Квинт Тертуллиан - Апологетик

Мы, конечно, не в состоянии оказывать помощь и людям, и богам вашим нищенствующим. Не думаем, чтобы помощь нужно оказывать кому либо другому, кроме того, кто просит ее. Пусть поэтому и Юпитер протянет руку, тогда и он получит, ибо наше милосердие иногда больше тратит по улицам, чем ваша религиозность в храмах. Но что касается до прочих пошлин, то за них должно благодарить христиан, так как они уплачивают их добросовестно. Мы не присвояем себе ничего чужого путем лжи. Если сосчитать, сколько теряет казна благодаря лжи и обману ваших показаний, то легко можно будет видеть, что подати в пользу храмов вознаграждаются с нашей стороны другими податями.

Впрочем признаюсь, кто действительно не без основания может жаловаться на бесполезность христиан. Это прежде всего содержатели публичных домов, сводники, прелюбодеи, потом убийцы, составители ядов, маги, затем гаруспики, колдуны и астрологи. Но не приносить им никакой пользы значит приносит великую пользу. А впрочем какой бы ни был убыток вам от этой секты, он может вознаграждаться с некоторою лихвою. Сколько вы имеете, не говорю уж, таких, которые изгоняют из вас демонов, не говорю уж, таких, которые молят за вас истинного Бога, но таких, которых вы нисколько но можете опасаться.

Но когда убивают столько нас, людей справедливых, когда умерщвляют столько нас, людей невинных, то такой великой и действительной потери государства никто не видит, на такое оскорбление права общественного никто не обращает внимания. За свидетельством этого я обращаюсь к вашим актам, так как вы ежедневно председательствуете для совершения суда над преступниками, так как вы произносите приговоры над ними, Вы исчисляете столько преступников по разным обвинительным таблицам. Кто там называется разбойником, кто — карманщиком, кто — святотатцем или кросмесником или грабителем купающихся, кто также и христианином?

Когда христиане являются под своим именем, то кто из них таков, каковы столь многие преступники? Ваши всегда наполняют темницы, ваши издают стоны в рудниках, ваши всегда насыщают зверей, ваши всегда составляют стада тех преступников, которых откармливают мунерарии. Там нет ни одного христианина; а если есть, то потому только, что он христианин; или если он ест там по другой причине, то он уж не христианин.

Итак мы одни только невинны. Что удивительного, если эго необходимо? Да, действительно необходимо. Невинности нас научил Бог, и мы знаем ее в совершенстве, так как она открыта Учителем совершенным, и мы верно храним ее, так как она заповедана нам таким Существом, Который есть Судия не презираемый.

Вас же научил невинности человеческий ум и человеческая власть вам заповедала ее.

Поэтому вы не имеете совершенного и возбуждающего к себе благоговение учения, могущего наставить вас истинной невинности. Мудрость человеческая настолько сильна показать то, в чем состоит добро, насколько авторитет в состоянии заставить делать его. Как та легко может заблуждаться, так этот легко может презираться. И в самом деле что лучше сказать: не убей, или учить: даже не гневайся? Что совершеннее — запретить прелюбодеяние плотское, или повелеть воздерживаться даже от духовного прелюбодеяния? Что возвышеннее запретить делать зло, или запретить говорить зло? Что похвальнее не наносить обид, или даже не отвечать на обиды обидами? Впрочем вы должны знать, что и самые ваши законы, научающие по-видимому невинности, заимствованы от божественного закона, как древнейшего. О времени жизни Моисея мы уже сказали. Но какой авторитет принадлежит человеческим законам, которые очень часто случается избегать человеку, так как большая часть преступлений его бывает неизвестна, а иногда и презирать, так как он нарушает их по собственной воле и по обстоятельствам?

Возьмите во внимание также кратковременность всякого наказания, по крайней мере ни одно наказание не простирается за пределы смерти. Поэтому и Эпикур низко ценит всякое мучение и всякую болезнь, говоря, что то и другое заслуживает презрения, ибо продолжительные мучения и болезни бывают не велики (умеренны), а большие — не продолжительны. Напротив того, мы, зная, что Бог все видит, и что наказания Его вечны, одни только стараемся быть невинными. Мы вполне знаем и то, в чем состоит невинность, и то, что укрыться от очей Божиих нельзя, и то, что мучения будут не временные. а вечные. Мы боимся Того, Которого должен бояться и сам тот, который судит боящихся, мы боимся Бога, а не проконсула.

