Олег Радзинский - Суринам

— А если я не хочу? — спросил Илья.

— Понятно, не хочешь. — Джефф поморщился. — Только кого это ебёт?

МИР как неясность, как неизвестность, что каждый миг требует себя разгадать, — ощущение это, раз придя, осталось с Ильей навсегда. Впервые оно появилось не в тюрьме, где всё было твёрдо и осязаемо, а в ссылке, в Сибири. Здесь мир рождался каждое утро заново, и жизнь, зыбкая от его незнания о ней, жизнь, известная до того лишь по книгам, стала явью, и ветер жил за окном, неслышный сквозь снег.

Все годы ссылки он не был ни в чём до конца уверен; старая, знакомая бытность закончилась однажды и насовсем, а в новой, нынешней, мир выявлялся каждое утро из белого сумрака, не враз, а по частям: крыша, окно, край поленницы — все порознь, несвязное друг с другом, будто за ночь мир разбрёлся и пытается сойтись вместе вновь. Сойдётся ли, будет ли всё как прошлый день — того Илья не знал никогда. Так и жизнь его тогда разбрелась по частям и пыталась неуклюже срастись в одно целое на той странной промёрзшей земле, что тянулась неведомо куда, должно быть, до речки.

Эта смутность сохранилась, не ушла и теперь, после стольких лет. Он просыпался с ней каждое утро и лежал, привыкая жить заново.

Глубже в день пелена таяла от предметности дел, мир становился знакомее, явнее и ожидаемее. Вот и сейчас, в это воскресное утро в Нью-Йорке, Илья был почти уверен в прочности и быта и бытия.

Он решил не рассказывать Антону, что случилось. Он просто не мог. Илья думал, что если Роланд говорит правду, Сила найдёт Антона сама. А если Роланд врёт, то и рассказывать нечего. Илья решил вообще никому об этом не говорить. Даже Адри.

Во вторник вечером — марево дождя блестело в фонарном свете и делало Нью-Йорк похожим на фотографию со смазанным фокусом — Адри сообщила, что улетает в Суринам на День благодарения. Рутгелты собирались на праздники в родовом доме в Парамарибо: мистер и миссис Рутгелт прилетали из Амстердама, старшая сестра Кэролайн с английским мужем — из Лондона и младший брат Руди — из Палм Бич. — Ты тоже приглашён, — неожиданно сказала Адри. — Если, конечно, хочешь. Учти, мы не сможем открыто спать вместе. Мама сказала, что папу это может расстроить. Но я буду приходить к тебе ночью, тайком.

Она делала вид, что не ждёт ответа. Илья и не отвечал. Он уже решил, что поедет. Он хотел наконец встретить её семью.

В Парамарибо начальник аэропорта ждал их у трапа. Рядом стояла женщина, которая никак не могла быть матерью Адри: она выглядела максимум лет на десять старше. Она, собственно, и была Адри, только старше, хотя — если приглядеться — они были совершенно непохожи. Их сходство проявлялось не столько в чертах лица, сколько в общем впечатлении.

Миссис Рутгелт двигалась с такой же грацией колеблющейся на ветру тростинки, что вдруг обрела возможность ходить. У неё были Адрины миндалевидные глаза с разрезом, как у рыси (наследство прабабушки-китаянки), такие же высокая грудь и тонкая талия, чуть более светлая кожа и та же способность выглядеть приветливой, не улыбаясь. Миссис Рутгелт была чуть ниже дочери, но не менее длиннонога. Одета она, в отличие от Адри, была тщательно и дорого. Она чем-то напоминала Илье женщину из Нью-Джерси, с которой он больше не виделся и которую вспоминал всё реже и реже.

Адри вышла из самолёта босиком, в джинсах и короткой — по рёбра — майке на голое тело. Она поцеловала мать и затем, не оборачиваясь к Илье, взяла его за руку:

— Вот он, мой русский еврей. С голубыми глазами. — Она повернулась к Илье. — Ты же знаешь, я с тобой только потому, что ты еврей. Семя Авраама, избранный народ. Веди себя хорошо, не как всегда; мама будет тебя оценивать. Как только ты пойдёшь спать, она бросится обсуждать тебя с папой и Кэролайн.

— Адри! — Миссис Рутгелт мягко улыбнулась Илье. — Как вы выносите её болтовню?!

Для Ильи Парамарибо был первыми нетуристическими тропиками; до этого он видел только Сан-Мартин и Вьекес-Айланд, два карибских курорта, куда ездил с женщиной из Нью-Джерси.

Здесь тропики выглядели резче, некрасивее и менее похожими на рекламные фотографии в окнах турагентств. По пыльным улицам ездили старые машины вперемежку с телегами, запряжёнными безразличными осликами и безнадёжно худыми лошадьми. Люди двигались не торопясь и были воплощением всех оттенков чёрного, красного и коричневого. Белых Илья не видел ни одного.

