Нашел, успокойся.

— Крах виден, но нельзя определить, откуда он идет. Он ведь навис, как облако. За кем там в «Малыше Эбнере» плавало облако? Знаешь, именно это ФБР и пытались повесить на Мартина Лютера Кинга. Никсон обожает подобное дерьмо. Может, Кирстен — правительственный агент. А может и я. Может, мы запрограммированы. Прости, что изображаю Кассандру в нашем совместном кино, но я вижу смерть. Я считала Тима Арчера, твоего отца, духовной личностью. То, что он залезает… — Я оборвала себя. — Моя метафора отвратительна. Забудь. То, что он волочится за подобной женщиной, — это обычно для него? То есть это всего лишь факт, что я знаю об этом и устроила это? Напомни мне, чтобы я не ходила на мессу, чтобы я никогда этого не делала. Даже не представить, где побывали руки, протягивающие потир…

— Достаточно.

— Ну нет, я схожу с ума вместе с Бом-Бом-Биллом, Ползучей Кирстен и Больше-Не-Вялым-Тимом. И Джеффом Ничтожеством. Ты — ничтожество. Косяк уже свернут или мне придется жевать траву как корове? Я не могу сейчас свернуть косяк, смотри… — Я протянула ему свои трясущиеся руки. — Это называется большой эпилептический припадок. Позови кого-нибудь. Вали на улицу и раздобудь каких-нибудь колес. Я скажу тебе, что грядет: чья-то жизнь из-за всего этого вот-вот оборвется. Не из-за того «этого», что я творю прямо сейчас, а из-за «этого», что я натворила в «Неудаче» — весьма уместное название, кстати. Когда я умру, у меня будет выбор: головой из дерьма или головой в дерьмо. Дерьмо — вот подходящее слово для того, что я натворила. — Я начала задыхаться. Плача и хватая ртом воздух, я потянулась к косяку, который держал мой муж. — Прикури его, ты, болван. Я действительно не могу его сжевать, это расточительство. Надо сжевать пол-унции, чтобы убраться — мне по крайней мере. Что там с остальным миром, бог его знает. Может, они и могут как-то убираться в любое время. Головой в дерьмо и чтобы никогда больше не могла накуриваться — вот чего я заслуживаю. И если бы я могла все вернуть назад, если бы я знала, как все вернуть назад, я бы сделала это. Полнейшая проницательность — вот мое проклятие. Я вижу и…

— Хочешь дойти до «Кайзера»?[25]

— Больницы? — уставилась я на него.

— Я имею в виду, что ты выпала из себя.

— И это все, что тебе дала полнейшая проницательность? Спасибо.

Я взяла косяк, который он раскурил, и затянулась. По крайней мере, теперь я не могла говорить. А очень скоро уже не буду понимать или соображать. Или даже помнить. Поставь «Вороватые пальцы», сказала я себе. «Роллингов». «Сестру Морфий». Когда я слушаю обо всех этих окровавленных простынях, это успокаивает меня. Жаль, что нет утешающей длани, возложенной мне на голову, подумала я. Я не из тех, кто собирается завтра умереть, хотя и следовало бы. Давайте любой ценой назовем самого невинного. Вот он-то и умрет.

— Из-за этой суки мне пришлось идти домой пешком. Из Сан-Франциско.

— Ты ведь доехала…

— Это все равно, что пешком.

— Мне она нравится. Думаю, она хорошая подруга. Думаю, что она хорошо повлияет — а может, и уже повлияла — на папу. Тебе не приходило в голову, что ты ревнуешь?

— Что? — опешила я.

— Именно так. Я сказал, ревнуешь. Ты ревнуешь к роману. Тебе хотелось бы в нем поучаствовать. Я воспринимаю твою реакцию как оскорбление для себя. Тебе должно быть достаточно меня — достаточно нашего романа.

— Я пойду прогуляюсь.

— Оденься только.

— Если бы у тебя глаза были там, где положено… Дай мне закончить. Я буду спокойна. Я скажу это спокойно. Тим не только религиозная фигура. Он говорит для тысяч людей как в церкви, так и вне ее — вне, возможно, даже больше. Ты в это врубаешься? Если он трахается, то падаем все мы. Обречены все мы. Он едва ли не единственный из оставшихся, остальные — мертвы. Штука заключается в том, что это не необходимо. Это уж как он решил. Он увидел и пошел прямо на это. Он не отступился и не боролся — он принял это. Ты думаешь, что это — то, что я чувствую, — только из-за того, что мне пришлось возвращаться домой на поезде? Они убирают общественных деятелей одного за другим, и теперь Тим сдается, сдается по собственной воле, без борьбы.

— А ты хочешь бороться. Со мной, если потребуется.

— Я вижу, ты — глупец. Я вижу, все — тупицы. Я вижу, глупость побеждает. Пентагон здесь ни при чем. Это тупость. Идти прямо на это и говорить: «Возьми меня, я…»

— Ревность, — ввернул Джефф. — Твоя психологическая мотивация в этом доме повсюду.

— У меня нет «психологической мотивации». Я всего лишь хочу увидеть кого-нибудь, когда закончится пожар. Кого-нибудь, кто не… — Я остановилась. — Потом не приходи и не говори, что мы ничего не могли поделать, потому что могли. И не говори мне, что это было полной неожиданностью. Епископ, завязавший роман с женщиной, с которой знакомится в ресторане, — это человек, который только что задним ходом наехал на бензонасос и счастливо смотался. И насос следовал за ним. Вот как это работает: ты плющишь насос какого-то парня, и он несется, пока не догонит тебя. Ты в машине, а он на ногах, но он разыскивает тебя, и вдруг — вот он здесь. Так-то. Это тот, кто гонится за нами, и он догонит. У него всегда это получается. Я видела того парня с бензоколонки. Он был безумен. Он так и собирался продолжать бежать. Они не сдаются.

— И теперь ты это понимаешь. Благодаря одному из своих лучших друзей.

— Это-то хуже всего.

Ухмыльнувшись, Джефф произнес:

— Я знаю эту историю. Это история Даблью-Си Филдса.[26] Там директор…

— А она уже и не несется, — продолжала я. — Она его догнала. Они снимают квартиру. Все, что требуется, — это любопытный сосед. Как насчет того епископа-деревенщины, что преследует Тима за ересь? Как бы он этим воспользовался? Если кто-то преследует тебя за ересь, трахаешь ли ты первую же бабу, с которой знакомишься за обедом? И закупаешься ли потом для квартиры? Слушай. — Я подошла к мужу. — Чем можно заняться, побывав епископом? Тим уже устал от этого? Он уставал от всего, за что бы ни брался. Он устал даже от алкоголизма. Он единственный безнадежный пьяница, который протрезвился из-за скуки, из-за малого объема внимания. Люди обычно сами напрашиваются на беду. И я вижу, что именно это мы теперь и делаем. Я вижу, что он устал и подсознательно говорит: «Какого черта, глупо каждый день рядиться в эти смешные одежды. Давайте-ка вызовем какое-нибудь человеческое страдание и посмотрим, что из этого выйдет».