Мы устояли, как я полагаю, против всех обвинений, которые требуют христианской крови, Мы показали, каковы мы а равно и то, чем мы можем доказать, что мы действительно таковы. Это, как сказано выше, можно доказать нашею религиею, древностью Священного писания, а также сознанием злых духов. Кто дерзнет обличать нас во лжи, пользуясь при этом не софистическими средствами, а теми же самыми, какими и мы? Но когда истина наша становится очевидною для каждого, тогда неверие, изобличаемое всем известным благом нашей секты, утверждает, что она во всяком случае не Богом учреждена, что она есть скорее какой либо особенный вид философских школ. Говорят: и философы тому же самому учат и то же самое проповедывают, чему учат и что проповедывают христиане, именно: невинность, справедливость, терпение, трезвость, стыдливость. Почему же тех, учение которых считается одинаковым с нашим учением, не равняют с нами и в других отношениях?

Почему они имеют право безнаказанно проповедовать свое учение, а мы не имеем этого права? Или почему и их, как подобных нам, не принуждают к тому же самому, к чему и нас принуждают и за неисполнение чего нас подвергают пыткам? Ибо кто принуждает философа или приносить жертвы или клясться или носить зажженные свечи среди бела дня ради суетного величия. Напротив, они открыто ниспровергают ваших богов и порицают общественные верования в своих сочинениях, а вы хвалите их.

Многие из них лают даже на императоров, а вы терпите это, и скорее бывает то, что они получают за это статуи и жалованье, чем осуждаются на съедение диким зверям. Но это справедливо, ибо философы не называются христианами. Имя философа не обращает демонов в бегство. Почему и обращать, когда философы считают демонов первыми после богов? Вот слова Сократа: если демон позволит. Хотя Сократ и знал отчасти истину, ибо он отрицал богов; однако уже пред смертью велел принести в жертву Эскулапу петуха, вероятно, для того, чтобы почтить отца его, потому что Аполлон объявил Сократа мудрейшим из всех людей. О несообразительный Аполлон! ты назвал мудрейшим того, кто отвергал бытие богов. Насколько истина возбуждает против себя ненависть, настолько терпит тот, кто стоит за нее (истину) и по совести охраняет ее. Кто же искажает ее и только по-видимому держится ее, тот приобретает себе расположение у преследователей ее. Если философы подражают истине на подобие мимиков и при этом искажают ее, чтобы достигнуть собственной славы, то христиане и ищут ее, как необходимую, и в точности сохраняют ее, так как заботятся о спасении своем. Поэтому мы не имеем сходства с философами ни в теоретическом отношении, ни в практическом. Ибо что Фалес, первый философ физической школы, сообщил верного о Боге спрашивавшему его неоднократно Крезу?

Напрасно Фалес испрашивал себе отсрочек для более зрелого обсуждения. Любой христианский ремесленник и находит Бога, и показывает Его, и самым делом выражает то, что требуется по отношению к Нему, хотя Платон утверждает, что образователя вселенной трудно найти и, нашедши Его, трудно сообщить о Нем всем.

Если мы сравним философов с христианами в отношении целомудрия, то что окажется?

Я читаю часть приговора о Сократе: он признается растлителем юношей. А христианин не изменяет и женскому полу. Я знаю, что и Фрина похотствовала ради преступной страсти Диогена. Я слышу, что и некто Спевзипп, последователь Платона, погиб при совершении прелюбодеяния. Христианин рождается мужчиною только для одной своей жены. Демокрит, ослепивший себя самого, потому что не мог смотреть на женщин без вожделения и мучения, если не удовлетворял страсти своей, ясно доказал этим ослеплением свое невоздержание. Христианин и здоровыми глазами не видит в женщинах женщин: его душа слепа для страсти. Если бы я стал защищать христиан в отношении смирения, то вот Диоген грязными ногами топчет гордые перины Платона — одну гордость — другою. А христианин не горд и по отношению к бедному. Если бы я стал спорить об умеренности, то вот Пифагор домогается тирании у турийцев, а Зенон — у приенов. А христианин не домогается и эдильста.

Если бы я хотел состязаться о терпении, то Ликург обрек себя на голодную смерть, потому что лакедемоняне исправили законы его. А христианин благодарит даже осужденный. Если бы я стал сравнивать христианина с философом по отношению к верности, то вот Анаксагор отказал своим гостям в закладе. А христианина даже сторонние называют верным. Спорить ли мне о человечности? Аристотель друга своего Гермия лишил места гнусным образом, а христианин не наносить вреда даже врагу своему. Тот же Аристотель гнусно льстил Александру, которым он должен был бы управлять, и Платон продал себя Дионисию ради желудка. Аристипп в пурпуре и под маской великой важности предавался роскоши; Гиппий был убит в то время, когда составлял козни для своего города. Но христианин никогда не старается льстить согражданам, хотя они обращаются с ним со всею жестокостью. Быть может, кто возразит нам, что некоторые и из наших отпадают от правильного учения.