«Ренджровер», который шофёр миссис Рутгелт вёл, не обращая внимания на остальное движение, был странно уместен на этих улицах. Быть может, решил Илья, так кажется, когда сидишь внутри. Или это семейная способность Рутгелтов делать привычные для них богатство и комфорт естественными в любой обстановке.

В машине было прохладно, кондиционер на максимуме; Адри что-то рассказывала матери по-голландски, миссис Рутгелт улыбалась в ответ краями губ, и Леонард Коэн пел о том, что знает каждый. На Илью никто не обращал внимания, и он был за это признателен.

Через час они въехали на засаженную магнолиями, пальмами и олеандрами улицу и остановились у огромных тёмно-серых ворот из кованого железа. С обеих сторон тянулся шестиметровый забор. Ворота открылись, и их встретили два вооружённых охранника в камуфляжной форме с карабинами в руках. Рядом сидел коричневый доберман.

Машина проехала по длинной гравиевой дороге сквозь сад (в нём пряталось множество небольших построек) и остановилась на большом кругу с фонтаном посредине. Отсюда был виден дом.

Дом казался бесконечным; он шёл полукругом, в испанском стиле: с резными башнями по бокам и множеством веранд, опоясывающих дом на каждом из трёх этажей. Веранды были увиты бугенвиллеей, и из центра каждого лилового цветка выглядывал жёлтый глазок-звёздочка. Вдоль дома тянулась высокая каменная изгородь с полукруглыми арочными окнами, в которые были вставлены железные кованые решётки. Сквозь решётки было видно внутренний двор и длинную мраморную лестницу, ведущую в дом. Чтобы попасть во двор, нужно было пройти под аркой, отделанной серым неровным камнем. Рядом с аркой висел большой колокол. У дома было имя — Хасьенда Тимасу. Что это значило, Илья так и не выяснил.

Их встречали. У фонтана стояли двое скудно одетых среднего возраста мужчин и пожилая женщина. Женщина была тоже чёрная, но в отличие от мужчин с азиатскими чертами лица. В руках она держала зонтик от солнца.

Адри обняла женщину, и они застыли, а потом начали целовать друг друга в щёки и протяжно говорить на непонятном языке.

Мужчины сказали Илье что-то дружелюбное и стали доставать из машины багаж. Шофёр в выгрузке багажа не участвовал. Илья хотел взять свою сумку, но его вежливо отстранили, объяснив что-то, что он не понял.

Миссис Рутгелт отдала мужчинам какие-то указания и повернулась к Илье:

— Это Ома, моя тётя, сестра Адриной бабушки, моей мамы. Она всегда жила с нами. Адри — её любимица. Пойдёмте в дом, а то сгорите на солнце. Адри сейчас придёт.

Они прошли через арку с кованой дверью-решёткой (Илье очень хотелось позвонить в колокол, но он не решился) и оказались во внутреннем дворе, с бесконечными клумбами цветов всех оттенков и огромными деревьями, названий которых Илья не знал. Кроны этих неизвестных деревьев полностью затеняли двор. Сквозь них осколками синего редело небо. Рядом с одним из деревьев спал гигантский попугай с кольцом на ноге. От кольца тянулась толстая цепь, которую прибили к неизвестному Илье дереву большим гвоздём.

В доме было прохладно и стоял полумрак. Свет струился внутрь сквозь прорези ставен. Адри куда-то исчезла, и миссис Рутгелт повела Илью через комнаты, заставленные тёмной деревянной мебелью. Он тут же запутался в казавшихся ненужными коридорах и старался держаться к ней поближе. В одной из комнат стояло пианино с резной крышкой и четыре кресла с высокими спинками на очень низких ножках. Больше в ней ничего не было.

В последней комнате было светло и только три стены, а вместо четвёртой — открытый проход на веранду. Здесь под навесом на плетёных диванах и креслах с подушками сидели Рутгелты и, зажимая звуки, говорили по-голландски. В углу висел огромный гамак, прикреплённый толстыми канатами к кольцам под навесом.

В гамаке лежала Адри в обнимку с самой красивой женщиной в мире. Илья увидел женщину и остановился: он не мог поверить, что такая красота действительно существует.

Адри рассмеялась, а потом сказала:

— Не смущайся, она так действует на всех мужчин. Я уже давно не ревную. Это Кэролайн, а там папа и Руди. Очнись же, она никуда не убежит, ещё насмотришься.

Оба, мистер Рутгелт и Руди, были на голову выше Ильи и с их по-семитски тонкими лицами выглядели как эфиопы. Руди был более светлокожим и чаще улыбался. Мистер Рутгелт пожал Илье руку и попросил называть его Эдгар, но Илья сразу понял, что к нему можно обращаться только «мистер Рутгелт». Он был одет в белые полотняные брюки и белую же рубашку навыпуск. Как и все, кроме Ильи, он был босиком.