Алексей Ксендзюк - Пороги сновидения

Нагуализм стремится именно к этому. Если Бог — Реальность, Он проявится, если же Он — только идея, то исчезнет из поля восприятия.

Рис. 1. Восприятие, опыт и вера. Отношения и механизм воздействий

Из приведенной здесь схемы легко увидеть, как реально относятся друг к другу источники знания, знание и его интерпретация, в каком отношении к ним всем находится вера. Данные восприятия (об аппарате восприятия, как сложном механизме взаимодействия сенсорных сигналов, смыслов и оценок было сказано в других книгах) формируют эмпирический опыт. Эмпирический опыт после процедуры абстрагирования (то есть превращения в «инвентаризационный список» тоналя) выявляет внутренние закономерности и становится знанием. Наконец, знание укладывается в некую модель («описание мира»), что делает его «текстом», «изображением». Это и есть интерпретация, которой мы вынуждены пользоваться, внутри которой мы начинаем жить, автоматически отождествив «карту» и «территорию».

Обратите внимание, что восприятие, эмпирический опыт, знание и интерпретация оказывают друг на друга двусторонние воздействия. Все они влияют друг на друга, пытаясь отражать внешнюю среду для выживания и эффективного действия.

Вера находится в стороне от этого «содружества», ибо ее цель — не выживание и не эффективное действие, а обеспечение некоторого психологического фона, комфортного для личности. Поэтому конкретное содержание веры (совокупности догматов) вроде бы не имеет значения. Почему «вроде бы»? Потому что вера опирается на символы и идеи, которые провозглашаются экзистенциальными, максимально значимыми для человеческой жизни. Вера создает оценки, смыслы и установки. И через них она влияет на два ключевых компонента познавательной структуры — на восприятие и интерпретацию.

Отсюда легко понять, почему Вера обладает столь мощным детерминирующим (стало быть, искажающим) потенциалом. Воздействуя на восприятие, Вера вносит свойственные ей конкретные акценты и провоцирует галлюцинирование. Воздействуя на интерпретацию, она изменяет модель «описания». Таким образом, под опосредованным влиянием Веры оказываются и эмпирический опыт, и знание, из него вытекающее. При этом сама Вера ничем не обусловлена, кроме породившей ее декларации Откровения. Ее конкретное содержание может быть произвольным и совершенно не связанным с реальностью.

Теперь ясно, почему нагуализм ставит перед собой задачу максимально снизить активность Веры в познавательной схеме. Добиться этого можно только одним путем — сделать веру условной, предельно нейтральной и потому не продуцирующей оценки и смыслы. Чтобы работать над Трансформацией, мы нуждаемся в максимально необусловленном восприятии и гибкой схеме интерпретации. Это — состояние той чувствительности и подвижности, которая недоступна верующему.

За этой установкой «избавиться» от Веры не кроется никакой идеологии — ни материализма, ни атеизма, ни нигилизма. Это исключительно психотехнологическая позиция, условие, которое надо соблюсти для того, чтобы энергетические и полевые процессы, лежащие в основе восприятия, могли функционировать в максимально «чистом» поле. Тональ, как мы знаем, в силу собственной ограниченной природы оказывает мощное искажающее влияние, захлопывая своей работой «пузырь восприятия». Если к этой замыкающей и ограничивающей восприятие мощи добавить любую Веру, исчезает даже тот малый шанс приблизиться к Реальности, который у нас есть.

Иногда ситуацию с обусловленностью восприятия Верой понимают упрощенно — как некую разновидность образной визуализации. В связи с этим предполагается, что отсутствие зрительных представлений (имагинаций) в практике религиозного поклонения обеспечивает отсутствие самонаведенного галлюциноза. Конечно, это не так. Человек, следующий «без-образной вере», галлюцинирует точно так же, как и тант-рик, увлеченный самыми сложными визуализациями. Ибо человек галлюцинирует не только и даже не столько «образы», сколько «чувства». Я бы даже сказал, что именно этим галлюцинированием человек занимается основное время.

Неизменно важным остается фундаментальный вопрос: что (кто) есть источник данного чувства?

Вера призывает культивировать только один вариант — источник «божественен» или «инфернален». Так или иначе — он в метафизическом пространстве, где осуществляет себя конкретная религиозная доктрина.

