Михаил Тареев - Искушения Господа нашего Иисуса Христа

Специальные книги, брошюры и статьи — Nebe, d. Versuchung d. Herrn eine äussere Thatsache, Wetzlar 1857,. — Hünefeld, Die Yersuchungsgeschichte nach ihren geschichtlichen Grundlagen untersucht, Berlin 1880, — Barrett, the Temptation of Christ, London, 1884, — Арх. Феодор, О православии в отношении к современности, С. — Петерб. 1860, ст. 5 об искушении Господа, — в журналах St. и. Kr. 1829, 1831, 1832, — The Expositor 1890 (Peyton, the hebrew problem of the period), — Iahrbucher f. d. Theologie, 1878, — Правосл. Обозр. 1887, Тренча Искушения Господа в пустыне, перепеч. у Барсова в Сборнике статей по ист. чтению четвероевангелия, т. I, Симб. 1890, — другие статьи и заметки в русских книгах и журналах собраны (Павла арх. Кишиневскаго, Об искушении И. Христа в пустыне от диавола 246–251) и указаны стр. 269 у М. Барсова ibid.

Другие, не поименованные здесь сочинения и, статьи, как святоотеческие и древние, так и новейшие, будут названы в своем месте, в подстрочных примечаниях.

Литературная и историческая достоверность евангельских повествований об искушении Иисуса Христа в пустыне от диавола.

1. Об искушении Господа нашего Иисуса Христа в пустыне от диавола рассказывается у трех первых евангелистов, так называемых синоптиков — Мф. IV, 1–11; Mp. I, 12. 13 и Лук. IV, 1–13. В общем согласное повествование евангелистов, из которых один был в числе двенадцати, а двое других в числе семидесяти учеников Христа, для верующих имеет значение авторитетного богодухновенного свидетельства, не подлежащего сомнению и составляющего твердое основание истины. Для верующего христианина возможен разве только один вопрос: действительно ли рассказ принадлежит евангелистам, писания которых приняты церковью? Этот вопрос решается для веры снова авторитетом церкви, а для ума верующего критикою евангельского текста, которая показывает, что сказание об искушении встречается в древнейших евангельских списках с видоизменениями, почти незаметными, по сравнению с передачей в них других частей евангельского текста.

Но иначе дело обстоит при рационалистическом отношении к евангельскому тексту. В то время, как верующий в душе носит твердыню, на которой укрепляется для него достоверность самого евангельского рассказа, рационалист в тексте ищет (внешних) оснований (ratio), по которым его ум мог, бы признать достоверным передаваемое евангелистами. Такие основания должны быть двоякого рода: литературные и исторические. Рационалист ставит два вопроса: 1) заслуживают ли вероятия те письменные свидетельства, которые представляют первое данное по отношению к искушениям Христа [1]? 2) даже при положительном ответе на предыдущий вопрос — достоверно ли исторически то, что передается в евангельских свидетельствах? Отвечая отрицательно и на тот и на другой вопросы, рационалистическая критика с своей стороны предлагает возможные объяснения евангельской истории, — объяснения того, каким образом могла возникнуть евангельская история. Таким отношением рационалистической критики к евангельскому тексту не только вызывается защита со стороны православного богослова литературной вероятности и исторической достоверности евангельских сказаний, но и намечаются три пункта защиты, порядок которых православною точкою зрения определяется так: 1) вероятность евангельских свидетельств; 2) разбор рационалистических гипотез и 3) историческая достоверность евангельских повествований.

Литературная достоверность евангельских свидетельств об искушении Иисуса Христа в пустыне.

2. В то время, как для верующего евангельские рассказы имеют значение авторитетных свидетельств, рационалисты придают этим свидетельствам условный характер и ищут оснований их собственной литературной вероятности. Подобно как судьи, допрашивая свидетелей, прежде чем поверить их фактически, доискиваются, нет ли в их показаниях недомолвок, внутренних противоречий, неясностей и пр.; так и рационалисты, самовольно присвоив себе права судьи по отношению к евангельским свидетельствам, применяют к ним критические вопросы.

Так, прежде всего, указывают на то, что евангелист Иоанн ни одним словом не упоминает об искушении И. Христа в пустыне. Чем объяснить его молчание? Не говорит ли оно против свидетельств первых трех евангелий? — Ориген объяснял это опущение у евангелиста Иоанна в противоположность первым трем евангелистам тем, что искушение относится к области человеческой жизни Христа, а не к богословию в тесном смысле этого слова, что, говоря иначе, Христос искушался не как Бог, а как человек (manifestum non Deum, sed hominem fuisse tentatum); между тем евангелист Иоанн в отличие от первых евангелий, изображающих Христа по Его человечеству, говорит в своем евангелии о Боге–Слове; посему история искушения, соответствуя цели первых трех евангелий, нашла в них место, но была опушена Иоанном. Богословом (quia Deus tentari non potest, de quo ei erat sermo, ideo tentari ilium a diabolo non introducit) [2]. В позднейшее время эта мысль Оригена выражается более резко и даже грубо. Иоанн, по Бауру, опускает историю крещения и искушения Иисуса Христа, как противоречащую его возвышенному и, по выражению Кейма, своеобразному воззрению на личность Иисуса Христа [3]. Но молчание евангелиста Иоанна может объясняться из других оснований. Он писал свое евангелие позднее синоптиков, имея главною задачею пополнить их: он умолчал об истории искушения, как уже переданной у раннейших евангелистов.

