Александер Эбен - Доказательство Рая

Усильте в тысячу раз это наслаждение великолепной погодой, и вы все равно нисколько не приблизитесь к тем ощущениям, какие испытывал я.

Не могу сказать, сколько именно времени я летел. (Время в этом месте отличается от простого линейного у нас на Земле, и безнадежно пытаться внятно его передать.) Но в какой-то момент я осознал, что нахожусь в вышине не один.

Рядом со мной была красивая девушка с высокими скулами и темносиними глазами. Она была одета в такое же простое и свободное платье, какие носили люди внизу. Ее милое лицо обрамляли золотисто-каштановые волосы. Мы неслись в воздухе на какой-то плоскости, разрисованной затейливым узором, сияющим неописуемо яркими красками, — это было крыло бабочки. Вообще вокруг нас порхали миллионы бабочек — они образовывали широкие волны, обрушивающиеся на зеленые луга и снова взмывающие вверх. Бабочки держались вместе и казались живой и трепетной рекой цветов, струящейся в воздухе. Мы медленно парили в высоте, под нами проплывали цветущие луга и зеленые леса, и когда мы спускались к ним, на ветках раскрывались бутоны. Платье на девушке было простым, но его цвета — светло-голубой, индиго, светло-оранжевый и нежный персиковый — рождали такое же ликующее и радостное настроение, что и вся местность. Девушка смотрела на меня. У нее был взгляд, который, если видеть его всего несколько секунд, придает смысл всей вашей жизни вплоть до настоящего момента, независимо от того, что в ней происходило раньше. Этот взгляд не был просто романтичным или дружеским. Каким-то таинственным образом в нем проглядывало нечто неизмеримо превосходящее все виды любви, какие знакомы нам в нашем бренном мире. Он одновременно излучал все разновидности земной любви — материнскую, сестринскую, супружескую, дочернюю, дружескую — и вместе с тем любовь бесконечно более глубокую и целомудренную.

Девушка разговаривала со мной без слов. Ее мысли проникали в меня подобно воздушной струе, и я мгновенно понимал их искренность и правдивость. Я знал это точно так, как знал, что окружающий меня мир настоящий, а вовсе не воображаемый, неуловимый и преходящий.

Все «сказанное» можно было разделить на три части, и в переводе на наш, земной язык я выразил бы его смысл приблизительно в следующих предложениях:

«Тебя вечно любят и оберегают».

«Тебе нечего бояться».

«Нет ничего такого, что ты мог бы сделать неправильно».

От этого послания я испытал чувство невероятного облегчения. Словно мне вручили список правил игры, в которую я играл всю жизнь, полностью не понимая их.

— Мы покажем тебе здесь много интересного, — сообщила девушка, не прибегая к помощи слов, а пересылая мне непосредственно их смысл. — Но потом ты вернешься назад.

На это у меня нашелся только один вопрос:

— Куда назад?

Вспомните, кто разговаривает с вами сейчас. Поверьте, я не страдаю слабоумием и излишней сентиментальностью. Я знаю, как выглядит смерть. Знаю, что такое смерть друга: совсем недавно вы обменивались веселыми шутками, а потом, после того, как ты несколько часов боролся за его жизнь, он умирает у тебя на глазах и становится безгласным и неподвижным. Я знаю, что такое взгляд полный боли и муки — не раз видел невыразимое горе на лицах тех, кто внезапно потерял любимого человека. Я знаю человеческую природу и, хотя не материалист, являюсь в своей области довольно приличным специалистом. Я способен отличить фантазию от действительности и знаю, что опыт, который теперь пытаюсь передать вам, правда, довольно смутно и сумбурно, был не только особым, но и самым реальным в моей жизни переживанием.

На следующее утро уже в восемь часов Холли снова была у меня. Поговорив с Филлис, она сменила ее у изголовья кровати и взяла мою вялую руку. К одиннадцати подъехал Майкл Салливан, и все образовали вокруг меня кольцо, причем Бетси держала меня за другую руку, так что я был в центре. Майкл начал читать молитву. Они уже заканчивали молиться за меня, когда вошли врачи с последними результатами анализов. Несмотря на то что меня всю ночь накачивали антибиотиками, количество лейкоцитов продолжало расти. Следовательно, бактерия продолжала беспрепятственно пожирать мой мозг.

Врачи обсудили с женой все, что я делал за последние две недели. Они пытались отыекать хоть малейший намек на причины моего заболевания.

— Да! — вспомнила Холли. — Несколько месяцев назад он ездил в командировку в Израиль.