Нагуализм допускает три варианта а) источник — за пределом опыта и восприятия, б) источник внутри, отражает психические процессы разных уровней осознанности (вплоть до глубинного БСЗ), в) является смесью того и другого — и это чаще всего.

Проблема в том, что, пока мы относимся к посетившему нас «чувству» с позиции веры (а это обязательное условие для верующего человека), мы не способны увидеть более широкую картину. Ибо попытка «выследить» чувство Священного, Бога — уже «оскверняет» веру, делает ее только версией.

Чтобы сохранить Веру, надо сохранить внутри себя некую «заповедную территорию», которую нельзя исследовать.

И это тоже одна из важнейших причин, почему вера в нагуализме неприемлема. Если необходимость отказаться от ее искажающего потенциала — «психотехнический» прием, то неприемлемость запретных территорий и любого рода табу для самоисследования — это познавательная позиция, когнитивный императив.

Позиция «верить не веря», ясно сформулированная Хуаном Матусом в книгах Кастанеды, — это не философский скептицизм, питаемый умозрительным признанием Непостижимой Реальности (как это постулируется в мыслительной традиции агностицизма — от античных времен до современных позитивистов), это практическая мудрость исследователя человеческой психики.

Мыслителю и искателю Бытия (Реальности, Духа) в результате традиционных интеллектуальных спекуляций или напряженных медитативных опытов открываются два способа существования и самоосознания — отдельность и единство. Отдельность, будучи привычным и как бы естественным модусом психики, кажется состоянием профаническим. Это банальное противостояние Я и Мира, субъекта и объекта. Точка, принятая искателем за центр сознания, становится истоком воображаемой автономии. И дело не столько в поверхностной кажимости, которой поглощены автоматические люди социального мира — сомнамбулы, никогда в жизни не подвергавшие сомнению воспринимаемое под гипнозом тоналя, — где отдельность собственного тела и души от энергетического потока Вселенной является очевидностью, безусловно данным, молчаливо подразумеваемой аксиомой. Дело в глубинном противоположении природы сознания внешней природе, в отождествлении Я с неким статичным центром, пребывающим «в себе» независимо от уровня духовной просветленности.

Любой прогресс практика, поддерживающего эту позицию, сводится лишь к возведению все более величественного пьедестала для монады собственного Я, сияющей Божественным Светом. Таким образом, путь адепта напоминает строительство Вавилонской башни. Его сила и проницательность возрастают, его «духовный взор» проникает все дальше, раздвигая горизонты восприятия и воображения, но первоначальное качество не меняется. Ни объем поставленной под контроль энергии, ни моральное совершенство не могут трансформировать фундамент его осознания.

Второй способ существования Я — единство. Во многих традициях он считается возвышенным, мистическим и даже сакральным. Сегодня, когда восточные дисциплины трансформации сознания широко известны и частично ассимилированы Западом, эта альтернатива не встречает большого сопротивления, а присущие ей ценности признаются все чаще. Собственно говоря, именно единство (слияние) называют истинным просветлением.

Однако, если вдуматься, даже такое «просветленное» осознание является лишь изменением угла зрения и перспективы. Новая «перспектива», когда она достигнута, переживается весьма интенсивно и, безусловно, заключает в себе качество внутренней жизни личности, прежде ей совершенно недоступное. И все-таки потенциал данного модуса быстро исчерпывается.

На первый взгляд, это странно. Как может исчерпаться потенциал нирваны или самадхи (сакральные синонимы «единства»)? Казалось бы, устранение границ и барьеров, всякой изолированности субъекта предоставляет Я ресурсы самой Бесконечности. Формально так и есть — но лишь формально. Проблема заключается в том, что единство так же статично, как и отдельность. В конце концов, это не более чем позиция. Объединение внешнего и внутреннего Я с окружающей его Бесконечностью сродни «квантовому переходу» — однажды он происходит, и система замирает в новообретенном равновесии. Если же мы вспомним, что Жизнь — это процесс, и он несовместим со статичностью, что он воплощается в непрерывном взаимодействии частей, взаимовлиянии, обмене, обновлении элементов, то становится совершенно ясно — ни модус отдельности, ни модус единства не соответствует природе живого человека.