Анхель де Куатьэ - Медовая Жертва

Уже столько времени он мучается моей болезнью! Господи, где были мои глаза?! Он устраивал мне эти замечательные встречи с друзьями, он сделал мне отпуск, он добивался этих чёртовых консультаций, он уже всё продумал и передумал тысячу раз. И тут я – дурак, шутник!

Я разревелся, словно ребёнок, внезапно устыдившийся своей жестокости:

– Зар! – я нежно обнял его седеющую голову, прижал к своей груди и повторял: – Зар, ты не волнуйся, пожалуйста, не волнуйся!

Сквозь слёзы я шептал ещё какие-то глупости, но потом стих. Мы не можем никуда ехать – у меня нет и сотой части необходимой суммы.

– Мы никуда не поедем, ладно? – тихо сказал я.

– Почему? – Зар поднял на меня свои замечательные встревоженные глаза, полные слёз.

– Ну как же? Деньги...

– Я достану.

– Как?!

– Достану, – он сказал это так, что всё внутри у меня перевернулось.

Эта забота, эта нежность, это беспокойство за мою судьбу – разве можно это выдержать! Я обладаю самым дорогим и совершенно бессилен ответить тем же.

Мысли о добровольном уходе из жизни одолевают меня с безумной силой. Я не хочу быть ему в тягость. Как достать эти деньги? Зачем? Опухоль чуть не с кулак!

Мысль шальная, я сделаю ему больно. Нельзя.

Я уже прожил достаточно, мне довольно. Я счастлив, о чём ещё можно мечтать?

Как он собирается достать эти деньги? Он молчит. Я не хочу, чтобы он мучился этим.

У меня никогда не будет детей.

Книги – это мёртвые дети.

У меня нет и теперь уже никогда не будет опыта брака, хотя я и знаю о браках больше, чем любой лауреат золотой свадьбы, если, конечно, он к тому же не психотерапевт.

Почему мне всегда казалось, что брак построен на лжи? Люди притираются друг к другу, на это уходит жизнь.

Ложь своекорыстна, она нарциссична сама по себе, это бег по кругу.

Жена лжёт мужу в тысячах ничего не значащих мелочах: «Чтобы он не бросил меня». Муж лжёт кратно, но по-крупному: «Чтобы она не выставила меня».

Они ещё не построили здание своей семьи, а уже думают только о том, как бы оно не развалилось. Они напоминают предупредительных пожарных, что вырыли котлован и наполнили его водой в месте, где строители собирались возводить здание. Но чем пожар лучше потопа?

Там, где страх, там и ложь, где ложь, там и страх. Ложь – зыбкая почва, как и любой нарциссизм.

У меня был судорожный припадок. Из-за удушья, продолжавшегося слишком долго, меня упекли на больничную койку, чтобы при необходимости перевести на искусственную вентиляцию лёгких.

В моей палате лежат милые люди, которые хотят излечиться, но не думают о том, что радость не имеет никакого отношения к здоровью. Здоровье ради здоровья – это обед ради обеда.

Санитарочка, которая убирается у нас в палате и выносит утки лежачих больных, смешлива до невозможности и шутит не переставая! А ей ведь 83...

Сегодня днём она пела нам скабрезные песенки, и все хохотали. А вечером она рассказала мне о своих сыновьях: один погиб в 33 года, он был убит в пьяной драке своим собственным братом, который теперь ждёт суда в «Крестах». Так в этой простой женщине показались мне Ева и Дева Мария.

Этой ночью умер мой сосед справа. По всей видимости, повторный инсульт.

Во второй половине дня дочь собирала его вещи и спросила у санитарки: «Это его тапочки или местные?»

Хорошо, что не нужно никуда спешить, – вся жизнь на ладони.

– А ты упрямый! – сказал мне лечащий доктор с видимым удовольствием.

– Я просто устал.

Я, по-моему, единственный из всех заточённых сюда болезнью, кто не занят вопросом грядущей смерти. Не потому ли мне кажется, что только я и живу по-настоящему?

За Жизнь не нужно бороться, Ею нужно быть.

Меня выписали из больницы.

– Ну что, поправился, голубчик? – спросила меня санитарочка, когда Заратустра собирал вещи.

Я улыбнулся в ответ:

– Берегите себя, у вас сын.

– А ещё у меня есть вода, тряпка и швабра, – сказала она, – а потому будем мыть пол!

– Дело хорошее!

Мы выходили с Заром из палаты, когда нам вслед прозвучали её слова:

– Берегите сыночка, он у вас хороший! Я опешил: «сыночка»?!

Зар, пропуская меня вперёд и придерживая рукою дверь, улыбнулся в ответ старой женщине:

– Обязательно. Спасибо вам.

Его изрядно поседевшие локоны спадали на опущенные плечи, лицо утратило былой цвет молодецкого румянца, носогубные складки отчётливо проявились, а под глазами витиевато легли десятки мелких морщин. Зар поймал мой ошалевший взгляд.