Доктор Бреннан насторожился.

Дело в том, что клетки бактерии Е. coli способны обмениваться ДНК не только с другими такими же бактериями, ной с прочими грамотрицательными бактериальными организмами. Это очень важно иметь в виду в наше время, когда люди разъезжают по всему миру, широко используются антибиотики и появляются новые типы заболеваний, вызванных быстро мутирующими бактериями. Если бактерия Е. coli оказывается в биологической среде с другими примитивными организмами, лучше ее приспособившимися к этой среде, она может взять какую-либо ДНК от этих организмов и усвоить ее.

В 1996 году врачи открыли новый штамм бактерий, содержащих ДНК с геном, кодирующим Клебсиелла пневмонии карбапенемазу (КПК), то есть энзим, который обладает устойчивостью к антибиотикам. Эти бактерии были обнаружены в желудке пациента, скончавшегося в больнице Северной Каролины. Штамм привлек внимание врачей всего мира сразу, как только было установлено, что ген КПК может передавать бактерии, которая его усвоила, сопротивляемость не только к некоторым используемым в настоящее время антибиотикам, но и вообще ко всем типам антибиотиков.

Если токсичный, устойчивый к антибиотикам штамм бактерии (чьи нетоксичные собратья присущи организму человека) вырвется на свободу, то это может обернуться катастрофой для всего человечества. За десять лет фармацевтической наукой еще не изобретено нового антибиотика, который мог бы прийти на помощь.

Доктору Бреннану было известно, что всего несколько месяцев назад в израильскую клинику был доставлен пациент с тяжелой бактериальной инфекцией. В надежде справиться с бактерией Клебсиелла пневмонии ему были назначены сильные антибиотики. Но его состояние продолжало ухудшаться. Судя по анализам, антибиотики были бессильны. Дальнейшие анализы показали, что бактерия, населяющая его толстую кишку, усвоила ген КПК с помощью прямого заимствования плазмид устойчивой к антибиотикам бактерии Клебсиелла пневмонии. Другими словами, в организме больного образовалась своего рода лаборатория, где размножалась опасная бактерия, которая могла вызвать эпидемию, сравнимую с эпидемией чумы, погубившей в XIV столетии половину населения Европы.

Это произошло в Медицинском центре имени Сураски в Тель-Авиве и совпало по времени с моей командировкой, целью которой была координация научных инициатив по использованию фокусированного ультразвука в хирургии мозга.

Потом я поехал в Иерусалим. Прибыв туда в три часа утра и остановившись в отеле, я отправился погулять по Старому городу и в конце концов оказался на Виа Долороза (Путь Скорби Иисуса), а также навестил предполагаемое место Тайной вечери. Прогулка произвела на меня невероятно сильное впечатление, и по возвращении в Штаты я часто рассказывал о ней Холли. Я, конечно, не знал ни о пациенте в Медицинском центре имени Сураски, ни о проникшей в его организм бактерии, которая усвоила ген КПК. Бактерии, которая, как выяснилось позже, была штаммом Е. coli.

Мог ли я каким-то образом заразиться устойчивой к антибиотикам бактерией за время пребывания в Израиле? Вряд ли. Но это было единственно правдоподобным объяснением яростной сопротивляемости моей инфекции, и врачи пытались определить, действительно ли именно эта бактерия атаковала мой мозг. Если это так, то мое заболевание уже по одной этой причине могло войти в историю медицины.

Тем временем я пребывал в облаках. Огромных, пышных, розовато-белых облаках, которые ярко выделялись на фоне темно-синего неба.

Над облаками, в невероятной небесной выси, скользили существа в виде прозрачных мерцающих шаров, оставляя за собой следы наподобие длинного шлейфа.

Птицы? Ангелы? Эти слова приходят мне в голову сейчас, когда я записываю свои воспоминания. Однако ни одно слово из нашего земного языка не в силах передать правильное представление об этих существах, настолько они отличались от всего, что я знаю. Они были более совершенными, высшими существами.

С высоты доносились раскатистые и гулкие звуки, напоминающие хоральное пение, и я подумал, не эти ли крылатые существа издают их. Размышляя над этим феноменом позднее, я предположил, что радость этих созданий, парящих в небесной выси, была так велика, что они и должны были издавать эти звуки — если бы они не выражали таким образом свою радость, то просто не смогли бы ее вместить. Звуки были осязаемыми и почти материальными, как капли дождя, которые как бы вскользь касаются вашей кожи.