Но не отрицает ли евангелие Иоанна рассказа синоптиков об искушении Христа в пустыне тем, что его хронология, по–видимому, не дает места для сорокадневного пребывания Иисуса Христа в пустыне [4]? В то время, как по синоптикам (Mф. IV, 1; Mp. I, 12; Лук. IV, 1) искушение следовало непосредственно за крещением, по евангелию Иоанна вслед за крещением по–видимому не могло быть сорокадневного пребывания Христа в пустыне. Дело в том, что евангелие Иоанна вслед за прологом, в котором излагается возвышенное учение о Логосе, начинается свидетельством Иоанна Крестителя о Христе и Его ответом послам Иерусалимского синедриона (I, 15–28). На другой день после этого ответа видит Иоанн идущаго к нему Иисуса, и говорит: вот, Агнец Божий, о котором я сказал… Я не знал Его; но для того пришел крестить в воде, чтобы Он явлен был Израилю (29–31) и т. д. Затем евангелист Иоанн по дням указывает хронологию почти целой седьмицы, последние дни которой Христос проводит уже в Галилее (стт. 35, 43; II, 1). О новом пребывании Христа в Иудее евангелист говорит в III, 22: после сего пришел Иисус с учениками Своими в землю Иудейскую, и там жил с ними, и крестил. Если в I, 29: видит Иоанн идущаго к нему Иисуса дано указание, как думают некоторые экзегеты, на крещение Иисуса Христа, то вслед за ним Христос не мог удалиться в пустыню. Чтобы примирить евангелистов в вопросе о. сорокадневном посте Христа, можно, правда, отнести этот пост ко времени позднейшего пребывания Христа в Иудее (Иоан. III, 22); но в таком случае придется стать в противоречие с прямыми указаниями синоптиков, что искушение следовало непосредственно за крещением. — Однако все эти кажущиеся затруднения возникают только в том случае, если у Иoaн, I; 29 видеть указание на крещение Христа. Но к этому ничто не обязывает. Напротив того, на другой день этого стиха Иоанн Креститель уже говорил: я не знал Его, но для того пришел крестить в воде, чтобы Он явлен был Израилю. Я видел Духа, сходящаго с неба как голубя и пребывающаго на Нем (Иоан. I, 31–32) и д. Следовательно, другой день ст. 29 предполагает крещение уже совершившимся. Мало того: Иоанн Креститель послам Иерусалимского синедриона сказал: стоит среди вас Некто, Котораго вы не знаете (ст. 26) и Которого сам он, очевидно, знал. Но узнать Иисуса Христа он мог при крещении (ср. ст. 33–34). Следовательно, и эти слова Иоанна Крестителя предполагают крещение уже совершившимся. Таким образом, крещение Иисуса Христа нужно поместить в евангелии Иоанна до I, 19, причем, может быть, последнее время пребывания Иисуса Христа в пустыне совпадало с тем днем, когда пред Иоанном явились посланные из Иерусалима: на другой день (ст. 29) Иоанн и видит идущего к нему Господа Иисуса, уже окончившего Свой подвиг в пустыне [5].

3. Но и первые три евангелиста не во всем сходны при передаче истории искушения Христа в пустыне. Евангелист Марк передает историю искушения настолько в сжатом виде, что даже и не упоминает о трех моментах искушения, говоря только вообще об искушении Иисуса Христа сатаною. Те ученые отрицательного направления, которые приписывают истории искушения происхождение и развитие постепенное путем осложнения вымыслами христианского общества, указывают на передачу евангелиста Марка, как наиболее раннюю и потому отрицающую своею краткостью все дополнительные моменты, передаваемые в евангелиях Матфея и Луки. Таков Ренан, Он считает евангельский рассказ об искушении Иисуса Христа легендой и готов был бы „видеть в нем миф, потому что нашел подобные легенды в Вендах и Лялитавистара; но краткий и сжатый рассказ евангелиста Марка, который представляет, очевидно, первоначальную редакцию, предполагает действительный факт, только позднее послуживший темою для легендарных развитий“ [6]. — Против этого взгляда на происхождение и развитие рассказа об искушении, как образовавшегося путем постепенного осложнения вымыслами, причем в рассказе евангелиста Марка усматривают раннейшую редакцию, должно заметить неправдоподобность того соображения, будто сначала развился остов рассказа об искушении, как он дан у евангелиста Марка, а затем душа и тело этого рассказа — в его более полной форме у других евангелистов, тогда как для народной фантазии более естественно начинать с картинных деталей, с наглядных частностей, и уже потом переходить к более или менее отвлеченным обобщениям. Рассказ евангелиста Марка самою своею сжатостью уже предполагает более определенную и полную редакцию истории искушения, — предполагает по крайней мере евангелие Матфея, — и должен быть рассматриваем, как сокращение, вызванное целями евангелиста [7].