– Пойдём?

Я вышел молча.

Бездна моя открылась, чтобы молчать.

Давеча снова был припадок.

Я лежал в россыпях спелого винограда, среди розовых яблок, жёлтых и красных ягод, благовонных трав и кедровых шишек. С рук я кормил пахнущих парным молоком ягнят.

Пугливыми, но не боящимися, смущёнными, но не стыдящимися, благодарными, но не учтивыми, играющими, но не актёрствующими, нежными, но не льстивыми, желающими, но не требующими – такими были эти ягнята с глазами настоящего Человека.

И предстояла им смерть, ибо предопределено ягнёнку заклание, но не знали они о ней, а потому были они живыми и потому хотелось мне касаться руками своими их нежных шкурок, потому хотелось мне прижать их к груди своей, потому хотелось мне играть с ними в догонялки на залитом солнцем лугу.

О, люди мои, будьте ж и вы ягнятами! Воистину, больше в них силы, чем во всяком волке! Больше в них мудрости, чем в любом учёном! Больше правды в блеянии их, нежели во всех речах праведников наших! И менее они одиноки, чем любой из вас, ибо нет для них мира внутреннего, а есть лишь Мир!

Не простота их так греет душу мою, но их открытость! Когда центр становится целостностью, когда целостность становится центром – тогда и Мир становится Жизнью, тогда и Жизнь – Миром. Что ж оставили вы обитель свою, люди! Где же бродите вы, скитальцы души? Что ж порождаете вы пустоту? Что ж сеете в пустоте этой смуту? Это зовёте вы вечностью и вечным возвращением? Это называете вы кольцом бытия?

Зачем ищете вы смысл, когда не видите смысла? Зачем ищете вы суть, когда не ощущаете собственного существа? Человеческим хвалитесь вы, пустынники, а оно мертво!

Человеческое поставили выше вы Человека, и не стало Его. К высшей цели стремитесь вы, пренебрегая малым. Но кто же шагает лёжа? Прежде, чем идти, – встаньте! А встав, осмотритесь: надо ли идти вам и куда идти?

Обличители жизни – слезливые. О чём плачете вы? Об утраченном или о несуществующем? Что именуете вы состраданием, хищники: крест распятого или нож жертвенный?

Всё злое в человеке – не Человек, но человеческое. Не от зла отваживаю я вас, но от человеческого. Не предлагаю я бедствующим подати, но забираю их траты. Всё есть у вас, только не пускайте Себя на ветер человеческого!

Ничтожность не в слабости вашей, не в силе вашей ничтожность, но в сумерках, ибо они – пустота! Как же питать отвращение к пустоте? Нет и возможности обратиться к ней, слишком она изворотлива!

На мгновение я очнулся, Зар держал на мо лице пластиковую маску переносного кислородного аппарата.

– Всё хорошо, всё хорошо, не волнуйся! – шептал он.

Я улыбнулся.

«Где твоя лира? – спрашивали меня ягнята. – Где твоя лира?»

«Вы – моя песня, – так я отвечал ягнятам. – Радость ваша – вот он, мой Танец!»

«Чего же ты ждёшь от нас?»

«Вас Самих!»

«Что же мы будем делать?»

«Петь в Танце! Делать то, что называют пустым, чтобы не было пустоты!»

«Но не вернётся ли пустота к нам?»

«Нет возвращения, ягнята мои, ибо Жизнь не спотыкается! Будем же Танцевать на вершинах, где настоящее становится будущим! Не будем спешить, но и не будем опаздывать! Одна у нас жизнь, одна!»

«Мы боимся смерти твоей. Мы боимся пустоты. Мы будем тосковать о тебе!»

«Не от того ли радовались вы рождению моему и хотите плакать на могиле моей, что много ожидали, но ничего не приняли? Примите сейчас, когда даю вам!

Когда же уйду я, то будете иметь вы то, что я дал вам, и не будет более пустоты, ибо вам я дам вас Самих, ибо ничего другого нет у меня!»

«Но разве не следует нам стремиться к большему, как учили нас?»

«Всякая звезда умрёт, но не всякая грела! Возьмите тепло моё, а своё отдайте Другим. Большего не может быть! Живущий благословляет Жизнь!»

И ели ягнята с рук моих, лаская ладони мои шершавыми языками своими. И пели они мне свои весёлые песни. И потом игрались мы на залитой солнцем поляне.

У Жизни брали мы Её тепло и отдавали друг другу: так колесо вечности перестало быть орудием казни, а потому не стало жертвы, но стала Жизнь.

Зар говорит, что я долго был в забытьи:

– Ты лежал тихо, с закрытыми глазами, как спящий, хотя и не спал, ибо слышал я голос твоего сердца, и пело оно обо мне.